Он не тревожил Юру до самой ночи, боялся спугнуть его вдохновение. Учил в одиночестве немецкий, но мыслями постоянно возвращался к Юре и улыбался.
Ближе к полуночи музыка затихла, и на лестнице послышались торопливые шаги.
— Я получил сценарий! — увидев Володю, воскликнул Юра и заключил его в объятия.
— Поздравляю! — улыбнулся тот. — Вот видишь, а ты говоришь: «Кризис-кризис». Сыграй, что написал.
— Пошли, — позвал Юра и вбежал по лестнице.
Поднявшись на второй этаж следом, Володя почувствовал запах табака, который так и ударял в нос.
— Ты что, опять курил? Ещё и в доме! — не смог промолчать Володя. — Я ненавижу эту вонь! У меня тут же начинает болеть голова.
— Но ты сам сказал, что это моя комната и я могу делать здесь всё, что захочу, — растерялся Юра.
— Не в этом дело. Дело в твоём здоровье. Так и до рака недолго.
Юра отмахнулся.
— Да ну, перестань. Я курю раз в сто лет — так, балуюсь. У меня нет привычки.
— Тогда тем более! Раз привычки у тебя нет, Юра, я запрещаю тебе курить, тем более в доме. Иначе… — произнёс он и задумался: а что иначе? Юра же не ребёнок, чтобы ставить ему ультиматумы или стыдить за курение, как в «Ласточке». — Без «иначе», я просто по-человечески прошу тебя: пожалуйста, не кури больше.
— Ну ла-а-адно, — как-то по-детски протянул Юра, смеясь. Подошёл к пианино и, не садясь, наиграл стремительную мелодию.
Володя не понял, какое отношение к «Мастеру и Маргарите» может иметь столь легкомысленная музыка, но Юру, разумеется, похвалил.
И этот день стал единственным, когда Володя слышал его игру. Юра больше не притрагивался к пианино и проводил вечера в кабинете в полной тишине. Даже записи не ставил. Эта тишина наполняла душу Володи тревогой.
Он старался не давить на Юру, но, каждый раз возвращаясь с работы, с замиранием сердца отворял двери дома и прислушивался — вдруг зазвучит музыка?
Она зазвучала в последний рабочий день перед майскими праздниками. Правда, снова запись. Но Володя порадовался и такой мелочи — может, всё же есть какие-то подвижки?
Юра сидел за инструментом с книгой в руках, но крышка пианино была закрыта.
— Над чем сегодня работал? — привычно спросил Володя. — Что-нибудь написал?
— Я перечитал сценарий вдоль и поперёк, но всё ещё не понимаю, какой должна быть музыка, — ответил тот. — Казалось бы, сам Булгаков указал, как должен звучать этот роман. Фамилии у героев как у композиторов: Стравинский, Римский, очевидно, что Римский-Корсаков, и, конечно, Берлиоз.
— И что же за музыку зашифровал Булгаков? — с любопытством спросил Володя. Он подтащил к пианино кресло, которое для успокоения Юры назвал отцовским, и уселся в него, всем своим видом показывая, что готов внимательно слушать.
— С Берлиоза всё начинается, он как ключ ко всему. У него есть «Фантастическая симфония», вот послушай, что сам Берлиоз писал про неё. — Юра открыл книгу и зачитал страницу, заложенную закладкой: — «Молодой музыкант с болезненной чувствительностью и горячим воображением отравляется опиумом в припадке любовного отчаяния. Наркотическая доза, слишком слабая для того, чтобы вызвать его смерть, погружает его в тяжёлый сон, сопровождаемый странными видениями, во время которого его ощущения, чувства и воспоминания претворяются в его больном мозгу в музыкальные мысли и образы. Сама же любимая женщина становится для него мелодией и как бы навязчивой идеей, которую он находит и слышит повсюду». — Юра отложил книгу, повернулся к Володе и добавил уже от себя: — Казалось бы, что тут думать, правда? Но это слишком просто. Слишком на поверхности. Тем более какие, к чёрту, будни Москвы под Берлиоза? Нет, тут должно быть что-то ещё, более сложное.
Володя взял его руку в свою, посмотрел в глаза и начал, осторожно подбирая слова:
— Ты очень интересно рассказываешь. Здорово, что ты так глубоко разбираешь материал, но ты только думаешь и ничего не пишешь. А твоя работа — писать, без этого ведь теряется навык, так?
Но Юра его будто не слышал, спрашивая скорее воздух, чем Володю:
— Как должна звучать повседневная Москва? Или, точнее, как передать Москву тридцатых немцам? Может быть, Утёсов? Как у него было: «Я могу под окнами мечтать, я могу, как книги, их читать»… — Его глаза загорелись искорками интереса, а щёки залились нездоровым румянцем. Юра заёрзал на стуле и вдруг воскликнул: — Володя, надо срочно купить Утёсова. Отвези меня в Харьков! Я бы сам съездил, если бы не выпил.
Юра кивнул на полупустой стакан, стоящий на пианино, и Володя вздохнул.
— Юра, подожди, успокойся. Не надо никуда ездить. Я скачаю тебе Утёсова.
— Спиратишь? Ты что, это же воровство!
— Я куплю в интернете, — не зная, как это сделать и можно ли сделать вообще, пообещал Володя. — В крайнем случае куплю завтра. Только не надо никуда бежать прямо сейчас, хорошо? Тем более уже вечер, ты не успеешь к закрытию магазинов.
— А, да. Да, верно. Жаль.
— Ты лучше запиши, что придумал. Сыграй что-нибудь из того же Берлиоза, но не размышляй, а сыграй, ладно?
— Ладно, — сдался Юра, кажется, успокоившись.
Оставив его наедине со своими мыслями, Володя отправился заниматься немецким. Но сосредоточиться не получалось: вместо того чтобы учить новые слова, он то и дело отвлекался на мысли о Юре.
Он уже который день ничего не пишет, придумывает сам себе отговорки, занимается всем, чем только можно, но только не сочинительством. У него резко меняется настроение, появляются какие-то маниакальные идеи. И сценарий уже неделю назад прислали, а он никак не сядет за работу. К тому же Юра слишком часто пьёт, да ещё и в одиночестве. Неужели это действительно творческий кризис?
Размышляя, как можно ему помочь, Володя бросил немецкий и отправился в кровать. Юра присоединился к нему через полчаса. Обняв его, Володя задумчиво пробормотал:
— Юр, помнишь, рассказывая о Йонасе, ты говорил, что твоя музыка бессмысленна, потому что не настолько великая, чтобы остаться в истории?
— Ну? — буркнул Юра ему в шею.
— Я считаю, что это не так. Я считаю, что она достойна того, чтобы
