остальном-то почему ты злишься на меня? В чём я виноват? Просто не носи на людях хотя бы серёжку.
— Тебе она тоже не нравится? — тихо, почти жалобно спросил Юра. Он потянулся к уху, стал крутить пальцами золотистый гвоздик.
— Она мне очень нравится, Юр. Мне нравится в тебе всё. Но одно дело — я, а совсем другое… — он проглотил едва не сорвавшееся с языка оскорбление, — остальные.
— Варварская страна! — воскликнул Юра так громко, что посетители за соседним столиком обернулись на них.
— Полегче, — попросил Володя. — Это же всё-таки твоя родина.
— И что мне толку от этой родины? — спросил Юра уже тише. — В Германии мне хотя бы не противно быть собой! Там мне даже в голову не приходит, что я какой-то не такой. Мне ведь немного надо: просто не встречать осуждения, когда иду куда-то. Я ведь не целуюсь с тобой, не тискаюсь на людях, а просто иду один!
— Рано или поздно и на нашей улице будет гей-парад, — примирительно улыбнулся Володя. — Правда, не думаю, что от него будет толк, скорее одно раздражение.
— Или унижение, — согласился Юра, — заведут в какой-нибудь загон как овец и окружат ментами. — Он вздохнул, посмотрел в окно и добавил: — Хотя от любого парада в любом случае толк будет.
— И какой? Возненавидят ещё больше? Люди приходят в форменный ужас от одних только фотографий с гей-парадов.
— А что думаешь ты? — спросил Юра, уставившись Володе в глаза.
Тот даже растерялся.
— Я… не знаю. Мне непонятен смысл такой показухи.
— А я уважаю открытых геев и восхищаюсь ими. Этим людям хватило сил научиться принимать себя такими, какие они есть. А их открытость нужна не только им, но и тем, кому пока не хватает сил и смелости принять себя. — Юра протянул руку к Володе, будто собираясь коснуться его пальцев, но тут же одёрнул себя. Задержался взглядом на его лице и продолжил: — Вот, например, ты. Внешне ничем не отличаешься от гетеро, тебя не видно, а их — видно. Благодаря этой, как ты говоришь, показухе другие геи, особенно подростки, видят, что они не одни. Вспомни себя в юности и представь, насколько проще было бы, окажись ты в свои девятнадцать среди таких сильных и смелых людей. Ты бы легче принял себя.
— В свои девятнадцать я жил в СССР, — вздохнул Володя. — Ну ничего, рано или поздно и эта страна станет свободнее.
— Скорее поздно, чем рано. Гомофобия здесь таких масштабов, что кажется, будто это политика государства, — хмыкнул Юра. — Вернее, не кажется — я даже уверен в этом.
— Ну, не преувеличивай. — Володя улыбнулся.
— Я за одну только прошедшую неделю раз двадцать слышал осуждение в отношении геев по телевизору. И ведь это не просто говорится, а внушается людям и прямо, и косвенно. Через кино или случайные высказывания лидеров общественного мнения. В лучшем случае это звучит так: «Есть мы — нормальные, а есть ненормальные — они…»
— И что ты предлагаешь делать? — хмыкнул Володя. — Пройти парадом по всем крупным городам? И что дальше, думаешь, отношение к нам сразу изменится в лучшую сторону?
— Демонстрировать альтернативный взгляд. — Юра пожал плечами. — Признать, что гомофобия есть, и говорить о ней. Признать, что таких, как мы, много. Что мы нормальные, что, как и остальные, мы также полезны для общества. А то, что нас много, могут показать только парады.
— Ну, Украина уже делает шаги в эту сторону, — Володя постарался его успокоить. — Например, есть отдельный вид фильмов и литературы про…
Юра его перебил:
— Сам факт того, что кто-то выделяет это в отдельный вид, — уже гомофобия.
Слушая Юру, Володя не мог избавиться от ощущения, что его голосом говорит Йонас. Володя вздохнул и привёл последний аргумент:
— Помнишь, что было в твоей любимой Германии ещё пятьдесят лет назад? Тогда таких, как мы, наказывали не грубым словом, а сам знаешь как — мы же с тобой были в Дахау, видели.
— Но у меня нет в запасе пятидесяти лет, чтобы ждать, когда здесь станет лучше! — Юра сердито вцепился в ухо и снял серёжку. Вертя в пальцах и рассматривая её, покачал головой. — Нет. В Германии до сих пор не всё идеально, но там не ощущаешь злобы и ненависти. Я бы понял, если бы меня осуждали за то, что я иду с тобой за руку, но за голубой шарф и серёжку в ухе?! Дикость какая!
Их разговор прервал подошедший с заказом официант. Быстро расставив тарелки, он удалился, но за это недолгое время Юра изменился в лице. Видимо, успел что-то решить для себя.
— Какого чёрта я делаю? — воскликнул он, снова потянулся к мочке уха и надел серёжку. — Пусть думают что хотят, мне плевать!
Следовало всё же попытаться уговорить Юру не надевать серёжку хотя бы тогда, когда он выходил куда-то один. Ради его же безопасности. Зная Юрину вспыльчивость, Володя был уверен: дай ему повод, он ответит на оскорбление так, что драка будет неизбежна — если надо, Юра сам её затеет. Он не станет сдерживаться, не подставит вторую щёку — так было в юности, так осталось и сейчас. Поэтому лучше не провоцировать людей, лучше попросить Юру снять серёжку. Володя это понимал, но сказать не смог. Потому что сейчас, сердито ковыряя замочек на серёжке, на Володю смотрел, сверкая карими глазами, тот самый Юрка, что двадцать лет назад в отместку швырнул в него яблоко. Уязвлённый, но гордый, справедливый, но задиристый, взрослый, но столь похожий на себя юного, Юра застегнул серёжку и теперь с вызовом взирал на Володю.
Губы того невольно растянулись в улыбке.
— Правильно, Юрочка, оставайся собой.
Но всё же он боялся за Юру. Внутри у Володи всё холодело, стоило представить, что в любой момент, просто поехав в магазин или отправившись гулять, Юра может, сам того не желая, ввязаться в конфликт. И неизвестно, чем этот конфликт в итоге закончится.
Володя посмотрел на него и со всей возможной серьёзностью произнёс:
— Юр, я всё же настаиваю, чтобы ты не ходил по Харькову один, особенно по вечерам. Две головы — полдракона, помнишь?
