Громоподобный глас Старого Жака, разогнавший всех темных птиц с фиалов Нотр-Дам, вероятно был слышен не только по всему Парижу, но донесся и до самых дальних уголков Французского королевства.
Голос же Филиппа от Капетингов, послышавшийся как бы откуда-то снизу, показался мне не более, чем змеиным шипением:
- Старый Жак наговорил уже больше слов, чем за все минувшие семь лет. Граф, неужели ни одно из них так и не разбудило вашей памяти?
- Сожалею, Ваше Величество, - посочувствовал я уже не себе, а королю. Однако теперь подозреваю, что Великий Магистр не знает этого слова.
- Вполне возможно, - сказал король, убирая руку с орлиноголового подлокотника кресла, потому что его пальцы побелели, то ли от холода, то ли от гнева. - Однако одно священное слово он произнес, и оно оказалось ложью. Слово, данное мне.
- Ваше Величество, вы полагаете, что Великий Магистр лжет и теперь, перед смертью? - нарочито изумился я.
- А как полагаете вы, граф? - резко произнес король, не поворачивая головы в мою сторону и глядя на комтура Нормандии Жоффруа де Шарну, вторившего теперь речам своего монсиньора.
- Полагаю, что лжет тот, кого здесь нет, - ответил я.
- Что вы имеете в виду, граф? - вполне искренне полюбопытствовал король.
- Только то, что НЕВИНОВНОСТЬ остается не менее тайным словом, Ваше Величество, - сказал я.
Король промолчал, и по короткому облачку пара, потянувшемуся из щелки между его губами, я мог догадаться, что он тягостно вздохнул.
Пальцы другой его руки, одетой в алую перчатку, шевельнулись, и меня повели прочь.
Сквозь щель между грохочущими вокруг меня стражниками проскользнул Вильям Ногарэ.
- Граф, вы сами отрезали себе все пути, - вполне сочувственно проговорил он. - Зачем вам это было нужно? - И не дожидаясь моего ответа, он добавил: - У Его Величества нет выбора. Если Великий Магистр унесет это слово в могилу, то и вы из свидетеля превратитесь в опасное лицо, тайной которого могут воспользоваться враги королевства...
- Я знаю, что, когда высыхает речное русло, мельничное колесо должно остановиться вместе с жерновом, - прервал я Вильяма Ногарэ, чувствуя прилив досады.
- Так Его Величество и сказал! - растерянно воскликнул Вильям Ногарэ, но, тут же справившись со своим удивлением, добавил. - В конце концов, не от одного только слова могла бы зависеть ваша жизнь, граф. Если бы только Старый Жак признался, куда делось золото Ордена...
Внезапно и совершенно ни к месту меня стал разбирать смех, и я проговорил:
- Если дело стало только за этим, то я вполне готов взять всю вину на себя. Каюсь. Золото Ордена украл и спрятал ваш покорный слуга.
- Вот как! - недоверчиво усмехнулся Вильям Ногарэ. - И где же вы его укрыли, граф?
- В дерьме, - честно признался я. Чему хитрые и ушлые люди никогда не верят - так это самой чистой правде.
- Площадная шутка, граф, - поморщился Вильям Ногарэ, - не красящая такого высокородного человека, каким являетесь вы.
- И тем не менее, я говорю сущую правду, - твердо сказал я. - Золото Ордена - в самом настоящем дерьме...
Мысли мои разыгрались, и я добавил, уже неимоверным усилием давя смех:
- ...которое для меня куда дороже самого золота.
Вильям Ногарэ отстал, однако вскоре настиг меня вновь, успев протиснуться в закрывающуюся за моей спиной в последний раз дверь тюремного застенка.
- Его Величество помнит, что однажды вы, граф, спасли ему жизнь, сообщил он мне, запыхавшись. - И к тому же Его Величество сказал, что даже король не в силах лишить благородного человека его свободной воли и его свободного выбора.
Он раскрыл перед моим лицом руки, и я увидел на одной его ладони пузырек темного стекла, а на другой - огниво.
- Смею вас уверить, граф, - добавил Вильям Ногарэ, - что действие этого яда незамедлительно и вызывает очень приятное чувство отрешенности от всего земного.
- Благодарю вас, мессир, - сказал я, вспоминая о всяких отравах, способных превратить и саму смерть в подобие нескончаемо суматошной и совершенно бесплодной жизни. - Однако я предпочту умереть, греясь под ясным голубым небом у приятного камелька.
Через час мне принесли диковинную одежду, которая напомнила мне о празднестве Золотого Осла - и напомнила совсем неспроста, ибо, как только тяжелые французские двери раскрылись и выпустили меня из тьмы под ясное голубое небо в последний раз, я тотчас очутился в самой гуще удивительной, пестрой процессии, двигавшейся мимо королевского Дворца в сторону Сены и моста через нее, соединявшего речной островок Сите со всей остальной Францией.
Толпа, с радостью повалившая на праздник и оттесняемая на две стороны высокими и хмурыми воинами, приветствовала всех участников процессии, а среди них и безымянного графа де Ту, семенившего в саване, что был сшит из черно-белых заплат. Она, толпа, приветствовала его хлопками, ругательствами, свистом, обглоданными костями, плачем, благословениями и молитвами.
Все это мне уже было знакомо, и потому я не испытывал особого волнения. Сердил меня только мой не слишком выдающийся рост и то обстоятельство, что по закону, установленному здешним Золотым Ослом, мне, как и остальным грешным рыцарям Ордена, приходилось идти по холодным камням босиком: будь я обут, я все же оказался бы чуть повыше и смог бы без труда увидеть чуть побольше. Невольно приподнимаясь на носки и заглядывая через плечи стражников, опекавших мою особу, я видел впереди серое стадо доминиканских монахов, вооруженных высокими хоругвями, и возвышавшегося среди доминиканцев Великого Магистра в разорванном надвое тамплиерском плаще и коротком наплечнике с изображениями отвратительных демонов.
Как и раньше, мне не терпелось протиснуться вперед, чтобы оказаться бок о бок с Великим Магистром, теперь, однако, - с совершенно противоположной целью. Увы, здесь был холодный и строгий Париж, а не веселая, теплокровная Флоренция: здесь на празднике полагался порядок, да, к тому же, мне никто не мог помочь в моем деле, рядом со мной не было норовистого, упорного Гвидо.
"Гвидо! Тебя-то мне и не хватает", - подумал я и вдруг замер на месте, в первый раз совершенно не поверив своей памяти.
Мне показалось, что мои глаза всего мгновение назад видели Гвидо.
Стражники, прилежно двигавшиеся в арьергарде, подтолкнули меня в лопатки, и я снова тронулся вперед, изумляясь внезапному видению, которое приписал только своему теперь уже плохо сдерживаемому страху.
Раз уж мне вспомнился Гвидо, то, конечно, очередь дошла и до его прекрасной сестренки, перед которой я отныне был виноват настолько, что даже стыдился попрощаться с ней мысленно, послать ей последний сердечный привет. Я дал себе только одно строгое обещание: помолиться на костре за ее будущее счастье - увы, не с безымянным графом де Ту, появившимся на свет из выгребной ямы, а с более достойным рыцарем. Я возмечтал, что во Флоренции появится когда-нибудь храбрый Эд де Морей, и такое скрещение судеб я хотел выпросить у Всемогущего Господа в те мгновения, когда под моими стопами займется пламя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
