Драгунские и казацкие эскадроны вихрем неслись на янычар, имея впереди себя гусарский эскадрон Скшетуского. Сам он летел в первом ряду, а возле него Лонгин Подбипента на своей инфляндской кобыле, со страшным мечом в руке.
Янычары дали залп.
Огонь красной лентой пролетел с одного конца колонны до другого — пули свистят мимо ушей всадников, кое-где слышится стон, кое-где падает лошадь, но гусары и драгуны несутся далее; вот уже янычары слышат храп лошадей — колонна смыкается еще плотнее и направляет длинный ряд копий, из которых каждое угрожает смертью рыцарям.
Но вот какой-то гусар-великан, первый достигает колонны, момент — и копыта гигантского коня мелькнули в воздухе, а затем рыцарь и конь обрушиваются в середину янычар, ломая копья, опрокидывая, давя, уничтожая людей.
Подобно тому как орел падает на стаю куропаток, а они, робко сбившись в кучу, делаются добычей хищника, который рвет их когтями и клювом, — так Лонгин Подбипента, ворвавшись в середину неприятельских рядов, разил окружающих своим длиннейшим мечом. И никогда ураган не производит таких опустошений в густом и молодом лесу, какие он производил в толпе янычар. Он был положительно страшен: его фигура приняла нечеловеческие размеры; кобыла преобразилась в какого-то дракона, испускающего пламя из ноздрей, а меч словно троился в руках рыцаря. Кизляр-Бек, ага колоссального роста, кинулся на него и в ту же минуту пал, разрубленный пополам. Тщетно сильнейшие янычары направляют против него свои копья — они тотчас умирают, точно пораженные молнией, а он топчет их, врывается в самую густую толпу, и как колосья падают под ударами косы, так под ударом его меча падали воины, слышались крик" испуга, стона, стук ударов о черепа и храп адской кобылы.
— Див! Див! — слышатся испуганные голоса.
В эту минуту железный строй гусар во главе с Скшетуским ворвался в ворота, раскрытые литовским рыцарем, стены каре лопнули, как стены обрушивающегося дома, и массы янычар обратились в бегство, рассеиваясь в разные стороны.
Это произошло как раз вовремя, так как ногайцы под начальством Субагази, точно волки, жаждущие крови, опять вернулись на поле сражения, а с другой стороны Хмельницкий, собрав остатки белоцерковцев, шел на помощь к янычарам, но теперь все смешалось: Казаки, татары, потурченцы, янычара бежали в величайшем беспорядке и панике к лагерю, не оказывая никакого сопротивления. Польская кавалерия преследовала их, рубя направо и налево. Кто не погиб при натиске, погибал теперь. Преследование было такое яростное, что эскадроны обогнали задние ряды убегающих, у солдат руки немели от ударов. Неприятели бросали оружие, знамена, шапки и даже верхнюю одежду. Белые чалмы янычар точно снегом покрыли поле. Вся великолепная милиция Хмельницкого, пехота, кавалерия, артиллерия, вспомогательные отряды татар и турок образовали одну беспорядочную массу, совершенно растерявшуюся и обезумевшую от страха. Целые сотни бежали от одного рыцаря. Гусары, разбив пехоту и татар, выполнили свою задачу, и теперь уже драгуны и легкая кавалерия соперничали между собой в преследовании неприятеля. Тут особенно отличались Володыевский и Кушель. Поле покрылось сплошной лужей крови, которая под сильными ударами конских копыт плескалась, как вода, обрызгивая панцири и лица рыцарей.
Убегающие толпы свободно вздохнули, лишь достигнув середины своего лагеря, когда трубы заиграли отбой княжеской кавалерии.
Рыцари возвращались в свой лагерь с радостными восклицаниями и пением, считая дымящимися саблями по дороге трупы павших неприятелей. Но кто же мог одним взглядом обнять размеры поражения? Кто мог сосчитать всех убитых, когда возле окопов лежали груды тел, высотой в человеческий рост? Солдаты были точно в чаду от острых испарений крови и пота. К счастью, со стороны прудов поднялся довольно сильный ветер, который погнал эти удушливые испарения к неприятельским шатрам.
Так кончилась первая встреча страшного Еремы с Хмельницким.
Но штурм еще не кончился, потому что, пока Вишневецкий отражал атаки, направленные на правый фланг лагеря, на левом фланге казацкий атаман Бурлай чуть не овладел окопами. Тихо обойдя город и замок во главе заднепровцев, он достиг восточного пруда и ударил на отряд Фурлея. Находившаяся на этой позиции венгерская пехота не могла выдержать натиска вследствие малочисленности и того, что вал возле пруда еще не был окончен, и обратилась в бегство во главе со своим начальником хорунжим. Бурлай ворвался в середину, а за ним неудержимым потоком двинулись заднепровцы. Победоносные крики донеслись до противоположного конца лагеря. Казаки, преследуя убегающих венгерцев, разбили маленький кавалерийский отряд, отняли несколько пушек и уже подходили к позиции белзского каштеляна, как вдруг генерал Пшыемский, во главе нескольких рот немцев, прибежал на помощь. Сразив одним ударом сабли хорунжего, он схватил знамя и бросился с ним на неприятеля, а тем временем немцы сцепились с казаками. Закипел страшный рукопашный бой, в котором боролись за пальму первенства, с одной стороны ярость и подавляющее превосходство сил отрядов Бурлая, с другой — мужество старых львов Тридцатилетней войны. Тщетно Бурлай, подобно раненому дикому кабану, кидался в самую середину сражающихся. Ни презрение к смерти, с которой сражались казаки, ни их выносливость не могли выдержать напора неукротимых немцев, которые, стеной идя вперед, поражали их с такой силой, что тотчас заставили отступить, приперли к окопам, истребили девять десятых всего войска и после получасового боя отбросили за валы. Генерал Пшыемский, залитый кровью, первый водрузил свое знамя на неоконченной насыпи.
Положение Бурлая было теперь ужасное, потому что ему приходилось отступать по той самой дороге, по которой он пришел; а так как князь Иеремия уже разбил атаковавших правый фланг, то мог легко отрезать путь к отступлению всему отряду Бурлая Правда, к последнему пришел на помощь Мрозовицкий с корсуньскими конными казаками, но одновременно показались гусары Конецлольского, к которым присоединился возвращающийся с атаки на янычар Скшетуский, и оба они преградили дорогу до сих пор в порядке ретирующемуся Бурлаю.
Одной атакой Конецпольский и Скшетуский разбили отряд Бурлая в пух и прах Дорога к лагерю для казаков была закрыта и оставалась открытой лишь дорога к смерти. И вот одни из них, не прося пощады, яростно защищались то группами, то в одиночку, другие же тщетно простирали руки к солдатам, с гулом мчавшимся по полю брани. Начались схватки в одиночку, преследование убегающих, отыскивание неприятелей в углублениях почвы. Из окопов, чтобы осветить побоище, стали бросать зажженные мазницы со смолой, которые летели, точно огненные метеоры с пылающей гривой. При их красном свете польские солдаты рубили остатки заднепровцев.
На помощь им бросился и Субагази, который в этот день выказал чудеса храбрости, но знаменитый Марк Собесский осадил его назад, как лев осаживает дикого буйвола. Бурлай увидел, что уже неоткуда ждать спасения Но Бурлай любил свою казацкую славу более жизни и оттого не искал спасения Иные убегали, пользуясь темнотой ночи, другие скрывались в расселинах, проскальзывали между копытами лошадей, он же еще искал врагов. Сам срубил шляхтича Домбка, и Русецкого, и молодого львенка Аксака, того самого, что под Константиновой приобрел бессмертную славу, потом зарубил шляхтича Савицкого, затем сразу свалил на сырую землю двоих крылатых гусар, наконец, увидев какого-то громадного шляхтича, который, рыча как зубр, скакал по полю, бросился на него.
Заглоба — это был он — от страха зарычал еще громче и обратился в бегство. Остатки волос на голове поднялись у него дыбом, но все же он не потерял присутствия духа. Наоборот, разные фортели, точно молнии, пролетали у него в голове; одновременно шляхтич орал изо- всех сил: "Господа, кто в Бога верует, спасите!" — и вихрем мчался к своим. Между тем Бурлай скакал вслед за ним. Заглоба закрыл глаза, а в голове его мелькала мысль: "Издохну я и мои блохи!" Он слышал за собой фырканье коня, заметил, что никто не идет к нему на помощь, что ему не убежать и что ничья рука, кроме его собственной, не вырвет его из пасти Бурлая.
Но в эту последнюю минуту, в этой уже почти агонии, внезапно его отчаяние и страх перешли в бешенство. Заглоба зарычал так страшно, как не рычит ни один тур, и, осадив коня на месте, повернулся к противнику.
— Заглобу преследуешь! — гаркнул он, нападая с поднятой саблей на противника.
В эту минуту кинутые с окопов горящие мазницы осветили эту часть поля. Бурлай взглянул, и его охватило изумление.
Его изумило не имя, которого ему никогда не приходилось слышать, но в этом всаднике он узнал человека, которого недавно угощал в Ямполе как друга Богуна.
Но именно эта несчастная минута изумления погубила мужественного вождя казаков: прежде чем Бурлай опомнился, Заглоба рубанул его в висок и одним ударом свалил с коня.
