— Я серьезно. — Голос у Карло дрогнул. — Я не собираюсь каждый день сталкиваться нос к носу с человеком, который считает, что я совратил шестилетнего ребенка. Представляю себе, какое тягостное молчание будет за ужином. Бог ее знает, что могла Елена наговорить ей и какие дурацкие соображения ею двигали. — Голос его стал тверже. — Полагаю, что мне придется примириться с тем, что ты чего-то не хочешь сказать мне, — у меня не остается выбора. Но жить рядом с Терри я не могу. И не буду.
Паже лишь тяжело вздохнул.
— Что же. Это называется: «Поздравляю с выходом на свободу, папа».
Глаза мальчика заволокло пеленой слез.
— Папа, ты понимаешь меня?
Превозмогая собственную душевную боль, Крис протянул руку и положил на ладонь сыну.
— Да, Карло. Я понимаю тебя.
Терри плотнее укутала Елену пледом и положила на ночной столик книгу. Выключив лампу, она поцеловала Елену в щеку. Кожа у девочки была нежная, от лица и волос исходил аромат свежести. В это мгновение Терри не могла себе вообразить, что способна любить кого-то так же сильно, как этого ребенка, беззащитное существо, которое вынашивала в себе.
На столике неровно мерцал ночник в виде фигурки слоника, отбрасывавший слабый свет на лицо Елены. Лампочка должна была вот-вот перегореть; утром Терри собиралась заменить ее.
— Я люблю тебя, Елена, — прошептала она.
— Останься со мной, мамочка. — Девочка освободила руки из-под одеяла и протянула к Терезе. — Ненадолго, ладно?
Терри невольно улыбнулась. Она вспомнила все эти «всего на минуточку» или «последний разочек» — в итоге же она оставалась с Еленой ровно столько, сколько той было нужно.
— Хорошо, — согласилась она и легла рядом.
— Ложись ко мне под одеяло, мамочка. Ну пожалуйста.
Терри скользнула под одеяло и перевернулась на бок. Елена привычно вжалась в нее всем тельцем, ожидая объятия матери. В такие моменты Тереза чувствовала почти животную близость к дочери: у них с Еленой это называлось «складываться ложками» — так же говорила Роза, когда Терри была еще в том возрасте, о котором память сохранила только это ощущение материнского тепла.
И даже сейчас, рядом с Еленой, Тереза чувствовала безотчетный страх — не раздастся ли гневный голос отца и не появится ли в дверях фигура матери, которая и сама толком не могла бы объяснить, кто более нуждается в утешении: она сама или ее дочь.
— Я люблю тебя, — повторила Терри.
Елена плотнее прижалась к ней.
— Я тоже люблю тебя, мамочка.
Терри стала нежно гладить по голове дочь, пока ее дыхание не сделалось ровным и легким — дыханием сна.
Терри знала, что самой ей лучше не засыпать. Она снова может увидеть Рамона Перальту и закричать во сне от ужаса, отчего страхи Елены могут стать еще сильнее… Тереза была глубоко убеждена, что взрослые должны представать в детских глазах сильными, по крайней мере, до тех пор, пока дети не вырастут настолько, чтобы усомниться в этом.
Криса и Карло не было дома; они праздновали чудо освобождения, о котором она молилась и которое свершившись, вызывало у нее теперь скорее облегчение, чем восторг. Лежа рядом с Еленой, она еще раз поблагодарила Бога за то, что Криса все-таки оправдали.
Крис и Карло. Она знала, что мысли о них не дадут ей уснуть.
Елена ворочалась во сне.
Девочка очнулась в кромешной тьме.
Она была одна. Ночник не горел; Елена села в постели, оцепенев от страха; глаза ее медленно привыкали к темноте.
Она находилась в доме бабушки. Матери рядом не было и некому было помочь ей.
Хлопнула входная дверь.
Это черная собака; Елена почему-то была уверена в этом, хотя ни разу не видела ее. Во рту у девочки пересохло.
Собака никогда не входила к ней. Но Елена знала, что сейчас она придет.
Стук в дверь.
Елена задрожала; по щекам ее текли слезы.
Она знала, чего хочет эта собака.
В отчаянии девочка обратила взор на окно, лелея последнюю надежду на спасение. Но окно было заколочено; Елена вспомнила, что бабушка Роза боялась плохих людей, шлявшихся по ночам в Долорес-парк.
Дверь скрипнула.
Елена попыталась закричать, но крик застрял у нее в горле. Она почувствовала, что задыхается.
Дверь распахнулась.
В коридоре тусклым светом горели свечи. Трепеща от ужаса, Елена прислушалась; она чувствовала, что собака рядом — она слышала ее дыхание, хотя по-прежнему не видела ее.
Елена обхватила себя за плечи руками и вдруг заметила, что над ее кроватью вздымается тень.
Тень принадлежала скорее человеку, чем зверю. Елена взмолилась, чтобы это оказалась бабушка. И тут перед ней возникло его лицо.
Склонившись над постелью, Елене улыбался Рикардо Ариас.
С криком девочка проснулась.
В свете ночника Терри увидела, что глаза дочери пустые от ужаса.
— Душенька! — воскликнула она и привлекла Елену к себе. Она чувствовала, как бешено колотится детское сердечко. — Все хорошо, — попыталась успокоить ее мать. — Я здесь. У нее самой учащенно забилось сердце. Дрожащими руками Елена обхватила Терри за шею и сдавила, словно тисками. — Это был просто дурной сон, — мягко убеждала ее Тереза, — только сон.
Девочка точно лишилась дара речи. Терри погладила ее по мягким волосам, как вдруг она разрыдалась.
Мать принялась целовать ее.
— Что тебе приснилось, Елена?
Девочка не унималась; она плакала беззвучно и надрывно, отчаянно хватая ртом воздух. Потом плач перешел в какие-то судорожные спазмы, в икоту — словно тянулся зловещий след от ее ночных страхов.
Внезапно Елена затихла.
Терри осторожно отстранилась и подложила под голову Елены ладонь. Девочка устремила на мать тревожный взгляд.
— Расскажи мне, что тебе приснилось, — ласково произнесла она. — Может быть, тебе не будет так одиноко.
Елена боялась отвести взгляд. Она хотела что-то сказать, потом закрыла рот — но вот губы ее снова дрогнули.
— Что это было, душенька?
Елена сглотнула и едва слышно произнесла:
— Здесь был папа.
— Во сне?
Девочка покачала головой:
— Я видела его.
Терри не знала, что она должна сказать.
— Это был сон, Елена. Папы больше нет. Произошел несчастный случай, и твой папа умер.
Девочка недоверчиво покачала головой, а потом ее снова сотрясли рыдания.
— Что с тобой? — взывала Терри.
Елена обеими ручонками вцепилась в ночную сорочку матери и неожиданно высоким отчетливым голосом произнесла:
— Мне было страшно, мамочка.
— Почему?
У Елены дрожали губы.
— Он хотел сделать маленькой девочке больно.
Терри похолодела. Стараясь говорить как можно спокойнее, она спросила:
— Как он хотел это сделать?
Дочь отвела взгляд и сконфуженно пробормотала:
— Он хотел снять с нее трусики.
У Терри перехватило дыхание.
— А что еще собирался делать папа?
— Он хотел потрогать девочку. — Личико у Елены сморщилось, словно она была готова снова разрыдаться. — Это был их секрет.
Терри не сводила с нее глаз.
— Почему же это был секрет?
— Папа чувствует себя одиноко. И иногда ему бывает нужна девочка. — Елена смущенно смотрела на мать. — Он дает ей подержать во рту свою писю, и ему становится легче. Потому что ему так одиноко.
Терри чувствовала, как в ней просыпается слепая звериная ярость.
— А что еще папа с тобой делал?
— Больше ничего, мамочка. — Елена закрыла глаза, словно то, что она увидела на лице матери, поразило ее. — Только давал мне держать для него свечи… чтобы создать настроение.
Терри прижала дочь к себе.
Она не знала, сколько времени девочка пробыла у нее на руках. Несмотря на все потрясение, муку и бессильный гнев, Терри каким-то чутьем понимала, что не следует дальше терзать Елену, и больше ни о чем не спрашивала ее. Женщина вдруг поняла, что тоже плачет, только беззвучно, чтобы дочь не услышала ее.
Терри стало нестерпимо стыдно; не испытывая ни малейшей жалости к себе, она подумала о том, что, скорее всего, в душе всегда знала об этом и, видимо, просто предпочитала закрывать глаза, не думать. Пребывать в том душевном оцепенении, служившем ей защитной оболочкой с того самого дня, когда она еще ребенком — меньше, чем Елена, — открыла для себя, что узнать истинного Рамона Перальту означало бы жить в таком страхе, которого она была не в состоянии вынести. И вот она, дочь Рамона, словно слепая жила с человеком, оказавшимся способным надругаться над собственной дочерью.
— Елена Роза, — пробормотала Терри, — почему же ты ничего мне не сказала?
Елена вздрогнула.
— Я говорила, — пролепетала она.
Недоумевая, Терри заглянула в глаза девочки:
