словно откуда-то знал, что его время на исходе.
– Это в принципе возможно? – спросил Гидеон.
Нико скорчил такую рожицу, которой как бы говорил «Может быть, но мне по фигу, скучно же».
– Это так важно?
Вопрос уместный. И ответ на него – либо да, это очень важно, либо нет, это не имеет значения, но тогда ничего не имеет значения. Кто вообще знает, что реально, кроме, может, биения сердца в груди?
Что такое реальность для того, кто творил невозможное? Кто сам был невозможным?
– Думай шире, Гидеон, наш предел – бесконечность, – посоветовал Нико; он подмигнул с самодовольным видом, как будто понял, что попал в точку.
Нет, погодите. Если это реально, то оно уйдет. Так будет только хуже. Реальная любовь дороже, да, но плата за нее – боль.
– Бесконечности не существует, – хрипло возразил Гидеон. Однажды Нико так и сказал: «Бесконечность – обман, ложное понятие». Что такое реальность, Сэндмен, по сравнению с нами? – При желании мы могли бы пересчитать крупицы песка.
– Ладно, давай так и сделаем. Если, конечно, у тебя других дел не найдется.
Нико дразняще выгнул бровь, и Гидеон, подавленный и потерявший надежду…
Гидеон, мелкий гаденыш, подлинный принц идиотов, ничего так не хотел, как упасть на колени и поцеловать Нико ноги. Он хотел покупать ему продукты, писать стихи, петь песни своего народа на ломаном испанском и сносном французском. Он хотел встречать полночь в Бруклине, предзакатные часы в кухне-столовой, под кофе со сливками. Гидеон мог ждать вечно и сделать все прямо сейчас, сей же момент, ведь никто не знал, когда сон закончится, а может, Гидеон вообще умер, или все это с самого начала было его сном и тогда ничто не реально? Реальность – ничто. Он хотел слепить статую Нико из песка, вырезать его несчастное имя на деревьях.
Впрочем, он сдержался, ведь Нико потом ни за что, ни в этом мире, ни в следующем, не дал бы ему этого забыть. Поэтому Гидеон сказал:
– Хочу есть.
Нико ответил:
– Я сготовлю, – и тогда все сразу стало идеально, даже если не по-настоящему. Доказательств ничему не нашлось бы, да и поздно было их придумывать. Вот что случается, подумал Гидеон, когда впадаешь в хроническую прокрастинацию. Самого тупого в школе ждет самый идиотский конец.
Но к тому времени карне уже томилось, откуда-то с нижнего этажа долетало тявканье чихуахуа, и Гидеон сонно подумал: песчинки можно пересчитать, но браться за это необязательно.
Но вдруг именно у него получится?
Шестерка Эзры
Шестой
Нотазай
Эдвин Санджрани еще не родился, а уже стал чудом. Его родители (дипломат и бывшая оперная дива, ставшая светской львицей) были в годах, а мать пережила несколько неудачных беременностей, каждая из которых завершалась мертворождением, и всякий раз ей приходилось терпеть множество неприятных процедур. В конце концов у Кати Касарек-Санджрани диагностировали рак щитовидной железы, и тогда чете Санджрани посоветовали: хватит. Хватит попыток завести потомство. Хватит излишне разъезжать по свету. Хватит жить столь вольготно, лучше сидеть дома или держаться поближе к больнице. Хватит пробовать новые блюда, хватит отращивать волосы, хватит думать, будто сил еще много или хотя бы достаточно.
И разумеется, тогда же, как иногда случается в жизни, семя, из которого родится Эдвин Санджрани, упало в почву, и Кате с супругом, Эдвином-старшим, было уже поздно противиться неизбежным испытаниям.
Беременность и деторождение в общем – дело странное. Тело становится носителем эдакого паразитического создания (благословения!) и начинает функционировать совсем не так же, как прежде. Роженица превращается в мученицу, ну или в квартиру-студию по типу «Все включено». Меняются гормоны. Меняются приоритеты. Медленнее работают клетки мозга – и все на благо новой любви, растущего сгустка клеток, которые скоро станут ребенком. Иногда, конечно же, тело беременной решает, будто бы код неполный, а сгусток клеток нежизнеспособен, и тогда оно тормозит производство, чтобы завод мог начать попробовать еще раз, только при лучших условиях. В другом случае тело беременной смотрит на злокачественное образование, которое уже начинает пятнать стены цехов, и говорит: а знаете что? Это нельзя запускать, а то возлюбленный сгусток клеточек пострадает.
И пока Катина машина материнства пахала, опухоль перестала расти, ее удалили, и – о чудо – остались только доброкачественные клетки. К тому времени сгусток клеток, который станет Эдвином Санджрани, и все элементы его будущего уравнения (праворукость, любовь к специям, отвращение к оранжевому цвету, чуть нездоровое чувство юмора и склонность к излишним объяснениям) в глазах отца и матери станут поводом забыть о рекомендациях врачей и, напротив, разъезжать по миру еще больше. Растущий рак Кати излечили, он не вернулся, и чета Санджрани продолжила исполнять свои дипломатические роли, пока в Новой Зеландии не родился Эдвин, став гражданином Соединенного Королевства. Его уже любили, и он уже был обречен на успех.
Разумеется, Эдвин видел все иначе. Его фамилия не Эстли и не Кортни, а потому пребывание в разнообразных международных школах-интернатах доставляло ему неудобства. Нелегко также приходилось быть чудом, притом не просто Катиным чудом. Он родился со знанием, как надо смотреть на тело и замечать в нем малейшие неполадки, различные сбои в рабочих цехах. Он понимал, что видеть проблему – еще не значит отыскать решение, хотя порой первое и второе шли рука об руку. Иногда Эдвину удавалось распознать опухоль (указывая на головную боль как на признак чего-то более страшного) и тем самым вовремя обезвредить бомбу. Случалось, он видел тромб, который мог бы вызвать разрыв и стать осколком клеточной шрапнели. Он замечал инфекции и вместе с ними возможность основательного сбоя в будущем.
Знание решения зачастую предполагало ответственность за сам вопрос, а это уже было обременительно, как и всякое призвание. Когда Эдвину сравнялось шестнадцать, его работой стало обеспечивать отцу комфортный уход из жизни. Когда ему исполнилось двадцать четыре, пришла очередь матери. Несмотря на то что умерли родители относительно рано, оба верили, будто свое предназначение на земле они выполнили. Ведь не может человек разочароваться в себе, если явил на свет чудо. Эдвин их переживет, он будет хорошим. Это и был смысл наследия. Продолжения тела.
Эдвин совершенно определенно был медитом и выбрал альма-матер отца, Лондонскую школу магии, ведущий университет в своей области. Мир дал зеленый свет развитию колдовских технологий – чтобы магия стала решением всех проблем общества, даже тех, которые сама же и породила. Вначале Эдвин обучался на биоманта-диагноста в надежде открыть свою практику, хотя, наверное, мог бы выбрать и стезю попрестижнее. С тем же успехом герцог мог пожелать стать адвокатом –
