— Пятьдесят эфесов, — заявил Гобарт-Синталь.
Хармон только улыбнулся.
— Сотня.
Хармон промолчал, бросил в рот розовый кубик зефира.
— Триста эфесов?.. — не то предложил, не то спросил корабельщик.
Хармон улыбнулся шире, взор его был ясным и невинным — ни дать, ни взять счастливое дитя.
— Уж не хочет ли этот путник сказать, что цена его товару больше пятисот золотых?
— Путник долго странствовал. Боги были милостивы к нему…
Гобарт-Синталь подался вперед, пристально оглядел Хармона с ног до головы, проутюжил взглядом бляху на поясе, золотую цепь, браслет гильдии, уперся в глаза гостя — лукавые, умные, с морщинками от уголков.
— Тысяча эфесов.
— Тысяча эфесов… — неторопливо повторил Хармон, сделал глоток из фарфоровой чашки. — Тысяча эфесов — хорошая цена. Село с мельницей и церковью можно было бы продать за эти деньги, или крупное поместье с лесным угодьем… Но разве путник похож на землеторговца?
— Купец никак не возьмет в толк, — процедил корабельщик, — какую чертовщину продает путник. И по правде, купца это начинает злить.
— Путник был бы очень расстроен, услышав от купца такие слова, и кланялся бы до самой земли, умоляя купца быть милостивым. Но никак не мог бы путник показать товар, услышав цену всего лишь в одну тысячу.
— Всего лишь в тысячу?! — Гобарт-Синталь хлопнул ладонью по столу. — Да ты хоть знаешь, что можно купить за тысячу золотых?
Хармон прижал руку к груди и примирительно склонил голову.
— Смиренный путник знает многое, не зря же он странствовал столько лет. Знает, к примеру, что за тысячу золотых никак нельзя купить вещь, чья цена состоит из пяти цифр.
Корабельщик схватился на ноги:
— Десять тысяч?!
— Путник не сказал — десять тысяч, — с безмятежным спокойствием произнес Хармон Паула Роджер. — Путник сказал: число из пяти цифр. Среди подобных чисел десять тысяч — наименьшее, и, признаться, путник мог бы счесть это за обиду.
— Да иди ты во тьму! — рыкнул Гобарт-Синталь. — Убирайся, не морочь мне голову!
Хармон не двинулся с места.
— Неужели купцу не интересно было бы узнать, какой товар имелся у путника? Разве купец дал бы путнику уйти, не получив ответа?
Корабельщик скривился от бешенства, пригвоздил Хармона взглядом, и вдруг… внезапно он догадался, какой — единственный на свете! — товар мог бы оправдать подобную цену и самоуверенную наглость продавца. Гобарт-Синталь недоверчиво склонил голову, почесал бородку. Сел, хлебнул кофе, облизал губы. С расстановкой сказал:
— Шестнадцать тысяч золотых монет. По тысяче в честь каждой святой Праматери.
— Путник теперь видит, что купец понял, о каком товаре идет речь. Это наполняет сердце путника радостью! Правда, слегка досадно, что купец думает, будто путник не знает справедливой цены своему товару… — Хармон отправил в рот еще кусочек лакомства. — Кроме того, путнику жаль, что всего шестнадцать Праматерей пришли к нам из Подземного Царства. Сколь прекрасным и благостным стал бы наш мир, если бы каждая Праматерь привела с собой сестру! Или двух…
— Ты обезумел, — процедил Гобарт-Синталь, указав пальцем в грудь Хармону. — Я не дам тебе столько денег. Слышишь? Этого не будет. Заплачу двадцать пять тысяч золотых эфесов в том случае, если ты сейчас же покажешь товар, и на нем не найдется ни единого вот такусенького изъяна!
Хармон развел руками:
— Милейший купец должен понимать, что в подобном товаре по самой его сущности не может быть изъянов.
— Положим. Но один товар не равен другому!
— Как горько говорить, что мудрый купец снова заблуждается. Один бесценный товар равен другому — именно бесценность и равняет их. И если человек получает шанс купить бесценную вещь всего лишь за сорок пять тысяч золотых, то ему следует считать это божьей милостью.
Хармон ожидал новой вспышки гнева, но корабельщик только устало покачал головой.
— Сам Темный Идо подвесил твой язык… Двадцать пять тысяч — крайняя цена. Это все, что я могу собрать, не продавая судов.
— Что ж, смиренно прошу прощения за то, что занял ваше время.
С этими словами Хармон поднялся с подушек.
— Стой! — рявкнул Гобарт-Синталь. — Я найду, у кого занять еще семь тысяч к послезавтрашнему дню. Я дам тебе тридцать две. Слышишь? Только сейчас же покажи товар! Если он будет так прекрасен, как ты описал, — ты получишь тридцать две проклятущих тысячи эфесов!
В эту минуту Светлая Сфера покоилась на груди торговца, плотно притянутая платком, однако, сам не зная почему, Хармон ответил:
— Сожалею, но товар не при мне. Я должен помолиться богам и спросить, считают ли они вашу цену справедливой. Если получу утвердительный ответ, принесу товар на осмотр завтра к полудню.
— Тридцать две тысячи — хорошая цена, — проскрипел Гобарт-Синталь.
— Не спорю с этим, добрый господин. Но подобные дела делаются лишь с благословения богов. Мне необходимо помолиться.
— Передай богам, что я добавлю еще тысячу эфесов.
— Вы очень щедры. Я непременно сообщу вам, какой знак подали мне боги.
На том он откланялся. Покидая плавучий дворец негоцианта Гобарт-Синталя, Хармон уже знал, что не вернется.
Стрела
6–7 июня 1774 от Сошествия
восточнее Реки
(неисследованная часть мира)
Река осталась позади.
На диво, переправа прошла без единого приключения. Никто не утонул, не развалился под ногами плот, ослы и мулы не особенно упирались, нервная Леоканта не запаниковала и не прыгнула в воду. Даже не вынырнула из речных волн какая-нибудь сказочная тварь, чтобы полакомиться нежным мясом лорда и наслать жуткое проклятие на остальных путешественников. Последнее обстоятельство весьма удивило бы Кида с Колемоном и, возможно, даже изменило бы их взгляды на мир, да только оба проводника распрощались с отрядом еще на западном берегу. Колемон напоследок попытался образумить Эрвина:
— Ваша светлость, на погибель же идете… Одумайтесь! Если не себя, так хоть мать с отцом пожалейте!
— Полагаете, на том берегу нас дятлы заклюют? — уточнил Эрвин. — Или людовепри затопчут?
— Эх, ваша светлость… — горестно покачал головой Колемон. — Придет час, поверите мне, да будет поздно!
Эрвин кивнул и развел руками в том смысле, что принимает свою судьбу. Коль суждено ему быть заклеванным колдовскими дятлами, то так тому и быть — ведь с волею богов не поспоришь!
Он сполна расплатился с проводниками. Кид никогда прежде не видал двадцати агаток одной кучей. Взвесил их на ладони, сложил горкой, потом столбиком, потом пересчитал и снова взвесил — как ни крути, а выходило очень много! Глаза у парнишки сверкали. Колемон поблагодарил Эрвина, но проводил печальным взглядом остальные монеты, что остались в кошельке лорда: они ведь тоже сгинут за Рекою вместе с безумцем, а жаль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
