— Уберитесь с глаз моих, — бросил лорд, и Филипп исчез за спинами людей.
Вскоре воины нашли следы, ведущие от мертвого тела в двух направлениях. Цепочка, уходящая на северо-запад, привела к заливу Реки и потерялась в воде. Другая цепь следов уводила на юго-восток, вглубь леса. Вполне возможно, там и обнаружится лагерь таинственных людей, один из которых умер под ясенем и превратился в иссушенный костяк.
По приказу Эрвина отряд двинулся на юго-восток.
* * *
Они шли сквозь чащу неторопливым шагом, давая разведчикам время выискивать следы.
— Милорд, вы не боитесь? — тихо спросил Луис, подъехав на своем ослике поближе к Эрвину. — Похоже, мертвец перепугал всех, кроме вас.
— Знаете, когда раз десять посмотришь, как мастер в анатомичке разделывает труп, будто свиную тушу, вытаскивает органы, раскладывает их по чашам, а затем спиливает макушку и вынимает мозг — на одиннадцатый раз тебе уже попросту лень испытывать страх.
— Вы изучали медицину?
— Конечно, нет! Политику, историю и стратегию. Но всем студентам разрешалось посещать анатомический театр, и мне было любопытно.
Эрвин слукавил. Любопытство лишь отчасти было причиной. Главным образом он изучал трупы именно для того, чтобы избавиться от страха перед смертью. С этой же целью наблюдал и публичные казни на Площади Праотцов в Фаунтерре — повешение грабителей, колесование женоубийц. Он рассуждал так: если знаешь врага очень хорошо, понимаешь его мысли, угадываешь планы, помнишь, какими войсками он располагает, — ты будешь страшиться его меньше, чем врага неведомого.
— Любопытно? Как это странно, милорд, — любопытствовать о смерти. По мне, век бы ее не видеть!
— Смерть — обыденная штука, Луис, особенно — на Севере. Если вы не интересуетесь смертью, то на Севере будете мучиться от скуки.
— Милорд, простите за такой вопрос… Вы чего-нибудь боитесь? Наверное, ничего на свете, правда?
Чего я боюсь? Эрвин усмехнулся. Да, практически, всего! Старости, червей, нищеты, скрипа карандаша, простуды. Боюсь показаться глупым или смешным, сойти с ума, сделаться калекой, остаться бесславным и безвестным… Смерти, правда, не боюсь, но это — редкое исключение.
— Благородный человек страшится лишь одного — утратить достоинство, — ответил Эрвин словами отца. — А вы?
— Простите, милорд?
— Чего боитесь вы, раз уж о том зашло?
Разведчики замешкались, обнаружив следы очага. Осмотрели поляну — ничего примечательного на ней не нашлось, кроме кострища по центру. Около золы валялись заячьи кости и высохшие яблочные огрызки. Видимо, спутники мертвеца останавливались здесь на обед. Случилось это до гибели несчастного или после — понять было невозможно.
Заново найдя следы, отряд двинулся дальше, теперь забирая на восток.
— Так что же, Луис, поведаете о своем самом большом страхе? — продолжил беседу Эрвин.
Он ожидал, что механик назовет смерть любимой. Но тот подумал, потер подбородок и сказал:
— Понимаете, милорд… я-то не смельчак и не герой, я много чего боюсь… Но если так подумать, то страшнее всего — несвобода.
— Имеете в виду темницу?
— Нет, милорд. Страшно, когда кто-то тобою распоряжается, может сделать, что захочет. Ты — как будто вещь в чужих руках. Вам-то неведомо такое чувство, милорд…
Неведомо? Ах, что вы! Не далее, как при последней встрече с отцом, я наслаждался этим чувством!
— Да, меня боги миловали… Это вам рельсовая стройка у Фарвея так запомнилась?
— Не только она, милорд. Всякое случалось… Не знаю, будет ли вам интересно…
Луис помедлил, и, не дождавшись ответа, принялся рассказывать.
— Я был четвертым ребенком мастера-строителя. Мне удалось обучиться читать и писать в девять лет.
— Вот как!.. — вежливо удивился Эрвин, хотя и не был впечатлен.
Да, в девять, — не без гордости подтвердил Луис. Двое старших его братьев служили отцу подмастерьями, сам он был еще слишком мал. Впрочем, Луис не очень-то хотел учиться месить раствор и обтесывать камни — родичи говорили, что из мальчика такого ума получится хороший священник. (На словах о "таком уме" механик скромно понизил голос.) Но вышло иначе. Во время дождей рухнула кровля церкви, над которой работал его отец, и семья оказалась в большом убытке. Отец задолжал ростовщику кругленькую сумму — что-то около пяти золотых эфесов. Когда подошел срок уплаты, отец Луиса пригласил ростовщика на ужин. Скряга начал слепнуть на старости, ему становилось сложно управляться с подсчетами, и мастер-строитель знал об этом. За вином ростовщик завел речь о долге, тогда отец позвал Луиса к столу. "Ну-ка, сынок, сколько выйдет семью двенадцать?" Тот ответил: "Восемьдесят четыре". Отец сказал: "Вот мел, запиши-ка подсчет на столешнице". Луис записал. Тогда строитель сказал ростовщику: "Чтобы вести дела, вам скоро понадобится писарь, и придется ему платить — никто из грамотных работать за жратву не станет. Возьмите мальца к себе и спишите мой долг — обоим будет выгода". Далее принялись торговаться. Писарям платят не меньше двух елен в месяц, но Луис был мал, и ростовщик срезал оплату вполовину. Далее вычел за кров и еду, учел проценты. Получилось, мальчику следует отработать три года. Ударили по рукам, и Луис перешел во владение старикана.
— Хм… — сказал Эрвин, поскольку механик сделал паузу, ожидая реакции слушателя.
Луис надеялся, что его обязанности сведутся к счету и письму, но сильно ошибся. Вскоре он скреб полы в доме старика, прислуживал за столом, стирал одежду, выгребал отхожую яму. Он попробовал было возмутиться и получил дюжину розог. А затем еще по дюжине каждую субботу — в целях воспитания. Ростовщик боялся, что, когда он совсем ослепнет, Луис сможет обсчитывать его, и воспитывал в мальце верность. "Кого боишься — того не обманешь". Он велел перемножать и делить двухзначные числа, считал до пяти, и, если Луис не укладывался в это время, бил по лицу. "Чего это ты мешкаешь? Думаешь схитрить?" Чтобы избежать кражи, старик не выпускал мальца со двора весь первый год. В дни, когда ростовщик покидал дом, Луис оказывался заперт в подвале.
— Да уж, — сказал Эрвин.
Отряд подошел к ручью. Воспользовавшись случаем, напоили животных, набрали воды в бурдюки и двинулись дальше. Лиственная роща сменилась сосновой, стало светлее, воздух приятно посвежел. Луис продолжал рассказ.
Так или иначе, он отслужил у ростовщика положенные три года и попросился домой. Понятно, старик не отпустил юношу. Кому захочется платить две елены, когда есть дармовой работник. Какое-то время Луис упрашивал его, умолял, ползал на коленях, ревел… Потом стал ждать удачного момента. Поймал ночь, когда скряга хорошо выпил с вечера и спал крепко. Луис связал ему руки и ноги, привязал к кровати, заткнул рот тряпкой. Потом выгреб все деньги, какие нашел — больше двадцати эфесов, — отнял у старика ключи и сбежал. Его должны были обнаружить не раньше, чем спустя пару дней, так что Луис имел фору. К отцу идти было нельзя — там его стали бы искать первым делом. Он подался на запад, в герцогство Надежда. Думал: с двадцатью золотыми заживу, как Бог! Может быть, и сам сделаюсь ростовщиком. Или обучусь в семинарии и стану священником — денег хватит…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
