вы молодцом, Олег Иванович! Как порозовели!“».
Новый, 1979 год Олег Иванович встречал в одиночестве. «Тоскливо, — записал в дневнике. — Накануне приходили Алла с Юрой — красные, замерзшие. Принесли елочку. И завтра придут, и все дни. Я уже не дождусь, когда отсюда выпишусь. Залезу дома в стенной шкаф и первое, что достану оттуда, — соления!.. Арбузные корки и цветная капустка особенно за ушами трещат! <…>
Приходила молодой врач, у нее были поразительные синие глаза. Я глядел в них, и мне чудилось, что я купаюсь в море. Приходила с просветительской миссией — рассказать о моих лимфатических сосудах, о причине заболевания. Я поведал ей историю, как возвращался однажды из театра домой довольный тем, что одна московская критикесса нашла моего Суслова самым сексуальным из персонажей „Дачников“. Возвращался с мыслью побыстрей рассказать об этом жене. Значит, еще гожусь. И по столичным меркам… За мной по Звенигородской уцепились две молодые поклонницы, неведомые мне. Они переговаривались между собой, чуть-чуть пересмеивались. Я попытался оторваться, но и они предприняли ускорение. Вскоре мы поравнялись. Одна из них бросила призывный взгляд в мою сторону, но тут же отшатнулась от меня как черт от ладана и побежала со своей подружкой прочь. До меня донеслась только одна ее реплика: „Фуй, какой страшненький!“».
Осенью 1987 года Борисов оказался при смерти. Дома ему стало плохо. Пролежал неделю. Врачи поставили диагноз: крупозное воспаление легких. И начали от воспаления лечить. Но температура все время росла. Олега Ивановича решили перевезти в больницу. Уже в критическом состоянии. В сознании все помутнело, и он перестал кого-либо узнавать. Аллу Романовну утешали: «Сколько лет уже болен Олег Иванович? Восемь?.. Что ж, это срок. С его заболеванием мало кто так долго живет». Алле Романовне разрешили дежурить в палате, а Юру отправили домой — вдвоем почему-то там нельзя было находиться. Юра ушел в два часа ночи, уже попрощавшись с отцом. Всю ночь держал руку на телефоне. В шесть утра следующего дня ему позвонила сестра: «Олег Иванович просит принести свежий номер „Советского спорта“. Хочет знать, как сыграло киевское „Динамо“».
«Я, — рассказывал Олег, — действительно очнулся с этой мыслью, выделив немного мочи. Оказывается, игра была четыре дня назад, все это время меня как будто не существовало. Как объяснила врач: я умирал и не умер. Я-то сам был абсолютно уверен, что умер. Вот тут-то и началось самое интересное.
Сначала я метался, как шар по крокетному полю, и видел перед собой такие же шары различных размеров и форм: то погасший солнечный диск, то серповидную луну, которая вписывалась в окружность другого, большего по размеру шара. Слышалось постукивание молоточков. Передо мной соткалась бабуся — вся в голубом свете… так, что под ее одеждами обнаружилась… пустота: не было ни шеи, ни позвоночника. Я потянулся к ней, а она меня отстранила и осторожно шепнула: „Тебе еще рано… но ты уже много узнал…“ После этого взяла молоточек и легонько ударила. Я покатился в обратную сторону… сначала прошел через одни ворота, проволочные… потом через другие… И вдруг остановился. Больше ничего не запомнил.
С тех пор минула неделя, в первый же день мне сделали операцию — вшили шунт. То есть продлили вену для удобного подключения к почке. А сегодня (22 октября. — А. Г.) сняли швы. Попробовал в первый раз добраться до туалета. Держался за стены. А ведь это два шага».
11 ноября к Олегу Ивановичу приходили Александр Миндадзе и Вадим Абдрашитов. «Принесли, — записал в дневнике Борисов, — новый и, по-моему, замечательный сценарий. Называется „Слуга“, я должен играть Хозяина. Два раза уже прочитал: все сделано тонко, без склеек. Скорей бы уже выбраться отсюда и начинать работать. Но врач мой, Борис Григорьевич, который шунт вшивал, сказал, чтоб я до конца ноября ни о чем таком и не помышлял.
Еще приходили Саша Калягин и Настя Вертинская, самая очаровательная из моих партнерш. Как мило с их стороны! Рассказывали об атмосфере в театре, которая не внушает оптимизма. Про „Зинулю“ (пьеса „Перламутровая Зинаида“. — А. Г.) говорили: стыдно. Но это надо было предвидеть. Зато в театре объявили, что Шатрова выпускают в середине февраля. А через месяц надо играть „Дядю Ваню“ для японца, который отбирает спектакли. Поэтому не теряю времени — тяну резину, чтобы восстановить мышцы. Исподволь готовлюсь и к Сталину. Но как его играть? И надо ли вообще ставить эту пьесу „Дальше, дальше, дальше…“? Куда уж дальше?»
Постфактум установили причину, по которой Борисов оказался в больнице в столь жутком состоянии. Он сам на даче покрывал стены антисептиком — без респиратора, — надышался, и в результате — такое воздействие на почки. «Могло случиться, — шутил, — что дача стоит, а я бы в ней и не пожил». И добавлял: «Хороший хозяин тот, кто не покрывает сам стены антисептиком. А хороший врач тот, кто ставит диагноз правильно».
16 ноября врачи отменили таблетки, стимулирующие работу почек. Повезли в операционную снимать шунт. «В предбаннике, — вспоминал Олег Иванович, — те, кто ждут очередного подключения. Они понимают: раз шунт снимают, значит, почки восстановились… Они и радуются за меня и… завидуют. Такая тоска в их взорах! Многие так и не избавятся от этой зависимости. Нина Килимник, наша артистка (она тоже приходила в Боткинскую), даже от радости плакала. А я ей тихо: „Знаете, Нина, вчера в соседней палате молодой человек умер… А еще два дня назад в палате напротив… Сейчас уже от меня не скрывают — значит, действительно выкарабкался…“
А в ушах — стук молоточков из той жизни, в которую я чуть было не загремел».
В апреле 1989 года Олег Борисов прилетел в Софию на премьеру фильма «Единственный свидетель». На следующий день после премьеры надо было возвращаться домой, но у Олега Ивановича резко поднялась температура, потом упало давление. Режиссер ленты Михаил Пандурски отправился на добычу лекарств, чтобы, как говорил Борисов, «меня напичкать и посадить в самолет», но, по счастью, в болгарской столице жил тогда и работал (тренировал сначала софийскую «Славию», а затем олимпийскую сборную Болгарии. — А. Г.) Олег Базилевич, киевский друг Олега. Базилевич, только взглянув на Борисова, сказал, что в таком состоянии ни в коем случае нельзя лететь, связался с посольством, и Борисова положили в лучшую клинику Софии, в которой он пролежал десять дней.
В начале 1990-х многие советские артисты ездили с концертами в Израиль. Там, где «на четверть бывший наш народ», залы в большинстве случаев заполнялись. Олег Иванович давно мечтал побывать в Иерусалиме, и приглашение провести концерт в Хайфе поступило вовремя. Олег и Алла в конце февраля 1993 года прилетели в Тель-Авив, их встретили, привезли
