— Это я должен задать вам этот вопрос.
— А? Послушайте, профессор, мне не до шуток.
— Я здесь для того, чтобы взять на себя управление.
— Управление? Чем?
— Этим оборудованием. Этим местом. Территорией, находящейся в радиусе его действия.
Мейгс некоторое время тупо смотрел на него, а затем тихо спросил:
— Как вы сюда попали?
— На машине.
— Я спрашиваю, с кем вы приехали?
— Ни с кем.
— Какое при вас оружие?
— Никакого. Достаточно моего имени.
— Вы приехали сюда один, со своим именем и машиной?
— Да.
Каффи Мейгс расхохотался ему в лицо.
— Вы полагаете, — спросил доктор Стадлер, — что вы сможете справиться с этими устройствами?
— Уходите, профессор, уходите же! Убирайтесь, пока я вас не расстрелял! Нам здесь не нужны интеллигенты!
— А что вы понимаете в этом! — Доктор Стадлер указал на «ксилофон».
— Кого это волнует? Дюжину механиков можно нанять за десять центов! Убирайтесь! Это вам не Вашингтон! Они ничего не добьются, вступая в сделку с этим радиопривидением и произнося бесконечные речи! Действие — вот что необходимо! Прямое действие! Катись, док! Твое время вышло! — Он неустойчиво покачивался взад и вперед, хватаясь время от времени за рычаг «ксилофона». Доктор Стадлер понял, что Мейгс пьян.
— Не хватайся за эти рычаги, ты, идиот!
— Мейгс неохотно отдернул руку, затем демонстративно помахал ею перед панелью:
— Я буду трогать то, что мне нравится! И не тебе говорить мне, что делать!
— Отойдите от панели! Уходите отсюда! Здесь все мое! Вы понимаете? Это моя собственность!
— Собственность? Ха! — коротко рявкнул Мейгс.
— Я изобрел это! Я создал это! Я сделал это реальностью!
— Правда? Ну что ж, большое спасибо, док, но ты нам больше не нужен. У нас есть свои техники.
— У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, что я должен был знать, чтобы создать это? Вы не смогли бы сделать ни одной трубы! Ни одного болта!
Мейгс пожал плечами:
— Возможно.
— Так как вы смеете даже думать о том, чтобы присвоить это? Как вы посмели прийти сюда? Какие у вас права на это?
Мейгс постучал по своей кобуре:
— Такие.
— Послушай, ты, пьяная дубина! — закричал доктор Стадлер. — Ты знаешь, с чем играешь?
— Не смей так разговаривать со мной, старый дурак! Кто ты такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом? Я могу голыми руками сломать тебе шею! Ты что, не знаешь, кто я?
— Ты трусливый и безмозглый головорез!
— Да? Разве? Я босс! Я босс, и меня не остановит старое чучело вроде тебя! Убирайся отсюда!
Они стояли некоторое время, уставившись друг на друга, рядом с панелью «ксилофона», в полном ужасе. Ужас Стадлера, в котором он не хотел признаться даже себе, коренился в отчаянной борьбе с собой, нежелании верить, что он смотрит на конечный результат своих трудов, что перед ним его духовный сын. У Мейгса было больше причин для ужаса, который определял его бытие: он всю жизнь жил в ужасе и отчаянии, а сейчас стремился забыть то, что наводило на него ужас — даже в момент триумфа, когда он считал, что наконец в безопасности, этот представитель таинственной, непостижимой породы — интеллигент — не боялся его и не повиновался его власти.
— Убирайся отсюда! — прорычал Каффи Мейгс. — Я позову своих людей! Я убью тебя!
— Убирайся ты, грязный, мерзкий, безмозглый идиот! — прорычал в ответ доктор Стадлер. — Думаешь, я позволю тебе наживаться на моей жизни? Неужели ты думаешь, что это для тебя я… я продал… — Он не закончил. — Перестань трогать эти рычаги, черт тебя побери!
— Не указывай мне! Не хватало еще, чтобы ты говорил мне, что делать! И ты не запугаешь меня своей высокомерной болтовней. Я буду делать что хочу. За что же я боролся, если не могу поступать так, как мне взбредет на ум? — Он фыркнул и протянул руку к рычагу.
— Эй, Каффи, осторожнее! — завопила какая-то фигура в дальнем углу комнаты, рванувшись вперед.
— Прочь! — взревел Каффи Мейгс. — Все прочь! Чтобы я испугался?! Я вам покажу, кто здесь хозяин!
Доктор Стадлер рванулся, чтобы остановить его, но Мейгс оттолкнул его одной рукой, громко расхохотался, увидев, что Стадлер упал, а другой дернул за рычаг «ксилофона».
Грохот, душераздирающий треск рвущегося металла, с силой сталкивающихся предметов, звуки борющегося с самим собой чудовища — все это слышалось только внутри строения. Снаружи все было спокойно. Просто внезапно все строение бесшумно поднялось в воздух, распалось на несколько огромных обломков, выбросило в небо несколько свистящих полосок голубого света и рухнуло грудой булыжника. В радиусе сотни миль, включая округа четырех штатов, телеграфные столбы посыпались, как спички, фермерские дома превратились в кучи щебня, дома в городах рухнули в течение секунды, жертвы, мгновенно превратившиеся в изуродованные трупы, не услышали даже подобия какого-либо звука, а на периферии круга, на полпути через Миссисипи, локомотив и шесть первых вагонов пассажирского поезда металлическим душем посыпались в реку вместе с западными пролетами расколовшегося надвое моста Таггарта.
На том месте, где находился проект «К», среди руин не осталось ничего живого — разве что несколько бесконечно долгих минут там существовал кусок изуродованной плоти и жгучая боль того, кто совсем недавно считался великим умом.
Я испытываю состояние какой-то невесомости, свободы, подумала Дэгни, полностью осознав, что на данный момент ее единственной неуклонной целью была телефонная будка, что ее совершенно не касались намерения прохожих, которые окружали ее на улице. Но это не способствовало появлению чувства отрешенности от города; наоборот, впервые в жизни у нее возникло ощущение, что она владеет городом, любит его, что она никогда раньше не любила его так, как в этот момент, таким глубоким, сильным и уверенным чувством собственницы. Ночь стояла тихая и ясная, Дэгни посмотрела на небо; оно соответствовало состоянию скорее мрачному, чем веселому, хотя и с предвкушением радости. Погода была скорее безветренной, чем теплой, с признаками хотя и далекой, но уже наступающей весны.
Убирайтесь с дороги! — думала она не с возмущением, а почти с удовольствием, с чувством освобождения и отмежевания, мысленно обращаясь к прохожим, к машинам, которые мешали ее передвижению, к тому страху, который овладевал ею в прошлом. Прошло менее часа с тех пор, как она услышала эту произнесенную им фразу, и голос его, казалось, все еще звучал на улицах, постепенно перерастая в нечто напоминающее смех.
Она торжествующе засмеялась в зале отеля «Вэйн-Фолкленд», когда услышала, как он произнес эти слова; она смеялась, прикрыв рот рукой, так что смех отражался только в ее глазах — и в его, когда он посмотрел прямо на нее, и она не сомневалась, что он слышал ее смех. Они смотрели друг на друга в течение секунды поверх голов вопящей и визжащей толпы — а в это время разбивались вдребезги микрофоны, хотя все станции мгновенно отключили, опрокидывались столы и билось стекло — несколько гостей в панике бросились к выходу.
Затем она услышала вопль мистера Томпсона, махнувшего рукой в сторону Галта:
— Уведите его назад в комнату, за его охрану вы отвечаете головой!
Толпа расступилась, когда три человека вели Галта. Мистер Томпсон на мгновение, казалось, пал духом, он опустил голову на руки, но вскоре овладел собой, вскочил места, вяло махнул своим сторонникам, чтобы следовали за ним, и выскочил через боковой запасной выход. Никто не обернулся и ничего не сказал гостям: некоторые из них уже в панике бежали к выходу, другие сидели, боясь пошевелиться. Зал напоминал корабль без капитана. Дэгни двинулась сквозь толпу вслед за уходящей кликой. Никто не пытался остановить ее.
Она нашла их сгрудившимися в одном из маленьких кабинетов: мистер Томпсон сидел, сгорбившись в кресле, обхватив голову руками, Висли Мауч стонал, Юджин Лоусон рыдал с нотками ярости, как избалованный ребенок, Джим наблюдал за ними с какой-то странной напряженностью во взгляде.
— Я ведь предупреждал вас! — кричал доктор Феррис. — Предупреждал, да? Вот чего вы добились вашим мирным убеждением.
Дэгни продолжала стоять у двери. Казалось, они осознавали ее присутствие, но их это не волновало.
— Я слагаю с себя все полномочия! — вопил Чик Моррисон. — Я ухожу в отставку! Хватит с меня! Я больше не знаю, что сказать стране! Я не могу мыслить! И даже не буду пытаться! Это бесполезно! Я ничего не мог сделать! Вы не должны осуждать меня! Я сложил с себя все обязанности! — Он взмахнул руками в жесте то ли беспомощности, то ли прощания и выскочил из комнаты.
— У него есть оборудованное убежище в Теннесси, — задумчиво произнес Тинки Хэллоуэй, словно и он предпринял подобные меры предосторожности и теперь раздумывал, не пора ли.
