Она как раз запирала чемодан, когда услышала чьи-то поспешные шаги. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел главный инженер; он весь дрожал, лицо его было перекошено.
— Мисс Таггарт! — вскричал он. — О, слава Богу, мисс Таггарт, вы здесь. Мы искали вас повсюду!
Она не ответила, лишь вопросительно посмотрела на него.
— Мисс Таггарт, вы слышали?
— Что?
— Значит, не слышали! О Господи, мисс Таггарт, это… не могу поверить, но… Господи, что делать? Мост… моста Таггарта больше нет!
Дэгни смотрела на него, не в силах пошевелиться.
— Его нет! Взорван! Взлетел на воздух в одну секунду. Никто точно не знает, что случилось, но похоже… думают, что-то произошло на объекте «К» и… похоже на… звуковые волны. Мисс Таггарт! Невозможно никуда добраться в радиусе сотни миль! Это немыслимо, этого не может быть, но в этом радиусе все сметено с лица земли!.. Мы не можем добиться никаких разъяснений! Никто ничего не знает — ни газеты, ни радио, ни полиция! Мы все еще пытаемся добиться ответа, но слухи, которые доходят с краев этого кольца… — Он вздрогнул. — Только одно определенно: моста нет! Мисс Таггарт! Мы не знаем, что делать!
Она бросилась к своему столу и схватила телефонную трубку. Рука ее застыла в воздухе на полпути. Затем медленно, толчками, с невероятным усилием она заставила руку двигаться, чтобы положить трубку обратно на рычаг. Ей казалось, что для этого потребовалось много времени, будто рука ее должна была преодолеть атмосферное давление, с которым человек не в силах бороться; и в течение этих коротких мгновений непроходящей ослепляющей боли она поняла, что чувствовал Франциско в ту ночь, двенадцать лет назад, и что чувствовал юноша двадцати шести лет, когда в последний раз смотрел на свой двигатель.
— Мисс Таггарт, — кричал главный инженер. — Мы не знаем, что делать!
Трубка мягко опустилась на рычаг.
— Я тоже не знаю, — ответила Дэгни.
Через мгновение она поняла, что все кончено. Она слышала собственный голос, советующий все поточнее выяснить и позже сообщить ей, а потом ждала, когда эхо шагов главного инженера затихнет в коридоре.
Пересекая в последний раз вестибюль вокзала, она взглянула на памятник Натаниэлю Таггарту — и вспомнила свое обещание. Это всего лишь символ, подумала она, но это будет то прощание, которое Натаниэль Таггарт заслужил. У нее не оказалось никакого другого пишущего средства, поэтому она достала из сумочки помаду и, улыбаясь мраморному лицу человека, который понял бы ее, нарисовала на пьедестале у его ног большой знак доллара.
Она первая пришла на место встречи, которое находилось в двух кварталах к востоку от входа в терминал. Пока ждала, она заметила первые признаки паники, которая вскоре охватила весь город: машины ехали слишком быстро, некоторые были загружены домашним скарбом, мимо нее промчалось слишком много полицейских автомобилей, а вдалеке звучало слишком много сирен. Новость о том, что мост разрушен, явно расползалась по городу, вскоре все поймут, что город обречен, и начнется паническое бегство во имя спасения; бежать некуда, но ее это больше не волновало.
Она видела, как приближается Франциско; она узнала его быструю походку прежде, чем увидела лицо под низко надвинутой на глаза шляпой. Она отметила тот момент, когда он, подойдя ближе, увидел ее. Он махнул ей рукой и улыбнулся в знак приветствия. Какое-то едва ощутимое напряжение в движении его руки напоминало жест Д'Анкония, приветствовавшего долгожданного путника у ворот своих владений.
Когда он подошел, она стояла, торжественно выпрямившись, глядя на его лицо и на здания величайшего в мире города, будто именно такие свидетели и отвечали ее ожиданиям, потом медленно, ровным, уверенным тоном произнесла:
— Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня.
Он наклонил голову, словно подтверждая сказанное. Его улыбка теперь означала приветствие.
Затем он поднял ее чемодан, взял ее под руку и произнес:
— Вперед.
* * *
Подразделение, известное как объект «Ф» — в честь его организатора доктора Ферриса, представляло собой маленькое строение из железобетона и располагалось у подножья холма, на котором, на виду у всех, возвышался Государственный институт естественных наук. Из окон института открывался вид только на небольшое серое пятно крыши этого подразделения, затерянного в зарослях старых деревьев; оно выглядело оттуда как вход в подземелье.
Двухэтажное здание было построено в виде двух ассимметрично поставленных друг на друга кубов разной величины. На первом этаже отсутствовали окна, лишь усеянная железными шипами дверь, на втором, словно нехотя уступая дневному свету, виднелось единственное окно. Фасад походил на лицо одноглазого человека. Сотрудников института эта постройка не интересовала; никто из них не ходил по тропинкам, ведущим к ее двери; они молчаливо сошлись на предположении, что проект, над которым работали в этом здании, связан с экспериментами над вирусами опаснейших болезней.
Оба этажа занимали лаборатории, заполненные клетками с морскими свинками, собаками и крысами. Но сердцем здания была комната в подвальном этаже, глубоко под землей; стены этой комнаты неумело покрыли листами какого-то пористого звукопоглощающего материала, на обивке начали появляться трещины, сквозь которые виднелся голый камень.
Здание постоянно охраняли четверо специальных охранников. В этот вечер число охранников увеличили до шестнадцати человек, вызванных междугородным звонком из Нью-Йорка для выполнения особого задания. Охранники, так же как и все остальные служащие объекта «Ф», подбирались очень тщательно на основании одного-единственного качества: безграничной способности подчиняться.
Эти шестнадцать человек были выставлены вокруг здания и в пустынных лабораториях первого и второго этажей, где они и дежурили, не проявляя никакого интереса к тому, что происходило внизу, под землей.
В комнате подвального этажа, под землей, в стоящих у стены креслах сидели доктор Феррис, Висли Мауч и Джеймс Таггарт. В противоположном углу стояла машина, напоминающая небольшой шкаф неправильной формы. В передней панели машины располагались несколько рядов стеклянных шкал, на которых красным цветом была отмечена критическая точка, квадратный экран, похожий на усилитель, ряды цифр, деревянных рычажков и пластмассовых кнопок, ручка управления с одной стороны и красная стеклянная кнопка с другой. Панель, казалось, выражала больше чувств, чем лицо управляющего машиной техника, рослого молодого человека в рубашке, на которой проступили пятна пота, и с закатанными выше локтей рукавами; его светло-голубые глаза остекленели от полной сосредоточенности на работе; время от времени он шевелил губами, словно вспоминая зазубренный урок.
Короткий провод соединял машину с аккумулятором, находившимся позади нее. Длинные витки провода, похожие на изгибающиеся щупальца осьминога, протянулись по каменному полу от машины к кожаному мату, расстеленному на полу под конусообразным лучом ослепительного света. На мате, привязанный к нему ремнями, лежал Джон Галт. Он был обнажен; маленькие металлические диски электродов на кончиках проводов были присоединены к его запястьям, плечам, бедрам и лодыжкам; какое-то приспособление, напоминающее стетоскоп и соединенное с усилителем, пристроено на груди.
— Пойми, — сказал доктор Феррис, впервые обращаясь к Галту, — мы хотим, чтобы ты взял на себя управление экономикой страны. Мы хотим, чтобы ты стал диктатором. Хотим, чтобы ты управлял. Понятно? Мы хотим, чтобы ты отдавал приказы и думал, какие приказы следует отдавать. Мы добьемся того, чего хотим. Никакие призывы, логика, возражения или пассивное послушание тебя не спасут. Нам нужны идеи — иначе тебе не поздоровится. Мы не выпустим тебя отсюда до тех пор, пока ты не скажешь, какие примешь меры для спасения нашей системы. А потом заставим тебя рассказать об этом по радио всей стране. — Он поднял руку, показывая секундомер: — Даю тебе тридцать секунд. Решай, начнешь говорить или нет. Если нет — начнем мы. Понятно?
Галт смотрел ему прямо в глаза, лицо его ничего не выражало, будто он понимал больше, чем сказал Феррис. Он не отвечал.
Все прислушивались к раздававшемуся в тишине тиканью часов — часы отсчитывали секунды — и к тяжелому, прерывистому дыханию Мауча, вцепившегося в ручки кресла.
Феррис сделал знак технику, стоявшему у машины. Техник дернул рычаг, зажглась красная стеклянная кнопка, и послышались два новых звука: низкое жужжание электромотора и странный стук, похожий на приглушенное тиканье часов. Они не сразу поняли, что этот стук слышен из усилителя и что они слышат биение сердца Галта.
