из поставщиков стратегического сырья и продовольствия. Однако это благополучие было основано не на внутренних, а на внешних факторах, и потому оказывалось крайне неустойчивым. Новый экономический спад, неминуемый в условиях капиталистического рынка, неизбежно означал и новое соотношение цен на разные виды товаров, при котором поставщики сырья утрачивают своё преимущество.
За фасадом процветания до поры удавалось скрыть нерешённые проблемы и накапливавшиеся противоречия. Российские компании оставались неэффективными, крайне бюрократизированными. Власть не имела чёткой стратегии развития страны, предпочитая пассивно использовать благополучную внешнюю конъюнктуру.
Симптомы кризиса наблюдались на протяжении 2000-х годов неоднократно, но каждый раз мировой экономике счастливо удавалось его избежать. И в 2001 году, когда в США случилось резкое падение цен на бирже, и в 2003 году, когда во многих странах наметилось снижение темпов роста. Кризис на рынке недвижимости в США, разразившийся в 2007 году, вызвал новую волну тревоги среди российских бизнесменов и чиновников. Начали стремительно дешеветь акции на московской бирже, а Стабилизационный фонд на глазах обесценивался. Но в Москве быстро успокоились, услышав из Вашингтона обещания, что американские власти «всерьёз озабочены ипотечным кризисом и не допустят его эскалации»[835].
Нефтяные доходы были далеко не единственным источником роста экономики при Путине. Однако именно сверхприбыли, получаемые от продажи сырья, позволяли правящим кругам на протяжении 2000-х годов одновременно удовлетворять требования и интересы самых различных групп, зачастую находившихся в конфликте между собой. Соперничающие корпорации получали возможность укреплять свои позиции, не вступая в противоборство, аппетиты всех основных бюрократических группировок учитывались в равной мере. А заработки трудящихся повышались без ущерба для прибыли предпринимателей. Именно эта способность удовлетворить всех одновременно предопределила и стабильность политического режима Путина и его невероятную популярность в обществе. Другое дело, что подобное процветание оказывалось крайне неустойчивым и зависело от состояния дел в мировой экономике больше, чем от собственной политики государства.
Несмотря на все опасения и дурные новости, приходящие из-за рубежа, президент Путин заканчивал свой второй срок на фоне стабильности и порядка. Миссия была выполнена. Российский капитализм приобрёл устойчивую форму — на политическом и экономическом уровне. Сигналы неблагополучия, раздававшиеся то там, то здесь, не шли ни в какое сравнение с весомыми и ощутимыми успехами, достигнутыми за 8 лет пребывания президента у власти. Режим Путина сумел завершить работу, начатую при Борисе Ельцине, и придать наспех возведённому зданию буржуазного общества некоторую стройность. В этом плане два президента как нельзя лучше воплощали две фазы реставрации капитализма (первый решал преимущественно задачи разрушения, второй — созидания).
Передавая весной 2008 года полномочия своему преемнику Дмитрию Медведеву, второй президент России мог считать свою миссию в Кремле успешно выполненной. Население покорно проголосовало на президентских выборах за предложенного ему кандидата. Следующему кремлёвскому лидеру предстояло лишь украшать и улучшать здание русского капитализма, сооружённое его предшественниками, придавая ему, насколько возможно, черты европейской респектабельности.
Однако, вернувшись на периферию капиталистической миросистемы, Россия XXI века воспроизвела в новой форме те же противоречия, что были свойственны для империи Романовых в конце XIX века, и тем самым обрекла себя на повторение всё тех же драм, которые уже неоднократно потрясали её в ходе предшествующей истории.
Итоги путинского процветания удивительным образом напоминали результаты деятельности графа Витте: подъём промышленности, укрепление рубля и даже определённый социальный прогресс были налицо, несомненным был и рост влияния страны в мире. Только мир этот на полных парах нёсся к катастрофе.
Новая Россия, украсившая свои знамёна царскими двуглавыми орлами, гордящаяся имперскими традициями и мечтающая о продолжении былой славы, заняла то же место на периферии глобального капитализма, что и держава Романовых.
И какие бы спасительные меры ни предпринимали политики в Вашингтоне, Берлине и Лондоне, сколько бы ресурсов ни затрачивалось на парирование очередных финансовых или биржевых кризисов, сколько бы денег ни платили журналистам, пропагандирующим успехи свободного предпринимательства, всё это не отменяло фундаментальных противоречий данной системы.
Капитализм двигался к новым потрясениям, и российская элита уверенно заняла место в первых рядах.
Заключение
В конце 1980-х и в начале 1990-х пропаганда торжествующей реставрации упорно доказывала бессмысленность жертв, принесённых советским народом на протяжении XX века, и незначительность его достижений. Жертвы действительно были чудовищными и далеко не всегда необходимыми. Но они не были бессмысленными. Достижения советского периода были совершенно реальны. Это не оправдывает сталинизм, точно так же, как перемены, произошедшие в Европе под влиянием наполеоновских войн, не оправдывают в моральном плане авторитаризм и агрессию.
Трагедия в том, что реставрация нисколько не исправляет последствия совершённых революционными и постреволюционными режимами преступлений и ошибок. Именно катастрофа 1990-х годов доказала «от обратного» позитивную значимость советского опыта. Но парадоксальным образом именно разрушение результатов советской модернизации в период «неолиберальных реформ» действительно ставит итоги XX века под вопрос, грозя сделать бессмысленными все принесённые жертвы. Деятельность реформаторов, таким образом, объективно оказалась не преодолением, а усугублением преступлений Сталина. Ибо воскресить погибших в концлагерях уже никак невозможно, а вот разрушить большую часть того, что было создано и оплачено этой кровавой ценой, за что заплачено было миллионами жизней и исковерканных судеб — на это реформаторы оказались вполне способны.
Русское историческое самосознание постоянно пребывало в поисках «золотого века», великого прошлого. Таким «великим прошлым» для Московского царства была Киевская Русь и слившаяся с ней в едином культурном мифе Византийская империя.
Пётр Великий попытался отбросить этот миф, обратившись за вдохновением к культуре Запада. Но его эпоха сама стала культурным мифом для следующих поколений. Точно так же утерянным «золотым веком» для многих в советское время представлялся императорский Петербург, а после краха СССР в категорию «великого прошлого» отошёл и сам советский опыт. История превращалась в миф, который необходимо подвергнуть критике хотя бы для того, чтобы понять его действительные корни.
Между тем, даже отказавшись от мифологических преувеличений, невозможно не увидеть в русской истории поразительного трагизма. Петербургский период представлял собой двухсотлетнюю попытку отечественных элит занять достойное место в миросистеме, играя по предложенным правилам. Собственно, начинается эта попытка не с основания Петербурга, а гораздо раньше, с политики Ивана Грозного, фактически с самого момента возникновения капиталистической миросистемы. Всё это завершилось катастрофой Первой мировой войны и революцией 1917 года. И крах, пережитый царской Россией, и триумф большевизма были отнюдь не случайны. Они были подготовлены не только всей предшествовавшей русской историей, но и всей историей миросистемы.
В основе советского эксперимента лежало отчасти рациональное, а отчасти и интуитивное понимание новой, постреволюционной элитой причин, приведших к крушению их предшественников. А потому, независимо от зигзагов
