пол.
Время тянулось медленно. Иногда, гудя и пыхтя, проносился мимо окна паровоз, заливался свисток, стучали по рельсам колеса, бегали люди. Все это наполняло душу Пантушки тревогой.
Вспомнилось — Успенское, дом, мать, Марька, товарищи.
«Завтра понедельник, в школу идти, — подумал он. — А меня повезут куда-то под стражей, будто вора».
Две крупные слезинки скатились с ресниц и застряли на скулах.
Внезапно распахнулась дверь, и Пантушка увидел отца.
— Что случилось? — спросил Трофим. — Пантушка?!
Пантушка кинулся к отцу, чувствуя теперь себя под надежной защитой.
— Его забрали как беспризорника, — сказала женщина. — Я работник комиссии по борьбе с детской беспризорностью. Мое дело такое... моя обязанность отправлять их в детский дом.
— Он никуда не убегал, — заявил Трофим.
— Я очень рада, — женщина улыбнулась.
Трофим и Пантушка покинули комнату для беспризорных детей.
— Я говорил тебе, не лезь, куда не надо, — сказал Трофим. Он уже успокоился и ласково добавил: — Ребята засмеют...
— А я не скажу никому.
— Ну, это дело твое...
Зерно получили только к вечеру и, покормив лошадей, тронулись в обратный путь. Пантушка, как и отец, жалел лошадь и шел пешком.
Хорошо ему было идти не спеша по родной земле, глядеть, как в небе тают розовые облака, как поля дышат испариной в ожидании пахарей и хлебных всходов. Тяжело груженные телеги тащились медленно, мужики весело и возбужденно разговаривали о предстоящем севе, о полевых работах.
Наступили сумерки, темнота опустилась на поля, в небе заблестели редкие звезды. Слышнее стал скрип телег, топот копыт, голоса людей.
А дорога все тянулась, невидимая и нескончаемая. Пантушка устал и залез на воз, укрылся полушубком, дышал сытным ржаным запахом и острой кислятиной овчины. Телега колыхалась на неровностях, и Пантушке чудилось в полусне, что он плывет по волнам в чудесный счастливый край.
Откуда-то издалека до его сознания долетали голоса:
— Теперь оживем, — говорил безлошадный Иван, сосед Бабиных.
— На ноги встанем, — отвечал Трофим. — Только бы урожай выдался.
— Почему бы тебе не попросить зерна побольше, — гудел Иван. — Сколько по общественным делам мечешься! Дали бы...
— Ну, что ты! Разве можно!
Трофим говорил еще что-то, но Пантушка уже не слышал. Он спал безмятежным сном.
* * *
Кончились занятия в школе, и у Пантушки появилось много свободного времени.
С утра он отправлялся в луга за щавелем для щей, потом удил рыбу или ловил ворон. Этим занимались и другие дети. Щавель не успевал вырастать, как его вырывали. Это занятие Пантушка не любил, считая его «девчачьим». Зато рыбу удил с удовольствием.
С закатанными выше колен штанами, в распущенной рубахе, он целыми часами стоял на мелководье и не сводил глаз с поплавка. Поплавок почти беспрестанно дергался, и Пантушка вытаскивал вьюнов и пескарей. Добычу он опускал в котелок с водой. От вьюнов пахло тиной и мокрой травой, пескари оставляли на пальцах блестки чешуек. Погода была жаркая, в мокрых низинах желтела отцветающая купальница, летали стрекозы и бабочки.
Пантушка радовался солнцу, теплу, цветам. Хорошо бы побегать, поиграть с ребятами. Но надо ловить рыбу. Не ахти какая рыбешка — вьюны да пескари, а все же каждый день мать запекала их на сковородке в печке, и это было очень вкусно.
Ворон ловить Пантушка начал случайно. Как-то он оставил на берегу удочку с насадкой — белым земляным червем, и пошел к Яшке, сидевшему над омутом за кустами тальника. Когда вернулся на свое место, увидел такое, что не поверил глазам. С земли поднялась ворона, волоча за собой удилище. Она бы, наверное, улетела, да удилище зацепилось за корягу. Ворона часто махала крыльями, каркала, а улететь не могла. Из раскрытого клюва тянулась леска: ворона заглотала червя вместе с крючком.
Пантушка ухватился за леску, попробовал поймать ворону, но она больно клюнула его в руку.
— Яшка! — закричал он. — Сюда скорее!..
Вдвоем ребята поймали ворону, вытащили у нее из клюва крючок.
— Здорово, а? — произнес Пантушка, сияя от только что пережитого чувства победы над птицей. — Вот попалась!
— Так ей и надо, — сказал Яшка, вытирая рукавом потное лицо. — Их тут вон сколько! — Он показал на ворон, кружившихся над утоптанным скотиной берегом.
Ворона была одна на двоих, и делить ее было бы смешно. Недолго раздумывая, они развели костер и поджарили добычу. Мясо вороны горчило, но еда была сытная.
С этого дня ребята часто приносили домой не только рыбу, но и ворон.
Однажды Пантушка и Яшка возвращались с рыбалки. Весенние вечера обычно были светлые, но на этот раз наплыла на небо черная туча, бросила на землю мрачную тень; подул ветер, зашумел в листве деревьев.
Ребята проходили мимо церкви. За каменной оградой смутно обозначались в зелени кресты на могилах. Тут хоронили покойников духовного звания. Им не подобало лежать на общем кладбище; их клали поближе к церкви.
Так говорила Пантушке мать.
— Давай заглянем в церкву, — предложил Яшка таинственным шепотом. — Правду ли говорят, будто там по ночам ангелы летают?
— Давай! — без колебаний согласился Пантушка.
Они перелезли через ограду, ухватились за кирпичные выступы стены и прильнули к окну с железной решеткой.
Сначала внутренность церкви показалась ребятам бездонной пропастью. Потом в бездне замигал один огонек, другой. Желтые огоньки отражались в ризах окон, на которых проступали то нос, то глаза, то борода какого-нибудь святого лика. Свет дрожал, и казалось, лики шевелятся и смотрят на мальчишек.
Яшка обомлел и, заикаясь, зашептал молитву-заклинание от дьявола:
— Да воскреснет бог и расточатся врази его...
Не успел он произнести этих слов, как из церкви донеслись голоса. Яшка охнул, сорвался с окна и перемахнул через ограду.
Не помня себя от испуга, Пантушка тоже пустился наутек, оставив на ограде кусок штанины. Он бежал, не разбирая дороги, и ему казалось, что за ним гонятся. С каждой минутой топот ног настигал его, вот уже за спиной слышно чье-то дыхание. Сердце готово выскочить из груди.
Внезапно Пантушка почувствовал сильную боль в ноге и плашмя растянулся на земле. Во рту появился солоноватый вкус крови. «Пропал!» — обожгла мозг пугающая мысль.
Но прошла минута, другая, а его никто не трогал. Страх начал медленно проходить.
Дома Пантушка отдышался и успокоился.
— Ты что, опять дрался? — рассердилась мать, глядя на испачканный кровью подбородок
