— Ты не смотри, что учительница такая тихоня. При царе сидела в тюрьмах. А в Англии скрывалась от городовых.
Но Мария Кузьминична, невзирая на это, никак не внушает мне страха; она мне кажется доброй учительницей.
Новое чудо, которого так терпеливо ждет моя мать, наконец появляется в образе Лизы Балаян. После смерти бабушки у нас совсем забыли про ее богатую родственницу! Забыли и про подарок, обещанный ею Маро! И, видимо, зря.
В невообразимо широкополой белой шляпе, в белом пышном платье с алой розой, приколотой у ворота, ведя на поводке шустрого шпица, Лиза Балаян останавливается у нашего окна, шумно приветствуя Маро.
Маро выбегает на балкон и от растерянности… приглашает знатную гостью в комнату! Но та благодарит — она очень спешит по делу! — спрашивает, как учится Маро, есть ли у нее кавалеры, как поживает бабушка, как мама. Услышав от Маро про смерть бабушки и дедушки, гостья удивленно поднимает брови, не зная, как отнестись к этому известию, но выручает шпиц, который начинает бешено кружиться вокруг ее ног, и она еле-еле успевает перекладывать поводок из руки в руку.
На лестничной площадке показывается амбал с тяжелой ношей на спине.
— Аршак, я здесь! — подает голос Лиза Балаян, и амбал направляется к нашему окну.
Расплывшись в улыбке, Маро смотрит на меня, и ее взгляд так откровенно говорит: «Ну что, болван, говорила тебе, что такая богатая и знатная женщина не может не подарить что-нибудь необыкновенное?»
— Куда поставить груз, ханум? — спрашивает амбал.
Лиза Балаян велит поставить его в комнате, и, сопровождаемый Маро, амбал входит в наш закуток. Он прислоняется паланом к фанерной стенке, тяжело переводит дыхание, потом начинает медленно приседать на корточки, осторожно опуская ношу на пол.
Сестра кажется парализованной от изумления и счастья. Я никогда не видел ее такой. Правда, никогда ей не приходилось получать и такой большой, тяжелый подарок.
Продолжая перекладывать поводок из руки в руку, Лиза Балаян говорит Маро:
— Я принесла тебе в подарок необыкновенную люстру. Мой прадед купил ее еще в Вене. Это было почти сто лет тому назад. Правда, большая старина? Когда выйдешь замуж, ты эту люстру повесь в своем танцевальном зале, и она будет ярко освещать твою жизнь.
Наматывая на руку веревку, амбал уходит, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и на лестничной площадке на мгновение показывается молодой человек в тщательно выглаженном чесучовом костюме. Усталым голосом он стонет:
— Ну, Луиза!..
И Лиза Балаян, натянув поводок, стремглав несется за вертящимся как волчок шпицем, махая нам рукой, сверкающей бриллиантами.
Чудо неожиданно появилось и внезапно исчезло…
Мы с Маро садимся за стол и терпеливо ждем мать, боясь подойти к этой необыкновенной люстре, завернутой в рогожу, и тем более дотронуться до нее.
Вскоре мать приходит. Она кажется очень усталой и чем-то раздраженной. Маро рассказывает ей о приходе Лизы Балаян, о ее подарке, но что за подарок — не говорит.
Мать берет нож и разрезает веревки, которыми перевязана рогожа. Она отбрасывает в сторону одну рогожу, вторую, третью…
— Это что — люстра?
— Люстра! — с гордостью отвечает Маро.
— И к чему она нам?
— Она сказала, чтобы мы… то есть я… повесила в нашем танцевальном зале… — Заикаясь, Маро не успевает договорить фразу — мать плачет, и сестра с ревом выбегает на кухню.
— А я так и знал, что она принесет какую-нибудь дрянь, — говорю я со злорадством.
Я не знаю, чем кончилась бы история с люстрой, не появись в это время во дворе старьевщик Граф.
Мать зовет его наверх. Он поднимается к нам в своем неизменном запыленном фраке, с торбой за плечом. Конечно, он никакой не граф, а бедный казанский татарин, скупщик всякого барахла. Графом его назвали из-за его фрака.
Татарин внимательно осматривает люстру и говорит, что в таком виде ее, конечно, никто не купит. Нужен большой ремонт. А обойдется ремонт очень дорого, потому что на люстре недостает больше половины хрустальных подвесок.
— Что ты предлагаешь? — спрашивает мать.
— Продать без подвесок. На лом. Бронза сейчас всем нужна.
— И сколько дашь?
Граф лезет в торбу за безменом, пробует взвесить люстру, но это, во-первых, ему не под силу даже с нашей помощью, а во-вторых, безмен рассчитан только на пудовый вес.
— На глаз, из расчета четырех пудов, могу заплатить два рубля. Пятьдесят копеек серебром за пуд. В миллионах — могу заплатить закавказскими бонами, — говорит Граф.
— А может быть, прибавишь? — спрашивает мать.
— Мадам! — с достоинством говорит Граф. — Я никогда не торгуюсь.
Я переглядываюсь с матерью, и она соглашается на два рубля.
Пока Граф тщательно пересчитывает новенькие серебряные монеты, мы с сестрой, ликуя, снимаем с люстры хрустальные подвески.
— А из них можно сделать красивое ожерелье, — говорит шепотом Маро.
Деньги, вырученные за люстру, идут на покрытие долга братьям-керосинщикам, и мы снова остаемся без копейки. Тогда соседи советуют матери собрать кое-что из наших носильных вещей и свезти в сторону Хачмаса. Там, говорят, в аулах за каждую тряпку платят большие деньги. Могут заплатить и продуктами и фруктами. Сейчас как раз конец сентября, в это время в горах всего вдоволь.
После долгих раздумий мать собирает наши вещички в узелок, и мы с сестрой идем провожать ее на вокзал.
На дальних путях стоит небольшой товарный состав. В вагонах поставлены скамейки. Мать садится рядом с другими женщинами, и мы слушаем ее последние наставления:
— Не съедайте сразу весь хлеб и обед, я вам оставила на два дня. Не выходите вечером на улицу. На ночь хорошенько закрывайте двери и окна. Будьте осторожны с керосинкой.
Вскоре поезд трогается. Мы идем рядом с вагоном, переговариваясь с матерью. Она спрашивает:
— Что вам привезти из Хачмаса?
— Яблок! — кричу я, зная, что Хачмас — родина яблок. — Каштанов не забудь, каштанов! Я их очень люблю!
— Орехов! — кричит Маро.
Вернувшись домой, мы с сестрой гадаем, когда вернется мать, хотя она и сказала, что завтра к вечеру будет дома. Гадаем мы и о том, что она привезет кроме яблок и каштанов. А потом разогреваем обед… и съедаем по две тарелки супа и по большой тарелке рисовой каши. Пьем потри стакана сладкого чая и съедаем чуть ли не весь хлеб.
Утомленные походом на вокзал и обильным обедом, мы ложимся отдохнуть… и спим до утра!
За завтраком мы кончаем со всеми припасами, оставленными нам на два дня, и терпеливо ждем вечера.
