– И потом… – сказала она. – Даже если бы кулон точно вписался в шкатулку, то что? Мы бы просто получили бы следующий уровень тайны. И знаешь, еще одна дырка есть в твоей теории. Ты там с зажигалкой ползал, а я с фонарем шла, как Диоген. И хорошо разглядела эти стены, эту смоляную комнату. Так вот, все это – не времен Второй мировой войны сооружение, а гораздо более раннее. Примитивная технология: бревна, смола. И только в том месте, где я нашла череп, боковой проход из железобетона. Это значит, что…
– Точно! – подхватил Арсеньев. – Иначе, зачем немцам было строить свою секретную лабораторию именно здесь, на этом лесном озере? И при чем тут тогда золотой крест? Все дело в том, что они нашли здесь что-то старое, древнерусское, связанное, скорее всего, с развалинами монастыря. Именно оно и есть аномальная зона, именно оно и порождает оборотней.
Арсеньев вдруг помрачнел.
– Мы сюда приехали вовсе не для того, чтобы заниматься научной работой, – сказал он. – Похоже, что нас с тобой здесь используют, и это мне не нравится. Самым правильным решением было бы уехать отсюда сегодня же, еще засветло. Неизвестно какие сюрпризы принесет нам следующая ночь.
Юля покачала головой, опустив глаза.
– Я никуда не поеду.
Она посмотрела Арсеньеву прямо в глаза и сказала:
– Потому что здесь мой любимый человек, и я должна быть рядом с ним.
На мгновенье у Арсеньева замерло в груди, он подумал, что «любимый человек» – это он и есть…
– Прости меня, – сказала Юля. – С каждым ведь может случиться, правда?
Она беспомощно посмотрела на Арсеньева и развела руками. В ее глазах были страх и печаль, Арсеньеву стало ее жалко. Ему захотелось обнять эту девочку, погладить ее по голове. Но в этот момент внутри него зарождалось и крепло совсем другое чувство…
– Мне надо побыть одному, – сухо сказал он.
Арсеньев отошел на двадцать шагов, оглянулся. Юля стояла у палатки, опустив голову, прижав ладони к щекам. Она даже не смотрела на него.
ПРОЧЬ, ПРОКЛЯТОЕ КОЛДОВСТВО!
Арсеньев шел, не разбирая дороги, шел, куда глаза глядят. Ему попалось несколько крупных белых грибов, он пнул их ногой. Он бы мог приготовить из них великолепное жаркое, его фирменное блюдо – пальчики оближешь! Он представил, как Юля облизывает свои длинные музыкальные пальцы… Смешно. Девушка полюбила другого, хотя их золотые символы совпали, как инь и ян.
– Береги его, поскольку однажды наступит такой день, когда этот маленький предмет поможет тебе найти твою любовь.
И все это началось не сегодня, не вчера и не здесь. Выходит, что странное событие, которое произошло с ним в детстве, тоже как-то связано с озером… Он хотел свести счеты с жизнью, уже взобрался на обрыв. Но, видать, жизнь его была кому-то нужна. Некая сила овладела им, послала к нему образ доброй феи, заставила его покопаться в обрыве и найти «кулон счастья». А какая сила влекла их друг к другу – его и студентку? Тогда, весной, случайно ли они оказались запертыми в аудитории, за железной дверью? Ведь сотрудники МЧС были уверены, что кто-то нарочно запер их снаружи. Что, если та же самая сила внушила сделать это кому-то из студентов?
Если все так, то их взаимный путь к озеру был заранее предопределен. И, значит, они должны выполнить здесь какую-то миссию. По желанию самого озера. Сделать что-то такое, что озеро сделать не может, поскольку у него нет рук. Как не было рук у золотой феи, или у той сущности, которая приняла для него, десятилетнего ребенка, самый простой и понятный образ… И эта внешняя сущность заставила его выкопать в определенном месте определенную вещь. И всю жизнь хранить ее.
Все, что озеро может – это внушать людям определенные мысли, заставить их совершить некие поступки, нужные ему…
Золотая фея обманула его. Не два человека должны были найти друг друга в пространстве, а два предмета. А люди были нужны только для того, чтобы два предмета соединить в один. В этот маленький сплюснутый шар из золота, свинца и угля, который гремит в шкатулке, как…
Арсеньев хлопнул себя по карману. Шкатулка была на месте, но ничего в ней не гремело. Арсеньев достал шкатулку и открыл треугольные створки. Нет, «кулон счастья» никуда не делся. Но теперь он прилип ко дну шкатулки! Арсеньев попытался сковырнуть его пальцами – тщетно: кулон был будто припаян, он занял положение в самом центре цилиндрической впадины, словно был надет на какой-то штырь. Но Арсеньев хорошо помнил: внутри шкатулки не было никакого штыря!
И в этот момент он понял, что эта штука не может иметь отношения не только к немецкой технике времен войны, но и вообще – к какой-либо технике. Все это имеет совершенно иную природу, нематериальную, нефизическую, ту же самую, что всяческие оборотни и феи… Прочь, проклятое колдовство!
Арсеньев размахнулся и зашвырнул шкатулку далеко в кусты. Быстро пошел обратно в лагерь. Сделал несколько шагов и остановился. Идти-то – куда? Всюду были только ели и сосны, трава и кусты. Нигде ни одного светового столбика, просвета, ведущего к озеру. Где север, где юг? Арсеньев вспомнил, как их учили в школе, что мох растет на одной стороне древесного ствола… Только вот на какой – южной или северной?
Арсеньев подошел к ближайшей ели и осмотрел ствол. Действительно: мхом была густо покрыта только одна сторона ствола. Мох тенелюбивый, значит, он должен расти с северной стороны. Но, рассуждая по-другому: мох может расти там, где теплее. Значит – с южной…
Впрочем, какая разница, если он сейчас определит, где север, а где юг? Ведь он даже и не знает, с какой стороны озера они поставили палатку.
Хорошо, надо вспомнить. Солнце садится на другом берегу озера, значит, там запад. Но прямо ли на западе садится солнце? Вроде бы, летом точка заката находится не точно на западе, а на юго-западе. Или – на северо-западе?
Арсеньев беспомощно огляделся вокруг. Дожить до сорока лет и не знать каких-то элементарных вещей, вот что значит – городской житель! Да и не в том дело, что он горожанин, а в том, что ничего в своей жизни не знал и не хотел знать, кроме своей древнерусской поэзии… Гуманитарий чертов!
Арсеньев пошел наобум, вглядываясь в лесную даль, впрочем, из-за тумана, довольно близкую. Вдруг он остановился. Местность показалась ему знакомой. Ну, точно: он сделал круг и вернулся туда, где бросил шкатулку. Ведь правой ногой человек делает шаг больше, чем левой. Поэтому и ходит по лесу кругами. А в народе говорят: «Леший кружит».
Леший… Арсеньеву стало страшно. Ведь если он видел фею и видел оборотня, то может увидеть и лешего. Пусть это будет галлюцинация, и он знает об этом. Но знание не избавляет от страха, от мысли о том, как может выглядеть Леший…
Пройдя еще какое-то время, Арсеньев почуял недоброе. Что-то блеснуло под его ногами. Шкатулка. Он снова вернулся на то же самое место!
Арсеньев побежал. Он специально загибал влево, чтобы не делать круг. Он был уверен, что значительно удалился от того места… Но вот, кажется, та самая замшелая ель, ствол которой он рассматривал. И те же самые кусты. А в кустах блестит – шкатулка.
Арсеньев все понял. Леший, левая и правая нога – какая ерунда… Просто шкатулка не отпускает его от себя. Проклятая, дьявольская вещь! Арсеньев подобрал шкатулку и засунул ее в карман. Пошел прямо. Вскоре озеро заблестело между стволов.
Он вышел к роднику и вдоль ручья добрался до палатки.
– Юля! – позвал Арсеньев, увидев, что возле палатки ее нет.
Он уже знал, что не найдет ее. Внутри палатки, прямо посередине, чтобы он сразу заметил, придавленная круглым камнем из ручья, лежала записка.
– Ушла в экспедицию, – писала его возлюбленная девушка. – Прости, если сможешь.
* * *– Нет уж, не смогу – подумал Арсеньев. – А если и смогу, то не захочу. Да и не прощать тебя надо, а спасать!
Арсеньев шел быстро, переходя на бег. Опять ледниковый камень, поляна с дырой. Все эти места уже были настолько привычными, что, казалось, будо они с Юлей уже год живут здесь. Он чувствовал прилив сил, желание бороться – несмотря на то, что уже и так достаточно таскал сегодня свое пузо по валежникам и мхам. Нет, он не отдаст девушку, даже если против него выступит целая команда оборотней и водолазов!
Уже на подходе к лагерю экспедиции он увидел среди кустов знакомую розовую ветровку, услышал возбужденные голоса.
Арсеньев спрятался за стволом сосны, ожидая, когда профессор Веденеев и студент Лямке пройдут мимо. Но, оказалось, они никуда не шли, а просто стояли и разговаривали. Оба были настолько взволнованы, что не обращали внимания, на каком языке говорят. Лямке употреблял немецкий, профессор – русский.
– Вы не понимаете, он совершенно неуправляем, – говорил Веденеев. – Нырять больше не будет. Он просто помешался, стоит на своем, не хочет признаться, что все это выдумал – только для того, чтобы ему повысили оплату.
