Речной монстр был сварен в солёной воде и съеден под домашнее пиво, несмотря на ранение. А через пару недель Василий заметил, что покалеченная рука стала чернеть, твердеть и менять форму. Васька смертно затосковал и уже совсем было собрался помереть от гангрены, но рука, хотя и продолжала чернеть и твердеть, не отваливалась, и Василий не помирал. Через пару месяцев вместо привычной кисти с пятью пальцами у Васьки на руке ниже локтя красовалась преогромная клешня.
Василий снова закручинился, решив что быть ему скоро химерой, и ударился в запой, надеясь за пару недель истребить в себе самогонкой страх смерти и невзначай повеситься. Но в одну из ночей, то ли во сне, то ли в пьяной одури, явилась к нему озёрная рыба, наподобие Емелиной щуки, и человечьим языком сказала, что клешня дарёная, от озера, и что озеро желает полюбоваться (так и сказала — не «посмотреть», а «полюбоваться») как он будет пользоваться подарком. Так что не бойся, Васька, никакой химеры и с пьянкой завязывай.
После вещего сна Васька быстро воспрял духом и начал с энтузиазмом осваивать новый инструмент. Через пару месяцев он преуспел настолько что даже знаменитый Эдвард Сизорхэнд почтительно курил в сторонке со своими ножницами. Рука, оборудованная клешнёй, оказалась исключительно полезной в хозяйстве. Она заменяла и клещи, и пассатижи, и нож, и ножницы, и пилу, и гвоздодёр, а кое-когда даже и топор.
Однажды Василий, раззадоренный односельчанами, на спор под интерес перекусил соседский лом. С тех пор односельчане стали его не то чтобы побаиваться, но как-то сторониться. А Васькина жена Раиса отказалась спать со своим благоверным в одной кровати, говоря что он может во сне отчекрыжить ей нечаянно голову как цыплёнку. И даже прежде чем улечься с мужем в койку поозорничать, Райка накрепко приматывала Васькину клешню к кроватной раме ремнями из сыромятной кожи.
Завидев рыбаков, Васька-Клешня живо подошёл из глубины двора к плетню и поздоровался с каждым по особому:
— Здравия желаю, командир разведгруппы! На озеро выдвигаетесь? Волчье Ухо, как слышимость? Машутка, а ты всё хорошеешь! Вотсап май нига? — Последняя фраза, произнесённая с чудовищным русским акцентом, разумеется, предназначалась Дуэйну.
Покончив с приветствиями, односельчане перешли к обмену новостями. Главной новостью было то, что озёрной рыбе наскучило плавать в воде, и она выучилась летать. Сопровождая рассказ забористым матом и прищёлкивая в такт клешнёй, Василий поведал, что настоящих крыльев рыба пока что не отрастила, а летает на плавниках как планер и ныряет обратно в воду. Но озёрным тварям и этого оказалось достаточно чтобы пожрать всех окрестных ворон и галок.
— …вылетает прямо в центре озера, блять, как Трайдент, ебать её в печень, вертикально вверх. Начальная скорость, ёбта, полтора Мака, не меньше! В верхней точке траектории делает переворот и пикирует блять по параболе над лесом, ёбта! Какая птица попалась — глотает, блять, вместе с клювом и с перьями. Потом делает доворот, блять, хвостовым оперением, средние плавники заместо элеронов, и входит блять обратно в озеро метрах в десяти от берега под углом, ёбта, в тридцать градусов. А потом сверху пёрышки падают… долго так, минут десять. — окончив печальный рассказ, Васька длинно матюкнулся и скорбно похрустел клешнёй.
— Скоро они ещё и ноги отрастят. Тогда нам всем пиздец, паря! — невесело резюмировал Лёха.
— Ну а хули, конечно отрастят! Не тебе же одному волчьи ухи отращивать! — подъебнул соседа Васька.
— Вась, хороший ты мужик, видный. Только глядеть на тебя прямо неудобняк. С левой стороны нормальная такая клешня, а с правой — такие же, ёбт, пальцы как у всех. Как то несимметрично получается. — Толян гнал порожнину с серьезным выражением лица. — Знаешь что? Срежь-ка ты её по локоть к ебеням, а через месяц там такая же клешня отрастёт. Мы бы тебя тогда в озеро спускали на стальной цепи как Зурита Ихтиандра. Будешь цеплять рыбу за жабры обеими клешнями — и в лодку!
— Правильно, братка! — Лёха сунул руку под рубаху и почесал шерстистое ухо всей пятернёй. — Научи Васька как соседа подъябывать!
— А что, с одной клешнёй я вам не пригожусь? — неожиданно серьезно ответил на подъёбку Василий. — У меня всем клешням клешня. Вот глянь в натуре!
Васька с видом фокусника извлёк из густой травы большой обломок древнего силикатного кирпича и подкинул перед собой. Чёрной молнией мелькнув в воздухе, клешня лязгнула, и кирпич словно взорвался, разлетевшись на мелкие обломки и силикатную пыль.
— That is some fucking Russian claw! — потрясённый Дуэйн пришёлкнул языком и восторженно зааплодировал. — Fuck me! Who ain't seen this shit, ain't seen nothing! It's a fucking miracle! Basil, you're a bad motherfucka, you son of a bitch! All y'all are bad motherfuckas!
— Ну а хули ты думал! — Васька расплылся в довольной улыбке.
— Охуеть можно! — от избытка чувств Дуэйн перешёл на великий и могучий, при этом напрочь потеряв американский акцент.
— You betcha, bro! — подтвердил Толян.
— Ну что, командир, возьмёшь боевого пловца в разведроту? — осведомился Василий, стерев с лица улыбку.
— Взять возьму, но улов будем делить по головам, а не по дворам. Нас трое, значит тебе достанется четвёртая часть.
— Так ваш шпион американский привитой от радиации. — кивнул Васька на Дуэйна. — Зачем ему наша рыбка?
— А тебя не ебёт! — отозвался Дуэйн, без малейшего акцента.
— Правильно сказал! Тебя не ебёт. — подтвердил Толян. — Уговор такой: один человек — одна доля. Или соглашайся или пиздуй.
— Соглашаюсь, но при одном условии. — хитро сощурился Василий.
— Это при каком же? — поинтересовался Толян.
— Каждая рыбка, которой я влёт клешнёй голову состригу — это мой призовой фонд, сверх моей доли. Ну как, по рукам?
— По рукам. — Толян хмыкнул и осторожно пожал протянутую клешню.
— Ща я только переоденусь и кой-какую снарягу возьму. — Василий скрылся в избе и через пять минут вышел, облачённый в рваную камуфлю неизвестно какого года древности и обутый в кирзовые сапоги. На поясе у него красовался толстенный ремень с металлической застёжкой, а на локоть клешни была намотана стальная цепь с карабином. В руке Васька держал острогу для подводной охоты и маску для ныряния.
Толян кивнул Василию на повозку, и тот засунул острогу и прочее снаряжение с краю под брезент, приподняв его за угол и углядев при этом катану в ножнах.
— Вы чё, с энтой шашкой епонской будете в озеро нырять и рыбу рубать как Чапай белую гвардию?
— В озеро ты сам ныряй. А катана — это чтобы отмахиваться когда рыбка к нам сама в баркас полезет. Не у всех же клешни растут.
— А она точно полезет?
— Стопудово. Если она летать выучилась, то прыгать и ползать — тем более.
— Хуже всего, что эти твари ещё и думать научились как люди. — подала голос Машка с повозки. — Давайте-ка, мужики, к Шалфеичу завернём. Крюк не сильно большой, а он, может, и подскажет чего про ихние повадки.
4
Иван Макарович Зеленцов, бывший местный агроном, а ныне пенсионер, жил на отшибе, метрах в пятиста от главной улицы, вдоль которой вытянулась деревня Пронькино. Чтобы добраться до его подворья, нужно было пройти или проехать по узкой насыпи из песка, керамзита и цементного крошева, насыпанной невесть когда незнамо кем. По обеим сторонам насыпи возвышались громадные мшистые кочки и росла ядовитой расцветки трава явно болотного вида. Снаружи кочки выглядели как нерушимая твердь, но стоило лишь оступиться с насыпи и встать на кочку, как она, чвякотно хлюпнув, стремительно проваливалась в неведомую пучину, и невезучая нога по самый пах погружалась в липкую вонючую густоту.
После длительной борьбы утопающего за жизнь и свободу трясина отдавала ногу, но сапог навсегда оставляла себе на память. Озверевших пиявок же отодрать можно было лишь посыпав солью или намазав керосином, но поскольку названных медикаментов у пострадавшего с собой обычно не оказывалось, приходилось терпеть пока ярко фосфоресцирующие трёхголовые твари не насосутся досыта и не отвалятся сами.
Престарелый отставной агроном давно забыл что такое пенсия, потому как в нынешние времена платить её было и нечем, и некому, да и если бы даже её и платили, купить на неё тоже было бы нечего, потому что официальная купля-продажа за денежные знаки давно отошла в область предания.
Кормился Иван Макарыч лечебными травами, которые он собирал в лесу и сушил под потолком. Лес этот начинался прямо от его дома сперва редколесно, а потом стремительно густел и становился непролазной чащобой. Кроме лечебных трав Иван Макарыч банчил курительными смесями, сделанными из тех же трав, обменивая их на еду, простенькую одежонку и нехитрый деревенский инвентарь.
По этой самой причине никто в деревне не называл Ивана Макарыча ни по имени отчеству, ни по фамилии. Прилипла к нему намертво погонялка дед Шалфей, по названию курительной травки, которая вставляла лучше всех, и которую сам Иван Макарыч неизменно покуривал, а раскурившись, видел разные видения, многие из которых впоследствии исполнялись наяву.
