— Задержаний у меня, дядюшка Зураб, почти три десятка. А контрабанды… Не счесть, сколько тайников распотрошил.
Дядюшка Зураб с гордостью посмотрел на Варлама. Помолчав, нерешительно почесал щетинистую щеку.
— Толковали мы тут с матерью. Уже не один год ты на границе. И хочется узнать, что собираешься дальше делать: служить намерен или домой вернешься? Здесь в колхоз с распростертыми объятиями примут, и на шахту дорога не заказана. Сам понимаешь, не праздный это для матери вопрос, да и я как-никак не чужой.
Варлам тяжело вздохнул. Начался разговор, которого он ждал и которого было не избежать. Что ж, он готов к такому разговору.
Не таясь, рассказал про свою службу, про товарищей, о решении остаться на границе. Умолчал только про белокурую, с нежным овалом лица лаборантку Нелю. Эта скромная девушка очень нравилась Варламу и немало повлияла на его решение.
Мать отодвинула тарелку, принялась вытирать глаза кончиком шарфа. Эх, мама, мама. Хочется тебе, чтобы сын всегда рядом был, чтобы заботиться о нем могла, внучат нянчить.
— Что ж это ты, Маро, сырость разводишь, соленой водой умываешься? — строго заметил дядюшка Зураб. — Думаешь, нам Варлам не дорог, думаешь, нам не жаль, что за тридевять земель он? Ошибаешься, дорогая. И все же неволить парня не следует. Есть охота — служи. Будь кадровым военным. И гордиться ты должна, что сын твой — пограничник. Уверен, будь жив его отец, — он кивнул на Варлама, — сказал бы го же самое.
Дядюшка Зураб повернулся к сидевшему рядом Варламу.
— Вот возьми, сынок, меня. В гражданскую войну на печке не отсиживался. В дивизии Киквидзе служил. В пулеметной команде. Замечательный командир был Василий Сидорович Киквидзе. Отваги необыкновенной, рубака отчаянный. В штабе редко когда застанешь. Все больше с бойцами на передовой, в самых опасных местах. Годами молод был, всего каких-то двадцать пять, по нынешним временам мальчишка, но вся шестнадцатая дивизия Южного фронта любила и уважала его, как отца, — голос старика потеплел. — И всю Великую Отечественную довелось мне порох нюхать. И не где-нибудь, а в зенитчиках. Сам понимаешь, это не фунт изюма! Переправы охраняли, мосты от воздушных налетов. Служба сложная и опасная. Не для красного словца говорю, так оно и есть. Но мне, дорогой, повезло.
— На одном везении далеко не уедешь, — польстил старику Кублашвили, — когда-то нужно и умение. Так, кажется, сказал Суворов.
— Ты прав, сынок. Не сочти меня хвастуном, а дело свое я исправно выполнял, да и знал вроде бы неплохо. До генерала, правда, малость не дотянул, — улыбнувшись, пошутил дядюшка Зураб и, словно оправдываясь, добавил: — Грамотешка слабенькая. На медные гроши учился. Но и младший сержант тоже не обмылок, извиняюсь, а командир. — Глаза старика заискрились, он кашлянул и приосанился. — Две медали «За отвагу» и ленточку за ранение с фронта привез. Одну медаль сам маршал Буденный мне вручал, когда в госпиталь к нам приходил.
Узнав, что я в гражданскую воевал, долго беседовал со мной. Киквидзе вспомнили. Бои с гайдамаками, с кайзеровцами на Украине вспомнили. Тепло, по душам потолковали. На прощанье Семен Михайлович руку мне пожал и сказал: «Вижу, есть еще у старой гвардии порох в пороховницах. Выздоравливай, сержант, желаю тебе до самого Берлина дойти и домой вернуться».
— У вас, дядюшка, тяжелое ранение было? — спросил Кублашвили, внимательно слушавший участника двух войн.
— Бомбили переправу, и немецкий осколок по руке полоснул. Угоди он в голову, то — фьють! — присвистнул он, — я бы сейчас не сидел за этим столом. Все это я, сынок, к тому говорю, что все в нашем роду честно служили своей Родине. И уверен я, твердо уверен, что дорогой наш Варлам всегда будет служить не за страх, а за совесть.
Бедный миллионер
1
Майор Дудко пригладил поредевшие волосы и поднял глаза на Кублашвили. Тонкое, умное лицо со впалыми щеками было задумчивым.
— Здравствуйте, здравствуйте, Варлам Михайлович! Уж не знаю, как правильно сказать: добрый вечер или доброе утро?..
Майор не закончил фразу, щелкнул никелированной зажигалкой, закурил. Кублашвили понимал: возникли веские причины послать за ним в третьем часу ночи. Дудко не таков, чтобы ни свет ни заря без острой нужды дергать подчиненных.
Разных начальников видел Кублашвили за годы службы, но Дудко особенно нравился ему своей внутренней культурой. Начитанный, любознательный, он старался использовать свободную минуту, дабы, по его словам, «иметь дело с мудростью и опытом человечества».
Вот и сейчас на столе у него стопка книг. Учебник криминалистики. Справочник следователя. «Братья Карамазовы» Достоевского. Локомотивы (устройство и обслуживание). «Мартин Иден» Джека Лондона.
Заботливо, можно сказать, бережно относился майор к людям. Терпеть не мог обтекаемых, чересчур покладистых, с предусмотрительной осторожностью старающихся быть тише воды, ниже травы, а также тех, кто, поступаясь совестью, зажимает, мстит осмелившимся указать на их недостатки.
Было же, что Дудко, явно волнуясь и переживая, выступил против своего товарища, с которым еще сержантами начинали службу. Обычно выступая без «шпаргалок», он в тот раз, вопреки обыкновению, прочитал по бумажке: «Не обзаводитесь любимчиками, они обязательно подведут вас. Не бойтесь тех, кто вас справедливо критикует, а бойтесь тех, кто незаслуженно хвалит. Как огня остерегайтесь подхалимов…»
Свернув записку, сказал: «Это не мои слова, а Феликса Эдмундовича Дзержинского. И тебя, друг, критикую как брата по партии, чтобы ты избавился от недостатков».
— Варлам Михайлович! Задержан кочегар поезда загранследования. Тридцать золотых монет нес. Задержанный не очень складно говорит по-русски, однако… — вспомнив что-то, очевидно, смешное и борясь с подступившим смехом, чуть улыбнулся сухими губами: — Однако довольно сведущ в законах. Знает, что чистосердечное признание учитывается при определении меры наказания. Поэтому, думаю, исключительно поэтому, дал, хотя и со скрипом, кое-какие показания. В частности, назвал «купца», некоего Фомичева. Решил я вас пригласить, чтоб понаблюдали за ним со стороны.
Кстати, мы разузнали всю подноготную Фомичева. Биография у него… хуже вряд ли можно представить, Но об этом потом. В архивах найдены любопытные документы. Оказывается, еще в мае — июне сорок первого на КПП разоблачили шайку контрабандистов. По тому делу проходил Фомичев с черным пуделем, и только война не дала довести все до конца.
— Черный пудель — кличка одного из сообщников?
— Нет, не кличка. Это пес, черный пес Фомичева. Все связанное с собаками было особенно близко
Кублашвили, он с удвоенным вниманием слушал Дудко. Какая роль отводилась пуделю в преступной шайке? Эти собаки очень сообразительны и легко поддаются самой сложной дрессировке.
— Фомичев в то время работал смазчиком вагонов, и заметили, что он общается с поездными бригадами, прибывающими из-за рубежа. И еще засекли, что частенько черный пудель прибегает на станцию и приносит Фомичеву в зубах то обед, то ужин в корзинке.
Фомичев не торопился приниматься за еду, а, сняв с собаки ошейник, расчесывал ее гребешком, хотя место для такого занятия, казалось бы, не очень подходящее. Расчесав, надевал ошейник, и тотчас пес стремглав уносился со станции.
Эти манипуляции, естественно, вызвали подозрение. Пуделя пытались приманить, но он в руки не давался. И все же его поймали. Ошейник на собаке, против ожидания, был самый обыкновенный. В тот же день, когда Фомичев возвращался с работы, его задержали. При обыске у него нашли ошейник, точно такой же, как на пуделе, только с кармашками с внутренней стороны.
Фомичев дал по этому поводу весьма путаные объяснения, хотя ребенку понятно, что для записок жене совершенно не требуется несколько карманчиков. Было очевидно, что ошейник использовался для переноски контрабанды. В тот раз «товар» почему-то не привезли, вот он и не переменил ошейник.
В то время решили до поры оставить Фомичева на свободе, но вскоре началась война.
— В общем, контрабандистский опыт у него солидный, — взглянув на майора, подытожил Варлам.
— И весьма. Далеко не простачок, как кажется на первый взгляд.
— Хорошо бы на горячем его взять, — осторожно посоветовал Кублашвили. — С поличным.
— Такая мысль была. Но кто-то должен помочь. Кочегар не подходит. Очень уж расстроился, нервы сдали. На лице написано: «Я попался!»
2
Укатанная дорога покорно стелилась под колесами ГАЗ-69. На днях здесь ремонтировали мостовую, и мелкий гравий дробно стучал о днище автомашины.
Мимо проносились пятиэтажные, без единого освещенного окна дома, парки, стройки, скверы. Спал ночной Брест — город древний и мужественный, город трудной судьбы.
