Агнеш молчала.
Мягкий теплый голос Тибора волновал и тревожил ее, его убедительные доводы пугали и были непонятны.
— Одним словом, — опять начал Тибор, но, посмотрев на девушку, вместо того, чтобы сказать: «Рассчитываю на вашу помощь», — вежливо наклонил голову и закончил фразу: — в воскресенье мы пойдем на «Мейстерзингеров». Если позволите, я зайду за вами. Заказать еще что-нибудь?
— Да. На сей раз — коньяк.
Коньяк с непривычки обжигал горло. Агнеш пила его медленно, любуясь граненой рюмкой и золотистым напитком. «Как выглядит Понте Веккио?» — подумала она.
— За что выпьем? — спросил Тибор и протянул девушке вторую рюмку. — За мир? Или за счастье? Или вы не скажете мне?
По требованию публики певица снова вышла на помост, и из-за шума в зале Тибор не расслышал, что ответила ему Агнеш.
Дома
Отарый Карой Чаплар каждую субботу уходил домой несколько позже обычного. Смена кончалась в два часа, но с трех до пяти проходило собрание «Общества взаимопомощи добрых друзей». Собрание проводили в корчме, которая называв лась «Лучше, чем дома», в отдельной шестнадцатиметровой комнате с побеленными стенами, где вся мебель состояла из трех тесовых без скатертей столов, нескольких расшатанных стульев и железной печки. Над трубой печки от дыма и копоти образовались фантастические картины. Если внимательнее присмотреться, то можно было обнаружить огромного сарацина из сказок «Тысячи и одной ночи», скачущий табун лошадей и обуглившийся папоротниковый лес. Но всего этого не замечали, так же как не читали и не принимали всерьез приколотых к стенке строгих надписей: «Пьяных не обслуживаем», «В кредит не даем», «Рюмок не уносить», «Плевать воспрещается». Единственной картиной, которую, как видно, все-таки заметили, был портрет сына Хорти в траурной рамке. Рядом с ней на стенке кто-то вывел углем: «Подохла пьяная свинья». Под этой надписью уже другим почерком было написано: «Дохлую собаку не пинай, ты сам — пьяная свинья».
Перед четырьмя членами общества скромно стояла полулитровая бутылка вина и сифон содовой воды. Это было последнее заседание. Общество распускалось. Деньги уже возвратили членам: с трудом удалось выплатить только взносы, процентов никому не досталось. Руководители и вовсе ничего не получили. Да и как могло быть иначе, когда все только и знают, что просят пособия, а возвратить деньги не могут и даже не в состоянии выплатить проценты. Варга ушел в армию, пришлось дать его жене двести пенге. У Ковача старший сын погиб на фронте, и сейчас к нему переехала невестка с тремя малышами — опять извольте сказывать помощь.
Члены общества сидели молча. Наконец поднялся старый Варна, разлил в стаканы остатки вина и, положив руку на плечо Кароя Чаплара, сказал:
— Итак, друзья, пришел и этой затее конец. Вот что вышло из наших накоплений!
Молнар, худой, с маленькими усиками и испуганными глазами, передернул плечами.
— Да, пожалуй, лучше разойтись… Теперь, стоит с кем-нибудь поболтать за кружкой пива, и тебя вызывают на допрос.
— Мог бы и раньше отказаться, если боишься…
— Я не потому говорю.
— Ровно через год снова оживут «Добрые друзья», — проговорил Чаплар.
— Через год? Через три месяца! — Сказав это, четвертый член общества, конопатый, худой юноша Андраш Беке, тоже встал. — Не пройдет и недели, как начнется наступление, пожалуют томми, вот увидите.
— Ну, если ты ждешь англичан, то прежде поседеет твоя рыжая борода, — оборвал его Чаплар. — Русские уже у Карпат, берут перевалы…
— Пока-то они переползут через Карпаты…
— Скорее, чем твои приятели переплывут море.
— Завели шарманку — те придут, другие придут, пусть только приходят, верно? — вмешался в разговор Молнар.
— Нет, не верно, — посмотрел на него Барна. — Если придут русские, тогда мы повторим здесь девятнадцатый год. Не правда ли, Чаплар? Помнишь, Карчи, как тогда было славно? Мы даже в университет ходили.
Молнар захохотал. Веснушчатый Беке с недоверием озирался: нет ли в их словах какого подвоха?
— Что? В университет?
— Ну, будет вам, довольно, — проворчал Чаплар. — Дело было так. Возвращались мы, красноармейцы, из наряда домой. Видим, висит на улице объявление, а в нем говорится, что преподавание в университете бесплатное… Лайчи и говорит мне: слушай, Чаплар, давай-ка заглянем… Если буржуям полезно, так, наверное, и нам не повредит. Входим, никто у нас ничего не спрашивает, ну, мы прямо в зал. Уселись на самой задней скамье. Молодежи там тьма-тьмущая, и красноармейцы попадаются. Какой-то юнец речь держал, я уж и не припомню, про что…
Беке и Молнар засмеялись.
— Ну, а я не забыл, — перебил его дядюшка Барна. — Про Дердя Дожа[13]. Даже стишок какой-то читал.
Карой Чаплар с удивлением посмотрел на старого Варну. Словно давно замурованные сокровища вдруг рассыпались перед ним — из глубины памяти ясно и отчетливо выступила картина: стоят они в конце зала, и кажется, будто их спрашивает поэт: «Разве вы не слышали про Дердя Дожа?»
— Верно, твоя правда — про него… Я тоже вспомнил.
— А на другой день? — спросил Беке.
— Что — на другой день?
— Вы опять пошли в университет?
— Что ты! На следующий день мы на фронт отправились, защищать Шалготарьян. Там-то и погиб мой брат Фери.
— Паршивое дело — война, — проговорил Беке, ставя стакан.
Варна хотел было ответить, но передумал и только махнул рукой.
— Пойдем, уже поздно.
Чаплар успел вскочить в пригородный поезд. Сидячих мест не было. Ежась в тамбуре, он смотрел на серые, голые поля и думал: не стоило рассказывать об университете. Дело прошлое, к чему вспоминать, что когда-то ты был красноармейцем. Еще, чего доброго, беду наживешь. В грозу лучше спрятаться и переждать, тем паче, если тебе пятьдесят лет и у тебя трое детей…
Поезд опаздывал. То и дело останавливаясь, он так полз, что хотелось выйти и подтолкнуть его.
Когда добрались до конечной станции Шорокшарской дороги, стало совсем темно. Чаплар, голодный как волк, с трудом добрался домой.
Во дворе старого трехэтажного доходного дома дети играли в «тревогу»; широко расставив руки, они с визгом бегали взад и вперед и неистово кричали: «Воздушная тревога!» По балкону второго этажа носились женщины, среди них Чаплар увидел свою жену и дочь.
— Ну, если воздушная тревога, быть мне без ужина, — проворчал Чаплар.
Женщины выскакивали на балкон, чтобы предупредить друг друга, когда радио передает зловещее: «Внимание, Бачка-Байа!»
Поднимаясь по полуразвалившейся лестнице, старик осторожно ощупывал в темноте носком ботинка опасные места: покосившуюся пятую ступеньку, зияющую на повороте дыру, где отсутствовали две плитки и где недавно беременная жена Варьяша сломала ногу. Он издали поздоровался с женщинами.
— Как хорошо, что вы пришли, господин Чаплар, — обрадовалась дворничиха, — идите скорее, вас ждет большая радость.
«Не иначе Гитлер подох, — пронеслось в его мозгу. — Не зря весь дом запрыгал».
Не успел он прочувствовать эту мысль, как жена бросилась ему на шею.
— Отец, какое счастье, нашу дочь назначили главным бухгалтером.
— Что такое? — спросил он, ничего не понимая.
— Аги вызвал к себе генерал-директор… и дал ей должность главного бухгалтера.
Чаплар побледнел.
— Сейчас же ступайте в комнату. И ты и Аги. Спокойной ночи, — поклонился он женщинам.
Гетушка Чаплар только рукой махнула, дескать, у муженька ум за разум зашел, но все-таки покорно, немного робея, последовала за ним.
— Ужинать будешь? — спросила она на кухне.
У Чаплара уже пропал аппетит. Он вошел в комнату с альковом и застал там сыновей — ученик шестого класса Ферко корпел над уроками, а Карчи, старший, поставив на комод зеркало, намыливал лицо. Он собирался пойти с невестой в кино.
— Не надо ужина! — крикнул старик с порога. — Никаких ужинов. Идите сюда да расскажите толком, что это еще за свинство.
Сыновья подняли глаза и застыли от удивления. Неужто это их отец кричит?
Тетушка Чаплар вслед за мужем вошла в комнату и оперлась на стол.
— В чем дело? О каком это свинстве ты говоришь?
— Это мне спрашивать, а не тебе! Может, пускай лучше твоя дочь расскажет. Так кто ты теперь такая? — обратился он к дочери.
Агнеш охватило негодование. До каких пор с ней будут так обращаться? Пока была практиканткой, госпожа Геренчер топтала ее ногами, а теперь отец начинает?
— Вы же слышали. Меня назначили главным бухгалтером.
— Прекрасно. А за что?
— Как за что? — вмешалась мать. — За то, что умеет хорошо вести бухгалтерию. Ценят ее. За то, что у нее есть аттестат зрелости. Аги еще многого добьется в жизни. Она моя дочь. Это я настояла, чтобы она продолжала учение. Ты и этому противился. Тебе хотелось, чтобы я отдала ее в портнихи или послала в Кишпешт на ткацкую фабрику…
