«Не иначе Гитлер подох, — пронеслось в его мозгу. — Не зря весь дом запрыгал».
Не успел он прочувствовать эту мысль, как жена бросилась ему на шею.
— Отец, какое счастье, нашу дочь назначили главным бухгалтером.
— Что такое? — спросил он, ничего не понимая.
— Аги вызвал к себе генерал-директор… и дал ей должность главного бухгалтера.
Чаплар побледнел.
— Сейчас же ступайте в комнату. И ты и Аги. Спокойной ночи, — поклонился он женщинам.
Гетушка Чаплар только рукой махнула, дескать, у муженька ум за разум зашел, но все-таки покорно, немного робея, последовала за ним.
— Ужинать будешь? — спросила она на кухне.
У Чаплара уже пропал аппетит. Он вошел в комнату с альковом и застал там сыновей — ученик шестого класса Ферко корпел над уроками, а Карчи, старший, поставив на комод зеркало, намыливал лицо. Он собирался пойти с невестой в кино.
— Не надо ужина! — крикнул старик с порога. — Никаких ужинов. Идите сюда да расскажите толком, что это еще за свинство.
Сыновья подняли глаза и застыли от удивления. Неужто это их отец кричит?
Тетушка Чаплар вслед за мужем вошла в комнату и оперлась на стол.
— В чем дело? О каком это свинстве ты говоришь?
— Это мне спрашивать, а не тебе! Может, пускай лучше твоя дочь расскажет. Так кто ты теперь такая? — обратился он к дочери.
Агнеш охватило негодование. До каких пор с ней будут так обращаться? Пока была практиканткой, госпожа Геренчер топтала ее ногами, а теперь отец начинает?
— Вы же слышали. Меня назначили главным бухгалтером.
— Прекрасно. А за что?
— Как за что? — вмешалась мать. — За то, что умеет хорошо вести бухгалтерию. Ценят ее. За то, что у нее есть аттестат зрелости. Аги еще многого добьется в жизни. Она моя дочь. Это я настояла, чтобы она продолжала учение. Ты и этому противился. Тебе хотелось, чтобы я отдала ее в портнихи или послала в Кишпешт на ткацкую фабрику…
— Не с тобой говорю. Почему назначили? — настаивал Чаплар, пододвигая к себе стул с высокой спинкой.
— Что ж, назначили, потому что я хорошо умею считать…
— Ну, конечно. Я же говорю. Но ты… — не унималась мать.
— Помолчи, — перебил он ее. — Послушай меня, доченька. Ступай завтра к директору и скажи ему: большое вам спасибо, но я этой должности принять не могу. Понимаешь? Русские уже у Татарского перевала… Сейчас в эти дела нечего впутываться. Когда господа так легко раздают чины, то лучше держаться в стороне… Завтра утром пойдешь к нему…
— Никуда не ходи, еще чего не хватало. Не слушайся этого полоумного… Довольно того, что он мою жизнь испортил…
— Испортил? Что же я такого сделал тебе?
Дети с ужасом слушали грызню стариков. В руке Карчи застыла бритва, на одной щеке засохло мыло. Размазав тушь по чертежу, Фери отложил в сторону линейку и не мог продолжать занятия по геометрии. Агнеш на несколько шагов отступила назад, как бы ища защиты у братьев.
— Приволокся в полночь, — кричала мать, — промок весь до нитки, ни пальто, ни шапки, башмаки драные, впустила я тебя — тем только и спасся, что переплыл Дунай… Уложила в собственную постель, кормила, поила, прятала целый год, дрожала из-за тебя… Ты был нищим, исю жизнь бродяжничал, последний филлер я истратила на тебя. Сколько лет ты шлялся без работы? Пять? Десять? Другие мужья женам шубы покупали, золотые цепочки, а я даже пары яиц не могла себе позволить купить за каких-то шесть филлеров. Будь она проклята, эта нищета… Тогда-то ты обещал золотые горы: «Воспитаем наших детей так, чтоб они стали господами и не нуждались в чужой помощи…»
— Я никогда не собирался делать из своих детей господ! — кричал в ответ отец. — Я этого никогда не говорил.
Агнеш и братья, казалось, были в полном оцепенении. Этот взрыв был для них непонятным и неожиданным.
— Права была моя матушка, моя дорогая матушка, проклиная меня за то, что я вышла за тебя замуж. Эх, почему я тогда не образумилась…
— Довольно, — приглушенно произнес Чаплар, но так, что старуха вздрогнула и умолкла.
— Если кто и вправе предъявлять претензии, так это я, — продолжал он тихо. — Меня все считали тряпкой. Говоришь, ты прятала меня? Кормила? Дрожала из-за меня? А разве я не отработал уже тысячу раз тот кусок хлеба и головку репчатого лука, которые вы мне давали? Не я ли ворочал навоз, чистил лошадей, таскал из колодца по двадцать ведер воды? Не я ли крыл черепицей дома, белил амбары, ходил с поденщиками косить, только бы ты была спокойна? Говоришь, я не мог устроиться на работу? А кто имел тогда работу, когда мы вернулись в Будапешт? Разве моя в том вина, что проклятые буржуи завели здесь такие порядки? Ты забыла, как я работал грузчиком, убирал снег лопатой, ходил пешком на пилишверешварскую шахту? Не я ли отправлялся, холодный и голодный, из дому, только бы вам досталось больше хлеба? Что же я еще должен был делать?
— Ничего, — ответила старуха. Вытерев заплаканные глаза, она круто повернулась, подошла к шкафу, достала пальто и сунула в карман коричневый кошелечек.
— Агнеш, одевайся, пойдем в кино. А ты, если голоден, ищи ужин на кухне.
— Я не пойду, — отказалась Агнеш.
— Тогда я приглашу Такачне, — сказала мать, пожав плечами.
Чаплар все еще стоял у стола.
— Пусть же мои дети знают, — вдруг повысил он голос, — я был красноармейцем, был коммунистом. А буржуям все равно крышка, скоро и у нас и во всем мире восторжествует коммунизм.
Бледный как смерть Фери, ученик шестого класса, встал и подошел к отцу.
— Папа… тогда ты предатель. И я должен заявить о тебе в полицию.
— Что? Как ты сказал? — переспросил отец, и его глаза налились кровью. — Вот чему ты, сынок, научился по книгам своей крестной матери. Ступай же, ступай и доноси на своего отца.
— Фери, помолчи, — рявкнул на него старший брат. — Ты ведь ничего не понимаешь, что делается в мире. Отцу многое пришлось испытать на своем веку…
— Да? — спросил Ферко и, подражая инструктору бойскаутов Комароми, стал, подбоченясь, перед старшим братом. — Ну что ж, Карчи, защищай, защищай коммунистов. Я и на тебя донесу.
— Дурак, — ответил брат и повернулся к зеркалу. Ему казалось, что опять можно приняться за бритье.
Фери схватил свою шапку-бойскаутку, сорвал в прихожей с гвоздя пальто. Мать, хлопнув дверью, вышла вслед за ним. Чаплар некоторое время расхаживал взад-вперед, затем молча ушел.
Агнеш вздохнула.
— Пойти выгладить на завтра блузку…
— Отец прав, — тихо произнес Карчи. — Да, прав. Я вот уже восемь лет гну спину в жалкой мастерской жестянщика и знаю, что такое буржуи…
— Но ведь я дала согласие…
— Дело твое. Только бы этот глупый щенок не наболтал чего… Ну, я пошел к Аннушке. И так на хронику уже не успеть.
На кухонном столе погладить не удалось. Он был завален грязной посудой. Мать в расстроенных чувствах все бросила и сбежала. Агнеш поставила на газ кастрюлю, села на табурет и стала ждать, когда закипит вода. На сердце у нее было тяжело. И, странное дело, думала она не об отце, не о матери, а о своей собственной жизни и о Тиборе. Она тряхнула плечами, словно желая сбросить с них какой-то очень тяжелый груз, и громко проглотила слюну.
«Нет, нет, так жить нельзя, — рассуждала Агнеш, сдерживая слезы. — Нельзя допустить, чтобы и моя жизнь была такой, чтобы и мы, прожив вместе лет двадцать пять, стали упрекать друг друга…»
И по мере того, как она повторяла и повторяла слово «нельзя», все глубже, все непреодолимее становилась очевидная пропасть между ней и Тибором. После двадцатипятилетней совместной жизни? Да разве есть надежда, что они поженятся? Нужна она Тибору?
Вода уже давно вскипела, белый пар облаком носился по кухне, а Агнеш, сложив на груди руки, продолжала сидеть на месте, и по ее лицу катились слезы.
Ей было больно от сознания того, что она может потерять Тибора, веселого синеглазого Тибора с каштановыми волосами, концерты по четвергам, приятные прогулки вдвоем…
Вода уже совсем выкипела, в кастрюле начала трескаться эмаль, но Агнеш не замечала этого. Она вытерла глаза, покрасневшее от слез лицо… «Я хочу стать его женой… люблю только его… и никогда, никогда не буду любить другого».
Кто-то постучал в кухонную дверь.
Агнеш отстранила занавеску и с ужасом отпрянула назад. Возле двери стоял Тибор.
Что делать? Открыть дверь и показаться ему с таким опухшим лицом, носом?..
— Вы что, Агнеш, не найдете ключа? — услышала она голос Тибора: — А я очень спешу.
— Я сейчас открою, — ответила она и отодвинула задвижку.
— Здравствуйте, — произнес Тибор, сделав вид, будто не замечает ни грязной посуды, ни заплаканного лица и красного носа Агнеш. — Не сердитесь, что зашел к вам в такую пору. Я забежал проститься.
— Про…ститься…
— Меня мобилизовали. Осталось лишь несколько минут свободного времени. «Мейстерзингеров» послушаем после войны.