Главная тема — первый приход чекиста во власть, репетиция прихода Путина. Вторая главная тема — пьянство.
В этом году один из авторов — Кох — окончил институт и начал работать в Ленинграде, родном городе ВВП. Второй автор — Свинаренко — продолжил работу в калужской комсомольской газете и съездил в командировку в ГДР, где как раз в то время нес службу теперешний президент. Сейчас, с высоты сегодняшнего дня, они вспоминают, что видели и поняли тогда в этих двух принципиально важных географических точках, в которых гарант Конституции сделал длительные остановки на своем пути в Кремль.
Тема пьянства тут тоже не случайна — она задета потому, что в 1983 году советский народ получил дешевую водку «Андроповка».
Бутылка вторая 1983
— Значит, идет 83-й год, и ты, Алик, в колыбели революции и Путина, а я в Калуге, съездил в ГДР — на место его тогдашней службы. Мы как бы проводили рекогносцировку. Мы как знали…
Давай сначала коротко обозначим, чем кто из нас занимался.
— Я окончил институт. Был длинный такой запой, мы пару месяцев гуляли всей общагой, отмечали окончание учебы. Потом запой кончился, и я поступил в аспирантуру. Такая была история: я учился на экономической кибернетике, и меня зав. кафедрой пригласил в аспирантуру. На самом деле я немного лукавлю: я был иногородний, у меня не было ленинградской прописки. А у нас было на кафедре место целевое — от Красноярского университета. И поэтому я…
— …договорился с генералом Лебедем. Он жив еще был. Или с Дерипаской.
— Нет. Это ж 83-й год, ну что ж ты несешь! Понятно, что уговорить питерских мальчиков пойти в аспирантуру и защититься, чтобы потом поехать в Красноярский университет, — это было без шансов.
— А ты пошел, но знал, что отмажешься от Красноярска?
— Нет, откровенно говоря, не знал… В 83-м году я был довольно чистый, наивный мальчик. Несмотря на то, что год отработал дворником. А к водке пристрастился еще раньше.
— А ты был такой дворник, как в «12 стульях»?
— Нет. Хотя мне нравится выражение оттуда: «Теплая до вонючести дворницкая. Валенки дворника воздух тоже не озонировали». И потому агитация в аспирантуру шла среди иногородних…
— …ссыльных, репрессированных…
— Да, да! И поэтому выбор пал на меня. Меня пригласили, я с горем пополам сдал вступительные экзамены и кандидатский минимум. Причем прилично. По-моему, даже пятерку по английскому получил, при том что блестящим его знанием я не отличаюсь до сих пор… И вот получилось так, что назавтра после моего поступления зав. кафедрой возьми да умри.
— Die another day. Умри, но не сейчас.
— Ну. Меня пристегнули к какому-то профессору, который заниматься мной не хотел… И я целый год болтался без дела. И только в 84-м году меня прикрепили к реальному ученому.
— Слушай, а зачем ты пошел в науку?
— Как, во-первых, зачем? А во-вторых, ты опять сбиваешься на интервью, дяденька!
— А, сбиваюсь? Ну, это профессиональная деформация психики. Ладно. Что касается меня, то я в 83-м году все так же продолжал работать в областной калужской газете. Познакомился с немецкой девушкой, к которой я не дошел в 82-м по причине кончины лично Брежнева Л.И. И вот только в марте 83-го я добрался до нее, это был Rosen-montag — день, когда кончается сезон карнавалов. То есть то же веселье по той же схеме: пьянка, танцы, разврат — с выдачей свидетельства о браке, действительного в течение одних суток. Ну и вступил я в преступную связь.
— Отчего ж преступную? Мы ж в прошлой главе обсуждали, что это дело хорошее.
— Ну, значит, в связь непреступную. И еще что важно, меня в том году пытались завербовать.
— Опа! А почему именно тебя?
И еще интересно — на работу или стукачом?
— Стукачом.
— И ты сейчас, конечно, будешь утверждать, что тебя не завербовали.
— Само собой!
— Все так говорят.
— Я отказался. Но я не осмелился им назвать настоящую причину и потому юлил.
— Мое, не мое все это…
— Да. А про политические убеждения, которые у меня были совершенно противоположные службе в КГБ, — про это я сказать зассал.
— Да потому что они были тогда не противоположные! Ты что, родился — и сразу диссидент?
— Ну не сразу, но году в 81-м мне попал в руки «Архипелаг ГУЛАГ». И как только я его прочел, так сразу подпал под воздействие всей той риторики: ну, зверства большевиков и все такое прочее, ты понимаешь.
— Ну да.
— Меня т-а-а-к пробрало. И еще я попал в плохую компанию, где мне говорили: да если ты вступишь в эту партию, мы с тобой не то что здороваться не будем, мы с тобой срать рядом не сядем. Но в основном, конечно, Солженицын. До него я думал: ну дедушка Ленин любил детей, да хрен с ним, все нормально. И меня с детства так воспитывали, что чекисты и вообще вся эта публика — безусловно приличные люди… К тому же дед у меня был чекист…
— А, так у тебя дедушка был чекист?
— Да уж, не как у тебя, ссыльного… Натуральный чекист! Сначала он служил в райкоме комсомола. Но это было не как сейчас, то есть, я хотел сказать, не как в 83-м году. В 1919 году эта карьера вела по другому пути. Там с пистолетом под подушкой надо было спать… Потом дед в продотряде был, после в ЧОНе, пулеметчиком — можно себе представить, какие они там вопросы решали при помощи пулемета…
— Расстреливали.
— Вероятно. Потом его перевели в Харьков, в губчека. Показывают ему там казарму, столовую, в подвал заводят. Он говорит — что за вонища такая? Та, отвечают, привыкнешь. Мы тут тукаем. Тукаем — это что? Ну, заводим в подвал — и в затылок из нагана.
— А, и кровь гниет на стенах?
— Нет, кровь — она просто высыхает, а что гниет, так это мозги. (Гм, не слишком ли мы увлеклись чекистской темой, мы же вроде ничего не имеем против ВВП, а? — И.С.) Там всякие были истории… Как-то взяли одного братка-анархиста, а в ЧК как раз его брат служил. Так начальник ему и поручил привести приговор в исполнение. Но от греха отвело. Поскольку матрос схватил с пола пустую бутылку (тут надо приметить, что на трезвую голову мочить, видимо, трудно; глянь, Алик, как тут тема чекиста Андропова и его дешевой водки изящно загнулась) и этой бутылкой выбил брату глаз. Так что раненому брату пришлось оказывать медпомощь, а матроса, слава Богу, застрелили посторонние люди.
— Но до греха таки дошло — брат брату выбил глаз!
— Нет, не дошло: не убил же. Есть разница — в глаз дать или пристрелить.
Вот здесь у меня мозг отказывается что-либо понимать. Я когда смотрю на нашу историю с 1917 года по 1956-й, меня просто оторопь берет. Тут уж действительно поверишь в Гумилева-младшего с его фазами и стадиями развития этноса.
Логически я понимаю (но не приемлю) Гитлера. Действительно, чтобы сплотить народ вокруг фюрера, нужно придумать внешнего врага — в данном случае евреев, и повязать всю нацию кровью.
Мне понятен (хоть и неприемлем) пафос революции и гражданской войны: всех капиталистов и помещиков — к ногтю, в расход. Эксплуататоры поганые. Непонятно, правда, зачем еще в расход священников, профессуру, деятелей культуры. Но да бог с ними, это переборщили малость, от революционного куражу.
Но потом-то, потом! Ну закончилась гражданская война. Ну победили всех, кого хотели. Кого убили, кто сидит, а кто и уехать успел. Короче, никто не мешает строить Утопию. Но что тут началось! Доносы, анонимки, лжесвидетельства. Причем, зачастую, обоюдные. Да еще — брат на брата, сын на отца, жена на мужа, а муж на жену и т.д. и т.п. А уж сосед на соседа и товарищ на товарища — это как пописать. Достаточно любого повода — жена красивая, комнату в коммуналке нужно освободить, продвижение по службе, если его место будет вакантным. А можно и проще: он мне морду по пьянке разбил, а я на него анонимочку. Считаю своим долгом сообщить… Скрытый меньшевик… В порядке бдительности…
Распевал в туалете «Отче наш»… Доброжелатель. И нет касатика… Куда-то подевался. Ба-а… Да вот же он! Киркой размахался… Не остановишь. Сосульки на лоб свисли. Дистрофия… А вот он уже и прижмурился. Да вот же он, вторым слоем лежит, пересыпанный известкой. И зачем она, известка-то, в вечной мерзлоте?
А потом интереснее. Товарищи, это какое-то недоразумение! Я честный человек! Какой ты честный, сволочь! По зубам. В печень. Под Справка о реабилитации Альфреда Коха (расстрелян в 1938-м) дых. А вот зэк Пупкин, когда читал твой донос на него (в порядке ознакомления с материалами дела, перед приговором и, уж конечно, перед приведением его в исполнение), припомнил, что однажды вел с тобой контрреволюционные разговоры, так ты, падла, разделял его взгляды… Вот-вот. Чистосердечное признание — царица доказательств. Облегчает душу и удлиняет срок. И пошел столыпинский вагон… По шпалам… По железной дороге… Где мчится курьерский… Короче, в Воркуту.
Сколько убил и посадил Сталин и его подручные после гражданской войны? Ну, сто тысяч. Ну, двести. Больше не могли. Во-первых, больше у них не было врагов. Ни настоящих, ни мнимых. Во-вторых, больше человеческая память не может запомнить фамилий и образов людей, просто физически. А ведь убитых и посаженных были миллионы, десятки миллионов. Вот эти миллионы — это уже не злой диктатор. Это — творчество масс. Это энтузиазм и бдительность. Это доносы и анонимки.
