– Вы говорили, что все поначалу…
– Да, конечно, но ведь необязательно в такой форме, боязнь проказы – это… в общем, вы понимаете…
Вокруг шепчутся:
– А вы знаете, что прокаженные лопаются от выстрелов, как пыльные мешки?
– Без крика? И без боли, может быть? А может быть, даже с огромным облегчением? С несказанным облегчением?
– Как знать?
– Он задумчив, вице-консул Франции из Лахора? Или он просто думает?
– Надо же, мне никогда не приходило в голову, какая здесь разница. Интересно.
– Он сказал, что, мол, девственник, так и сказал директору клуба. Думаете, правда?
– Так вот, значит, в чем дело? Воздержание – это ужасно…
Они танцуют.
– Понимаете, – говорит женщина нежным голосом, – всем поначалу бывает трудно в Калькутте. На меня вот накатила глубокая печаль. – Она улыбается. – Муж не знал, что со мной делать, а потом, мало-помалу, изо дня в день, я привыкла. Даже когда кажется, что это невозможно, все равно со временем привыкаешь. Ко всему. Бывает и хуже, знаете ли. Сингапур, к примеру, – это чудовищно, там такие контрасты…
Нет, он совсем не слушает. Она умолкает.
Вокруг устало доискиваются, кем был вице-консул до Лахора. Кем был этот человек, явившийся теперь из Лахора. Чарльз Россетт вдруг думает, танцуя с Анной-Марией Стреттер, что виденное им возле пустых теннисных кортов, должно быть, известно кому-то еще, кроме него. Что в сумеречном свете летнего муссона кто-то еще смотрел на эти пустые корты, когда там был вице-консул. Кто-то, кто теперь молчит. Быть может, она.
Вокруг шепчутся: все началось, наверное, с Лахора.
* * *
Вокруг шепчутся:
– Он скучал в Лахоре, все дело, наверное, в этом.
– Скука здесь – чувство заброшенности, одиночества, колоссального, как сама Индия, эта страна задает тон.
Анна-Мария Стреттер свободна. Вице-консул из Лахора идет к ней. Он как будто колеблется. Сделал несколько шагов. Остановился. Она одна. Он приближается, неужели она не замечает?
Чарльз Россетт видит, как посол Франции подходит к вице-консулу, заводит с ним разговор. Этим маневром он избавил жену от необходимости танцевать с ним. Заметила ли она? Да.
– Месье де Н., ваше досье получено на прошлой неделе.
Вице-консул ждет.
– Мы еще поговорим об этом, но я хотел бы сейчас сказать вам несколько слов…
Взгляд лучезарен. Я в вашем распоряжении. Посол медлит, потом кладет руку на плечо вице-консула – тот вздрагивает. Посол, однако, увлекает его к буфету.
Вокруг шепчутся: посол, наш-то, вы видели этот жест, он изумительный человек.
– Идемте… хочу сразу вас успокоить… Эти досье, я им не верю… да и не надо преувеличивать, ничего такого, уж такого ужасного в вашем досье нет…
Рука соскальзывает с плеча. Посол просит два бокала шампанского. Они пьют. Глаза вице-консула не отпускают посла. Тому, похоже, не по себе под этим взглядом.
– Идемте, – они переходят во вторую гостиную, – здесь слишком шумно.
– Если я правильно понял, друг мой, вы хотели бы в Бомбей… Но ведь в Бомбее вы не сможете занять тот же пост, что в… Лахоре. Ваша кандидатура будет отклонена, вы сами понимаете, не правда ли, слишком рано, да, пока еще. А вот если вы останетесь здесь… Время работает на вас. Вы же знаете, Индия – это бездна равнодушия, в которой тонет все. Если вы хотите, я готов оставить вас в Калькутте.
– Если этого хотите вы, господин посол.
Посол как будто удивлен.
– Вы не будете настаивать на Бомбее?
– Нет.
– Сказать по правде, меня бы это устроило. И потом, на Бомбей такой спрос…
Посол смотрит в его глаза и, должно быть, теряется, видя в них то ли наглость, то ли страх.
– Знаете, – говорит он, – карьера – штука загадочная: чем больше ее хочешь, тем меньше она удается… Своими руками карьера не делается. У вас есть тысяча возможностей быть вице-консулом Франции, вы понимаете, что я хочу сказать? Лахор – это, конечно, досадно, но, если вы сами его забудете, другие забудут тоже, понимаете?
– Нет, господин посол.
Посол, кажется, хочет отойти от вице-консула. Нет, передумал.
– К Калькутте вы не привыкаете?
– По-моему, привыкаю.
Посол улыбается.
– Вот задали задачу… что же с вами делать?
Вице-консул поднимает глаза. Наглость, должно быть, думает посол, более подходящее слово.
– Мне, может быть, вообще не следовало приезжать в Индию?
– Может быть. Но ведь есть лекарства от… нервозности, от… всего, что так называют, вы это знаете?
– Нет, не знаю.
Женщины думают: нужно, наверно, одной из нас с ним поговорить. Женщина, заботливая и умная, обратилась бы к нему, и тогда он, возможно, разговорился бы. Даже просто терпеливая женщина, возможно, большего ему и не надо.
Посол снова порывается отойти. И опять передумывает. Он должен с ним поговорить, должен поговорить сегодня вечером с этим человеком, который смотрит на него мертвым взглядом.
– На старте, дорогой мой Н., мы все, даже я – все на равных. Одно из двух – либо уедешь, либо останешься. Если остаешься и не можешь видеть вещи такими, какие они есть, нужно… искать, да искать иной угол зрения, измыслить, как… – Никакого ответа, вице-консул слушает. – Есть ведь что-нибудь такое, что вы любите делать, что вы могли бы делать здесь?
– Трудно сказать, но я буду рад советам.
Похоже, он выпил. Взгляд неподвижен. Да слушает ли он? На этот раз посол умывает руки.
– Я жду вас в четверг у себя в кабинете, в одиннадцать, вам удобно? – Он наклоняется и добавляет совсем тихо, глядя в пол: – Послушайте… взвесьте хорошенько все «за» и «против», если вы не ручаетесь за себя, лучше вернитесь в Париж.
Вице-консул с поклоном отвечает: да.
Посол подходит к Джорджу Кроуну. Теперь он говорит быстро, другим тоном, нежели с вице-консулом. Его взгляд вдруг загорается интересом. Чарльзу Россетту кажется, что вице-консул приближается к ним в толпе, и он приближается тоже. Они слышат. Посол говорит об охоте в Непале. Посол часто ездит охотиться в Непал, это его страсть. Анна-Мария всякий раз отказывается ехать с ним.
– Я больше не настаиваю… ты же знаешь ее, в прошлый раз она все-таки согласилась, но все равно любит только дельту.
Чарльз Россетт сталкивается нос к носу с вице-консулом, и тот говорит ему, смеясь:
– Иные женщины сводят с ума надеждой, вы не находите? – Он смотрит в сторону Анны-Марии Стреттер, которая, с бокалом шампанского в руке, рассеянно слушает кого-то. – Те, что живут, будто дремлют в водах доброты, не делающей различий… те, к кому сходятся волны всех страданий, женщины, ласковые ко всем.
Он пьян, думает Чарльз Россетт. Вице-консул смеется беззвучно, как всегда.
– Вы думаете… именно это?
– Что?
– Это… привлекает?
Вице-консул не отвечает. Уже забыл, что сказал? Он внимательно смотрит на Чарльза Россетта.
На Чарльза Россетта, который пытается рассмеяться, – не получается, и он отходит.
Чарльз Россетт снова пригласил Анну-Марию Стреттер на танец. А вице-консул теперь чего-то ждет. Протест против его присутствия здесь явно нарастает. Видно, что он это чувствует. Но никому и в голову не пришло, что он ждет случая пригласить на танец Анну-Марию Стреттер. И вокруг шепчутся: чего он ждет, почему не уходит?
Танцуют всего человек десять. Жара и вправду отбивает охоту. Жена испанского консула подходит к вице-консулу, который стоит один, заговаривает с ним. Он едва отвечает ей. Она отходит.
Застыв у двери, он ждет, это видно, очень ждет, никто не понимает, чего.
Шанс ему дает Чарльз Россетт. Он останавливается у двери, когда кончается танец, и в ожидании следующего заговаривает с ним. Так и Анна-Мария Стреттер оказывается перед вице-консулом, он кланяется ей. И вот они идут в круг танцующих, она и этот человек из Лахора.
Идут, и вся белая Индия смотрит на них.
Все ждут. Они молчат.
Ждут. Они по-прежнему молчат. На них смотрят уже меньше.
Она немного вспотела, испарину освежает теплый ветерок, который гоняют вентиляторы под потолком, без них белому в Калькутте не жить. Вокруг шепчутся: смотрите, какое бесстыдство. Шепчутся: мало того, что она танцует с вице-консулом из Лахора, она еще и разговаривает с ним. Шепчутся: последним прибыл в Калькутту не вице-консул из Лахора, нет, а тот высокий молодой блондин со светлыми печальными глазами, Чарльз Россетт, видите, вон он, у буфета, смотрит, как они танцуют, он уже много танцевал с ней сегодня, он, могу поклясться, что это он следующим отправится за всеми остальными на виллу в дельте. Посмотрите на него, он как будто чего-то боится… нет… он не смотрит на них больше, ничего в этом нет такого, ничего, и ничего не произойдет, ровным счетом ничего.
Вице-консул не может не замечать, что вокруг него все танцуют медленно, что ей жарко, что он танцует, как в Париже, что так не принято и что она немного тяжелее в танце, чем казалось со стороны, что она противится движению. Вице-консул, который не замечает, похоже, вообще ничего, это заметил: пробормотав извинение, он замедляет темп.
