– Почему?
На него не смотрят, не отвечают ему. Тогда он снова кричит:
– Я хочу остаться с вами, дайте же мне остаться с вами хоть раз!
И глядит на них вприщур. Потом так и скажут: он глядел на нас вприщур. Скажут: у него выступила пена в уголках рта. Нас осталось совсем немного, все видели только его, глубокая тишина стояла, когда он закричал. Это ярость, повсюду, он, наверное, запомнился такими вспышками внезапной ярости, бешенства, вроде этой… Вокруг думают: этот человек бешеный, вот он во всей красе.
Чарльз Россетт никогда не забудет: зал пустеет, ширится. Лампы давно погасли. Подносы убирают. Всем страшно. Час вице-консула настал. Он кричит.
– Успокойтесь, – просит Чарльз Россетт, – умоляю вас.
– Я остаюсь! – блажит вице-консул.
Чарльз Россетт трясет его за лацканы смокинга.
– Вы решительно невозможны.
Теперь вице-консул умоляет:
– Один раз. Один вечер. Только один раз дайте мне остаться с вами.
– Никак нельзя, – говорит Питер Морган, – извините нас, но вы можете быть нам интересны только своим отсутствием.
Вице-консул начинает молча рыдать.
Слышен шепот: вот несчастье-то, Господи!
А потом снова, второй раз наступает тишина. В дверях гостиной появляется она, Анна-Мария Стреттер. За ее спиной маячит Майкл Ричард. Вице-консул дрожит всем телом, бегом кидается к ней. Она неподвижна. Юный Питер Морган настигает вице-консула – тот больше не рыдает – и уводит его к дверям восьмиугольного зала. Вице-консул покорно идет. Как будто этого он и ждал. Все видят, как Питер Морган пересекает с ним парк, видят, как часовые открывают ворота, вице-консул выходит, ворота закрываются за ним. Еще слышны крики. Потом крики смолкают. И тогда Анна-Мария Стреттер говорит Чарльзу Россетту: теперь пойдемте с нами. Чарльз Россетт смотрит на нее, остолбенев. Слышно, как шепчутся вокруг: уж не смеялся ли он, заливаясь слезами?
Чарльз Россетт идет за Анной-Марией Стреттер.
Кто-то вспоминает: в садах он насвистывал «Indiana’s Song». Об «Indiana’s Song» вспоминает последний гость. Это все, что он знал об Индии раньше, – «Indiana’s Song».
Еще один думает: что он увидел в Лахоре такого, чего прежде нигде увидеть не мог? Несметное количество? Прах на проказе? Сады Шалимара? Еще до Лахора он ожидал увидеть этот Лахор, которому суждено жить долго, чтобы, в свою очередь, долго жить самому с мыслью уничтожить Лахор. Наверное, так. Ведь иначе он мог бы умереть, познав Лахор.
* * *
Под фонарем, почесывая свою лысую голову, она, голь калькуттская, сидит в эту ночь изобилия среди безумных, она здесь, с пустой головой, с мертвым сердцем, всегда в ожидании пищи. Говорит, рассказывает что-то, никому не понятное.
Смолкает музыка за освещенным фасадом.
Слышна суета за дверью кухни. Вот и дождались раздачи.
Много пищи выброшено сегодня ночью на задворки кухни французского посольства. Закинув за спину свой дырявый мешок, она ест с невероятной быстротой, и ловко уворачивается от пинков и затрещин безумных, и смеется с набитым ртом, смеется до потери дыхания.
Она наелась.
Уходит, огибая парк, поет на ходу. Она направляется к Гангу.
* * *
– Теперь пойдемте с нами, – говорит Анна-Мария Стреттер.
Возвращается Питер Морган. Вице-консул, должно быть, еще стоит за оградой парка. Слышно, как он кричит.
Крутится пластинка на проигрывателе, тихо звучит танцевальная музыка, но им не до того. Их пятеро в гостиной. Чарльз Россетт держится чуть в стороне, у двери, стоит, прислушивается к воплям вице-консула, так и видит, как тот вцепился в решетку, – смокинг и черная бабочка, – вопли стихают; пошатываясь, он бредет вдоль Ганга, обходя прокаженных. Лица присутствующих – и Анны-Марии Стреттер тоже – напряжены. Все слушают. Она слушает.
Джордж Кроун – глаза у него как будто вовсе без ресниц, запавшие, но смотрят пронзительно, – его, пожалуй, сочтешь жестоким при виде этих глаз, – но только не когда он смотрит на нее. Он с ней рядом. Как давно они знают друг друга? По меньшей мере с Пекина. Он поворачивается к Чарльзу Россетту:
– Мы иногда отправляемся в «Blue Moon» распить бутылочку шампанского, хотите с нами?
– Как вам будет угодно.
– О! Я не уверена, что мне хочется в «Blue Moon» сегодня, – говорит она.
Чарльз Россетт делает над собой усилие, но не может отогнать образ вице-консула: вот он бредет вдоль Ганга, спотыкается о спящих прокаженных, падает, поднимается с криком, выхватывает из кармана что-то страшное… прочь, прочь!
– Послушайте… – начинает Чарльз Россетт.
– Нет, он больше не кричит.
Они напрягают слух, нет, это уже не крики, это пение, женский голос доносится с бульвара. Если прислушаться хорошенько, где-то, кажется, все-таки кричат, но много дальше, далеко за бульваром, где еще должен находиться вице-консул. Да, если прислушаться, всё кричит, но негромко, вдали, по ту сторону Ганга.
– Не переживайте за него, он, надо думать, уже дома.
– А мы незнакомы, – говорит Майкл Ричард.
Откуда он? Он не живет в Калькутте. Приезжает сюда, чтобы ее повидать, побыть с ней. Он не так молод, как показалось сначала, лет тридцати пяти. Теперь Чарльз Россетт вспоминает, что видел его однажды вечером в клубе, – он здесь, наверно, с неделю. Что-то их связывает, размышляет Чарльз Россетт, что-то прочное, окончательное, но непохоже, чтобы это была нарождающаяся любовь. Да, он помнит, как тот вошел – еще задолго до рыданий вице-консула, – его темный взгляд из-под черных волос. Здесь думают, что, не исключено, однажды ночью их найдут вместе мертвыми в каком-нибудь отеле Шандернагора, после посещения «Blue Moon». Если это произойдет, то в пору летнего муссона. О них скажут тогда: ни с чего, из безразличия к жизни. Чарльз Россетт хочет присесть. Никто ему этого не предлагает. Она украдкой наблюдает за ним. Он еще может отказаться от ласкового тепла островов, от вечерних прогулок к Шандернагору, она все поймет. Это кресло никогда не займет другой мужчина. Чарльз Россетт впервые оказался в сердце священного синода белой Калькутты. У него еще есть выбор – уйти или сесть. Она, вне всякого сомнения, наблюдает за ним, он в этом уверен. Он падает в кресло.
Какая усталость, в самом деле, какое блаженство. Она опускает глаза, смотрит в пол, она, безусловно, не сомневалась, что сегодня вечером он останется здесь. Он остался.
Возвращается Питер Морган.
– Ночь поспит, и все будет в порядке, – говорит он. – Я ему дал понять, что ты на него не в обиде, Анна-Мария, пусть не переживает. Он был совершенно пьян. Знаешь, он слышал, что ты собираешься в «Blue Moon», сам мне сказал, потому он и вообразил, будто ему все позволено. Если женщина ходит в «Blue Moon», ясное дело…
Чарльз Россетт вставляет слово: в самом деле, одна гостья упомянула им о «Blue Moon».
– Что он говорил об этом? – спрашивает Анна-Мария Стреттер Питера Моргана.
– Смеялся, что-то нес о жене французского посла в зеркальном зале «Blue Moon». И еще о другой женщине, я толком не понял.
– Вот видишь, – вступает Джордж Кроун, – я же говорил, что в Калькутте об этом знают… тебе наплевать? Что ж, ладно. Удивительное дело, – продолжает он, – этот человек вынуждает вас думать о нем. – Он обращается к Чарльзу Россетту: – Вы говорили с ним, я видел. Об Индии?
– Да. Может, дело просто в его… манере, но мне показалось, что он издевается…
Майкл Ричард заинтригован.
– Я хотел подойти к нему. Анна-Мария меня не пустила, теперь я жалею, о! как же я жалею.
– Ты бы не смог его вынести, – вставляет Анна-Мария Стреттер.
– А ты?
Она слегка пожимает плечами, улыбается.
– О! Я… я тоже… не стоило вмешивать в это всех.
– О чем ты с ним говорила?
– О проказе, – отвечает Анна-Мария Стреттер.
– О проказе, и только… ну уж.
– Да.
– Вы чем-то встревожены, – говорит Майкл Ричард Чарльзу Россетту.
– Это очень тяжело… то, что произошло с ним сегодня вечером.
– Что именно? Прошу прощения, меня здесь не было…
– Его окончательно и бесповоротно исключили из… отсюда… по-моему это его идефикс… Думаю, – теперь он обращается к Анне-Марии Стреттер, – он давно хотел познакомиться с вами… По утрам он ходит к теннисным кортам, зачем бы еще… так мне кажется…
На нее смотрят выжидающе, но ей, похоже, ничуть не интересно.
– Как, по-вашему, Анна-Мария?.. – начинает Питер Морган.
– Конечно.
– Что ему надо на кортах? – спрашивает Питер Морган.
– Не знаю, – отвечает она.
Негромкий нежный голос, острие иглы, не причиняющее боли. Она видит, что Чарльз Россетт не сводит с нее глаз.
– Он идет наобум, – говорит она, – ищет наугад.
– Довольно об этом типе, – просит Питер Морган.
Двадцать четыре года. Он впервые в Индии. Джордж Кроун для него лучший собеседник.
Глухой рык снова доносится со стороны Ганга. Чарльз Россетт встает.
– Пойду посмотрю, добрался ли он домой, невозможно так сидеть… Это близко, пять минут…
– Он, наверно, блажит с балкона, – говорит Питер Морган.
