Потом решил, что, наверное, просто привык уже, что её как будто нет. Последнее время она почти не приходила в сознание. Да и на себя прежнюю не походила.
На прощании в ритуальном зале тоже стоял дубом. Какие-то чужие тётки вокруг рыдали. Один я, как последняя сволочь, изнемогал от скуки и ждал, когда вся эта заунывная тягомотина закончится.
На кладбище и поминки не поехал, под осуждающие взгляды и шепотки развернулся и уехал домой. Зашёл в комнату матери, не помню, зачем, и вот там-то меня вдруг накрыло. Я даже не знаю, с чем это сравнить и как вообще объяснить, но это было просто охренеть как больно. Первый раз в жизни больно. Будто мне под ребра ржавые крюки загнали и так подвесили. Казалось, я реально чувствовал, как ломаются и крошатся кости, как рвутся лёгкие, наполняясь густой тёплой кровью. Ни вдохнуть, ни шевельнуться невозможно.
И я просто сидел в её кресле, подбирал слёзы рукавом и никак не мог остановиться. Видел бы меня кто…
Не знаю, что это было, но меня долго не отпускало. Да и всё ещё не отпустило.
Сначала я с ума сходил, до того мне её не хватало. Я даже не представлял, что может так не хватать человека. Просил мать мысленно: «Хотя бы приснись мне…». На кладбище всё-таки съездил потом и не раз. Да и в комнате её просиживал часами. Тупил в кресле, залипнув на дурацких слонов, фарфоровых, нефритовых, бронзовых, всяких — она их зачем-то собирала. У неё все полки ими заставлены. Каких только не накопила. От крохотных, с ноготь, из стекла, до массивных из чёрного мрамора, с позолоченной попоной. Хранила даже моего уродца, больше похожего на корявый пень, чем на слона. Это я в восемь лет для неё вылепил.
Был момент — я психанул: собрал зачем-то всех этих слонов в два больших пакета и выбросил. Через час вернул их назад, но в комнату её потом долго не заходил.
Сейчас уже, конечно, так меня не клинит, но всё равно, когда захожу к ней, внутри сразу саднить начинает.
Мы с отцом, не сговариваясь, ничего здесь не трогали. Всё осталось так, как было при ней: стол на гнутых ножках, торшер, широкая кровать, кресло, трюмо. На трюмо — всякие женские штуки, флакончики, баночки и шкатулка. В ней мать держала свои украшения. Однако шкатулка оказалась пуста…
16
Вечером с отцом поговорить не удалось. Они вернулись поздно, меня уже срубило. Ну а когда я утром спустился вниз, Тоня сообщила, что отец отчалил по делам.
— Сука, — вырвалось у меня.
Тоня, охнув, воззрилась с немым укором.
— Что? — спросил я запальчиво. — Он разрешил этой козе рыться в вещах матери…
— Может, чаю тебе заварить?
— Какой, на хрен, чай? Ай, да ну вас всех!..
Я вернулся в свою комнату. Со злости хлопнул дверью так, что с полки упала фотка. Стекло, звякнув, разбилось в крошево. Я взглянул на снимок — мы с отцом, оба с ружьями — ездили позапрошлым летом в тайгу охотиться. Я запнул рамку с фотографией куда-то под диван. Пошёл он!
Подумал: может, вломиться к этой Жанне и потолковать с ней, раз с отцом не вышло? Высказать всё этой твари, вправить ей мозги? Надавать ей по загребущим рукам?
Так и сделаю, решил. Только покурю сначала.
Летом я обычно курю на крыше. Отец, конечно, ругается, запрещает, но мне и раньше было пофиг на его запреты, а уж сейчас — тем более.
По привычке я устроился сначала рядом с чердачным окном, затянулся пару раз, а потом до меня донёсся приглушённый смех. Я ни разу не слышал, как смеётся Жанна, но больше было просто некому.
Я затушил окурок, поднялся, тихо прошёл левее и остановился прямо над её окном, распахнутым настежь. Жанна с кем-то трещала по телефону. Мелькнула шальная мысль: может, появиться эффектно, прямо сейчас? Спрыгнуть с крыши на карниз, а оттуда — в комнату?
Я подобрался ближе к краю, присев на корточки, подёргал леер, прикидывая, прочный ли, выдержит ли меня. Но в следующую секунду замер, напряженно прислушиваясь. Сквозь смех она отчётливо произнесла:
— У меня всё идёт по плану, Викуля. А вот ты живёшь, конечно, весело, но мой тебе совет: пошли своего козла куда подальше и бери пример с меня. Устраивайся, пока молодая. Не будь дурой. Наш капитал — это внешность. И чтобы потом хорошо жить, надо сейчас его с умом вложить. Ну вот что ты со своего козла имеешь? Угол в малосемейке и занюханные хризантемы на восьмое марта? При том что ты сначала вкалываешь в своей парикмахерской, потом — дома на него. Что я не знаю? Борщ свари, носки постирай... Тебе нравится быть ломовой лошадью? Нравится быть бесплатной прачкой, кухаркой, уборщицей?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— …
— Ой, что он там делает? Я тебя умоляю! С его зарплатой ты полгода будешь копить на новые колготки. А у меня, считай, за эти же полгода появились золотые часики, просто гигантская куча новых шмоток, и не какой-нибудь тебе Китай, а Франция, Италия, вот так. Потом мобильник и… та-дам… собственная тачка! Да, Сергунчик мне подарил спортивную крошку кабрио, и я теперь рассекаю как в рекламе... Ха-ха. При этом живу тут как королева, ни фига не делаю, полный дом прислуги. Кайф.
— …
— И что с того, что старый? Ну, не такой уж он и старый. Ему всего полтинник.
— …
— Ничего он моего отца не старше! Моему отцу тоже полтинник...
— …
— Ну что ты заладила? Ну и пусть в два раза меня старше. Выглядит он шикарно для своих лет. Не красавчик, но подтянутый, не лысый, пахнет хорошо и… инструмент у него приличный. Хе-хе.
— …
— Может, и распишемся скоро. Мой старичок у меня уже с ладошки ест и все мои желания исполняет, как золотая рыбка. Короче, слушай, зашла я тут как-то в комнату его бывшей жены. Она умерла полтора года назад. Сергунчик, как я поняла, любил её, хотя, вот честно, непонятно, что там можно было любить. Видела я её фотки. Немолодая, некрасивая, костлявая какая-то. На лицо вообще на цыганку похожа. Ну да фиг с ней. Короче, заглянула я в её комнату и нашла там шкатулку с драгоценностями. Там и бриллианты, и рубины, и жемчуг, кольца, серьги, всё… Блин, такая красотень просто так лежит пылится. И всё дорогущее. Короче, такое богатство пропадает. Ей-то уж точно всё это не понадобится. Хе-хе. Ну я не будь дурой подкатила к нему, мол, хочу те бриллиантики — не могу. Сергунчик, правда, в первый момент упёрся, даже поворчал за то, что я туда залезла. Типа, не надо было, нельзя туда, Тимур будет злиться, трали-вали. Они же из её комнаты какое-то святилище устроили, прикинь!
— …
— Вот-вот! Тётки нет уже полтора года, а они всё с ней носятся… Хотя Сергунчик благодаря мне более-менее пришёл в себя. Но тут всё равно сначала разбухтелся… Но! У меня есть свой проверенный способ, как сделать практически любого мужика шелковым и покладистым.
— …
— Нет, просто ноги раздвинуть мало, это каждая дура может. Надо уметь… играть на флейте.
— …
— Викуль, ну ты даёшь! Ну, на какой флейте! На той, что ниже пояса, — хихикнула Жанна. — Причём так играть, чтобы мужик вообще улетал. И тогда можешь из него верёвки плести. Уж поверь, я знаю. Я в этом деле виртуоз.
— …
— Не любишь? Давишься? Ну вот поэтому ты живёшь в малосемейке со своим козлом, а я — во дворце. И тебе советую научиться, если хочешь мужиками помыкать.
— …
— Ну посуди сама — в итоге Сергунчик мне не только бриллианты своей бывшей отдал, но вообще все украшения.
— …
— …А что такого? Золото не трусы. Я их в чистку сдала, теперь как новенькое всё.
— …
— Замуж? Есть такое дело. Какой бы щедрый Сергунчик ни был, случись что с ним, я отсюда вылечу, а так — останусь хозяйкой. Правда, официально он предложение мне ещё не сделал, но у меня всё на мази. Я удочки-то закидываю, прощупываю почву. Про совместное будущее разговоры постоянно завожу. Сергунчик — ничего, поддакивает, соглашается. Я даже вчера, прикинь, говорю ему, мол, ненавижу свою фамилию. Сорожкина. Фу. Пожаловалась ещё, что в школе и в училище все меня сорокой дразнили. А вот Жанна Шергина, типа, звучит. Классное сочетание. Можно открыть свой салон и назвать его Студия Жанны Шергиной. Круто же? И Сергунчик такой: да, да.
