И оказалось недалеко — пять часов езды. Продала пуховый оренбургский платок, купила билет и приехала. Явилась в контору — в одной руке Валерик, в другой - чемодан, за юбку Света держится.
Хорошо, что прежде не в пуховиках, не в нежностях жила. В войну, сразу после школы ФЗО, если разобраться, так девчонкой еще, махнула, куда и не снилось, — в Заполярье, в Воркуту. С первой партией вольнонаемных туда приехала, на голое место, шахтерский город закладывать. Вокруг пустыня, ветер теребит, мнет низкий, голый кустарник. А то вдруг в середине дня обрушится на землю такая метель, что в двух шагах ничего не видно. Со строительной площадки в барак бредешь — и за канат держишься. Иначе свалит, унесет, засыплет. Да и наголодаться пришлось — время военное, паек известно какой.
Три года, самых тяжелых, проработала. Уехала потому, что сердце стало сдавать — место слишком высокое.
Потом на Урале жилье строила, опять же шахтерам. Там и замуж вышла за непоседу Семена. Ох, и пришлось же помотаться с ним, ветрогоном, по стране! Все легкие рубли искал. Так что хлебнула лиха!
...В затоптанном, холодном коридоре конторы остановилась перед дверью с надписью: «Отдел кадров». Посадила Свету на чемодан. Прежде чем войти, прислушалась.
— Расчета не дам, — доносился из приоткрытой двери чей-то жесткий, уверенный голос. — Отработаешь, как положено по договору. Понял? И не наступай мне на горло. Понял? Я таких, как ты, Краснов, искателей счастья, растратчиков государственных денег, насквозь вижу.
— А вы мне статью не пришивайте, — ответил сиплый, басовитый, но, видимо, молодой голос. — Растратчики! Искатели! Не пустите — сам уйду.
— Найду и под суд отдам.
— Скажи пожалуйста! Ох, как страшно! Ну ладно, всё. Бывайте здоровы, начальник!
В коридор вышел здоровяк лет двадцати пяти, краснолицый, носатый, в лыжном костюме, выцветшем, но довольно чистом, и в старательно начищенных кирзовых сапогах. Нельзя сказать, чтобы он был очень расстроен. С любопытством поглядел на Александру Петровну и вдруг запел во весь голос:
На дворе чудесная погода,
В окошко светит месяц золотой.
Мне здесь сидеть еще четыре года.
Болит душа, и хочется домой.
Проверив документы, она вошла в маленькую комнату, перегороженную барьером. Перед барьером стоял необыкновенно толстый человек в кителе, в брюках галифе и сапогах. Большое, мясистое лицо его расширялось внизу, подбородок закрывал шею и даже верхнюю пуговицу кителя.
Толстяк, казалось, заполнял все пространство до барьера, и Александра Петровна остановилась на пороге, неудобно держась рукой, сжимавшей документы, за скобку полуоткрытой двери.
Человек глянул острыми глазами на завернутого в одеяло Валерика, бесцеремонно осмотрел всю фигуру Александры Петровны и отрывисто спросил:
— Наниматься?
— Да. Штукатур я, — тихо ответила Александра Петровна.
— Штукатуры мне нужны. А вот яслей у меня нет. Поняла?
— Так уж как-нибудь…
— Как-нибудь! Мне, голубушка, нужны люди, которые работают как следует, а не как-нибудь.
Он сильной, большой рукой отстранил Александру Петровну от двери и торопливо выкатился из комнаты.
Только тогда стало видно, что за перегородкой сидит женщина с забинтованной рукой и что-то озабоченно, торопливо пишет. Бросалось в глаза, как тщательно отглажено ее синее платье с форменными металлическими пуговицами железнодорожника, как старательно причесаны волосы, черные, ровные, стянутые на затылке в тугой, увесистый пучок.
— Вы местная? — спросила женщина, не отрываясь от своего занятия.
— Нет.
— А откуда же?
— Из Бугуруслана.
Женщина бросил а на посетительницу короткий взгляд.
— Одинокая?
—.. Да.
— И еще дети есть?
— Дочка.
— Сколько ей?
— Четыре исполнилось.
Женщина положила наконец ручку, подняла голову.
— Яслей у нас действительно пока нет. И детского сада еще нет. Не знаю… Видимо, вы нам не подойдете. Ну, согласитесь сами, что…
Да, да, конечно, эта женщина и толстый начальник — они говорили правильно, Александра Петр овна и не собиралась им возражать. Она молчала, она только молчала. Но умолкла и женщина с забинтованной рукой. Теперь она вглядывалась в бледное, худое лицо посетительницы, застывшее в горестном раздумье. И вдруг от этого взгляда, такого пристального, спрашивающего, Александра Петровна остро почувствовала, как жестоко обидела ее жизнь. И тогда она как-то неуклюже, боком сползла на стоявшую у двери скамейку и разрыдалась.
Женщина оказалась начальником отдел а кадров. Она добилась, чтобы Печерица согласился взять Александру Петровну кубовщицей общежития.
В тот же день Шабанова надолго уехала лечить руку. И хотя Печерица уже подписал приказ о зачислении Александры Петровны в штат. Ей все казалось, что без Шабановой начальник непременно передумает, что на ее должность у него есть немало других, которым не нужно жилье и которые вообще не причинят столько беспокойства, сколько обычно причиняют одинокие матери малолетних детей. Устраиваясь в отведенной ей половине двухосного вагона, она старалась как можно реже обращаться к коменданту. Но комендант, шумливый старичок, всегда немного подвыпивший, сам дал и кровать с постельными принадлежностями, и стол с двумя табуретками, и кастрюли, и даже таз с умывальником.
И все же она долго еще боялась попадаться на глаза начальнику конторы. Но однажды, как нарочно в середине дня, когда она спешила проведать детей, Печерица встретился ей около вагона. Похолодев от волнения, Александра Петровна ждала, что он спросит, почему она отрывается от работы; ей придется напомнить ему о детях, и это заставит его снова подумать, стоит ли держать ее в конторе. Но начальник, пыхтя и отдуваясь, торопливо прошел мимо, не обратив на нее никакого внимания. И Александра Петровна подумала: «Ну и слава богу!» До нее ли ему, у него вон какая стройка — семьсот рабочих! Может быть, когда-нибудь потом она, собравшись с духом, сама придет к этому важному, занятому человеку и скажет ему спасибо за все, что сделали для нее на стройке. Если ее оставят здесь, конечно. А как хотелось, чтобы оставили! Надолго. Хоть навсегда.
Поначалу она была все больше одна. И не потому, что сторонилась людей. Просто не оставалось времени на знакомства. Она всегда удивлялась, как это другие женщины находят возможность поболтать часок-другой на улице или посидеть дома просто так, без дела, за орехами, семечками, или даже поспать в середине дня. Если в доме вымыто, выскоблено, прибрано, то непременно надо что-нибудь постирать, если нечего стирать, то нужно что-то погладить, а если все выглажено, требуется что-то заштопать или искупать дочку. Ее глаза, казалось, мало что видели, кроме дела.
А сейчас, без Семена, — и подавно. Дети, дом, работа — все за ней одной. Правда, уж если по чести говорить, так обязанности кубовщицы не очень-то обременительные. Посиживай себе в тепле,
