Каналы узки, и черная вода, усами поднимаясь у тупого носа серых барок, тихо плескалась о берега.
Вдали показались вышки над каменноугольными шахтами, и опять черные каналы, как будто вся Англия росла и шкура ее треснула от роста и вся пошла черными полосами.
Сабакин сверху смотрел на широкие поля, на купы деревьев и дома с заколоченными окнами.
Почти все пассажиры на империале дремали, но женщина рядом не спала.
– Вы иностранец и должны удивляться, – сказала она. – Посмотрите на мое платье. Прежде мы делали материи с льняной основой, а теперь это чистая хлопчатая бумага, как будто это сделано в Индии.
Над дорогой, прямо над головами едущих на империале, прошло влажное брюхо акведука: канал с барками перекинулся через шоссе.
– Так смотрите же на материал… Скоро мы совсем не будем ввозить лен из этой России. Все изменяется, сосед… Надо идти или вверх, или вниз… Мой муж, после того как дорога прошла через нашу землю, пошел вверх, и я ношу зонтик не для дождя, а для того, чтобы не загореть. Куда вы едете?
Сабакин не ответил.
– Почему вы молчите? Человек в дороге должен быть разговорчив.
Сабакин ехал сейчас не прямо в Эдинбург. Он ехал в Бирмингам, и город приближался. Разноцветно-красные дома не лишали город мрачного вида. Над городом стояли дымы.
Он слез, проверил записки отца Смирнова и решил посетить город, называя себя покупателем из Москвы.
– Москву они, может, и не знают, – сказал священник-дипломат, – но продадут, что спросишь, в незнакомое место, и даже отца с матерью продадут, и даже подполируют продажу, чтобы покупатель не огорчился.
Улица криво вымощена, дома еще не сомкнулись, между домами свалка, на стенах одних домов черная копоть, другие еще алы, как свежеразрубленное мясо.
Стальные изделия в Бирмингаме похожи во всем на тульские и даже несколько превосходят их прекрасной полировкой.
Так писал впоследствии Лев Сабакин в «Еженедельных известиях Вольного экономического общества» за 1787 год, в статье под № 90:
«Стальная работа здесь сперва на полированных стальных досках, кои посредством некоторых валов, колес и ремня через малое водяное колесо (или, при высыхании оной, лошадьми) движутся, обтирается маслом и трепелем[4], потом кладется на вырезанную для сего доску, к пустоте которой вещи точно приноравливаются, и до тех пор обеими руками, которые маслом вымазаны, трется, пока они настоящий стальной лоск совершенно получат. Скважины и фигуры после нитяным мотком, намазанным мелом, вытираются и вычищаются. Смотря по работе, такая расположена и цена. Например, бывают цепочки мужских часов от девяти пенсов до гинеи».
Бирмингам славился выделкой разной галантереи, тем, что звалось в России щепетильным товаром.
Выделывали здесь также фальшивые монеты, которые звались «бирмингамскими пуговицами».
Славился город и просто пуговицами.
В пуговичной мастерской Джемса Пикера кость точила и штамповала, вращая станки, огненная машина, бристольским механиком Иоозброу поставленная. От поршня шатун шел на простой кривошип, как на точильном станке бродячего точильщика. Дело было просто до обидного.
Сабакин долго стоял перед машиной, даже нарушая вежливость.
В следующую комнату его не пустили. Вероятно, там били монету.
В Бирмингаме били монету для малых немецких княжеств, а то и просто фальшивую, так как работа по приготовлению фальшивой монеты технически не отличается от приготовления настоящей.
Дело шло к вечеру, надо идти к господину Болтону.
Господин Метью Болтон был сыном небогатого мастера.
Лет двадцать пять тому назад в Бирмингаме работало много небольших мастерских. Старик Болтон был умен, скуп и умер в середине века, оставив весьма незначительное предприятие.
Сын его придумал новый фасон стальных пряжек. Он делал их в Бирмингаме, отправлял в Париж, и оттуда их рассылали по всему миру – как французские.
На деньги от этих пряжек построен был за каналом, на севере от Бирмингама, завод.
Болтон был человеком сильным, гибким и прочным. Он взялся за производство художественной бронзы, подделывая французские вещи, потом начал брать римские образцы, выписывая их из Италии, прямо с раскопок, и создавать копии.
Другом его был знаменитый английский керамист Веджвуд.
Веджвуд покупал антикварные вещи, подделывал эпохи и на одной своей вазе приказал оттиснуть слова: «Искусство Этрурии возрождается» – и поставить штамп: «Этрурия – Сохо».
Фальшивых монет сам Болтон не делал, считая предприятие мелким, но на фальшивомонетчиков не доносил.
Он сам сконструировал машину для битья монеты и искал для нее крупного покупателя.
На этой машине ребенок мог бить до семидесяти монет в минуту и даже девяносто, если его сильно торопить.
Но Болтону было мало этого дела – он мечтал строить машины для всего мира, он хотел крутить станки всего мира.
Был Болтон уже немолод. Высокий и несколько скошенный назад лоб его суживался напудренными кудрями парика. Глаза сидели неглубоко и смотрели жестко.
Твердый рот с четко обозначенными углами, кос, выдающийся вперед, спокойные и толстые ноздри, полные щеки, полный подбородок, опускающийся на белоснежное жабо, – все означало, что господин Болтон человек важный.
Он был другом Вильяма Гамильтона – знаменитого собирателя античных вещей, английского посла в Неаполе, куда его привели любопытство к раскопкам, ведшимся около Везувия, и дипломатические интриги.
Господин Болтон сейчас поднялся с кресел навстречу Льву Сабакину, улыбаясь ему твердо выгравированной улыбкой. Он был любезен, потому что присутствовал на докладе Сабакина и, кроме того, надеялся, что Россия закажет машину для штампования монет.
Большая приемная была уставлена прекрасными вещами, греческими вазами из бархатистой глины, китайским фарфором, темным веджвудским фаянсом, сине-белым и розовато-зеленым саксонским фарфором и недосягаемыми французскими вещами, которые легко подделать, но выдумку которых невозможно предусмотреть.
– Вы запылились, мистер, – сказал Болтон. – Садитесь. Ваш проект насоса со свободным поршнем прекрасен. Мудрое всегда просто как в механике, так и в искусстве.
Сабакин сел в модное кресло с инкрустациями из черного дерева и черепахи, совсем непростое.
Он поставил дорожные свои сапоги на ковер и смотрел на Болтона, зажав в коленях толстую трость и зонтик в зеленом чехле.
Вот Болтон, о котором с такой завистью рассказывал другой друг Уатта – Робисон, служащий петербургского адмиралтейства.
Робисон говорил, что предприниматели любят жениться на овдовевших предприятиях, то есть продолжать дела, потерявшие своих руководителей.
Болтон за десять тысяч купил все опыты разорившегося доктора Ребека и Уатта, а также и все машины и все отливки. Дело казалось рискованным. Но Болтон был удачлив.
Сабакин осматривал комнату. Болтон улыбнулся.
– Я непривередлив и непереборчив, – сказал он. – Англия – кузница мира. Я, купец и литейщик, готов работать на всю Европу и весь мир, приготовлять предметы, в которых мир нуждается, делать их из золота, из серебра, из платины, из черепахи, из меди и чугуна. Теперь, когда друг мой Уатт создал паровую машину, я готов вытачивать даже к каждому новолунию новые луны взамен старых, а также отливать богов для всего мира из любого материала. Я также имею все технические средства для построения паровых машин любого размера, для любого города и любого завода.
Болтон позвонил в серебряный колокольчик и, подождав минуты три, открыл дверь, ведущую на двор.
Среди замусоренного пустыря стояло приземистое строение с широко, вероятно по небрежности, открытыми воротами. Сквозь них видны были два неярко освещенных горна и небольшой токарный станок.
Станок этот был самой простой конструкции, с деревянной станиной. У него не было даже подручников – приспособления для упора руки рабочего.
Болтон сделал недовольный знак.
Ворота испуганно закрылись.
Глава четырнадцатая,
содержащая в себе слова тех, кто в Англии подымался в то время вверх. В этой главе записаны правдивые и хвастливые речи.
Болтон и Сабакин вышли во двор. Кроме низкого здания с горнами, в стороне стояло еще четыре сарая. Над ними возвышалось сооружение – что-то вроде бака из досок, поднятого на перекрещенные бревна.
Паровая машина, всхлипывая и задыхаясь, качала воду в бак; вода лилась оттуда на водяное колесо, от которого во все стороны бежали канатные передачи.
Навстречу Болтону шел уже немолодой человек без шапки. Лоб его был туго перевязан шелковой повязкой; над повязкой дружно начинались густые, уже поседевшие волосы. Жесткие брови над внимательными глазами, тяжелые скулы, тяжелый нос и, главное, руки, еще не отмытые от железа, пальцы, привычно сложенные так, как складывают их для держания напильника, – все это делало человека похожим на мастерового.
