— А тебе в девяностых-то сколько было? Ты же родной брат Олимпиады-80, или я на пару лет ошибся?
— На самом деле это не важно. Сердцем я там. Что, обязательно быть неврубным старпером тысяча девятьсот затертого года рождения для того, чтобы писать про ту эпоху? Где отстойные небритые чуваки с улицы, на дорогих тачках, которые по итогу трахают всех этих ухоженных девиц? Это… это как глоток воздуха посреди душного мегаполиса. — Я подбираю слова, которые должны бахнуть по его сознанию наотмашь. — Это как незащищенный секс в мире, где свирепствует СПИД, опасный, как бритва, острый, как нож гопника, и все такое…
— Андрей, как дорогие тачки у тебя вяжутся с отстоем? И потом…
— Ну… это как один из вариантов. Ты не за то хватаешься, это совсем не главное. Дорогие тачки — один из вариантов. Понимаешь, это напоминает гангста-стили Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Все поют про одно и то же, но с вариациями.
У него снова звонит чертов телефон. «Да-да, уже выехал», — отвечает Жора и отключается. Теперь он уже не уходит, а напротив, разворачивается ко мне и, пристально глядя в глаза, говорит:
— Андрюх, я к тебе очень хорошо отношусь, но это напоминает картинку, как собрались бы малолетки, выпили водки и в один микрофон, перебивая друг друга, начитали ломающимися голосами кривые тексты про зону, где они никогда не были. Сплошной мат, мусора, мобилы, бэхи и прочие фетиши мира, в который они стремятся. Бред, в общем. Знаешь, если тебе нравится, то читай свой трэшер-рэп…
— Гангста-трэш, Жора, гангста-трэш. Ради всего святого, не путайся в терминах, это основа любой идеологии!
— В общем, ты его читай, свой трэш, дома, и не показывай никому, кроме друзей. Никто это не издаст. Слишком наивно и непрофессионально звучит. Все, побегу дальше…
— Послушай, ты не можешь так со мной разговаривать, окей? — Я делаю последнюю попытку вернуть ситуацию под контроль и заставить его послушать еще раз. — Я не какой-нибудь там Тимати, я знаю улицу. Я вырос на улице. Ты просто вдумайся в эти строки, брат:
Четыре утра, Тверская,
Над канализационными люками пар.
Мокрая от крови рубашка.
Я достаю «макар»,
Слабеющей правой
Навожу на мента,
Common, Москва, я не сдался,
Братки потеряли кента.
Признайся, старичок, не очень-то внимательно ты и слушал, да? Я понимаю, времени не хватило, прокрутил пару первых треков в машине, звонили на трубку, отвлекали тебя. Да? Ты еще раз прослушай, окей? Потом сам будешь меня благодарить, что я не дал себе уйти от тебя к другому продюсеру…
— Андрей, я слушал внимательно, и знаешь что?
— Что?
— В Москве над канализационными люками нет ни пара, ни дыма. Дым над канализацией присутствует в Нью-Йорке, американских боевиках и клипах Майкла Джексона. А в Москве люки закрыты. Да и нож гопника, сдается мне, ты из детской коляски видал…
— И что? Ну, допустим, маленькая неточность, но не в люках суть. Не в них сердце, брат…
— Весь твой ужасно написанный альбом — одна большая неточность. Это плохой альбом, Андрей. Читай по слогам: ПЛОХОЙ. Все. Я пошел.
Он хлопает меня по плечу и валит прочь.
— Я тебе позвоню завтра! — кричу я ему в спину. — Кстати, ты будешь в пятницу в «Дягилеве»? Там «Империя» устраивает отличную вечеринку!
Жора оборачивается и смотрит на меня как на полоумного. Потом пожимает плечами и выходит из кафе. Видимо, он не в настроении. Или водка «Империя» не спонсирует его мероприятия.
— Жор, а можно мне четыре пригласительных на открытие «Моста»?
Петрушин в последний раз оборачивается и показывает жестом, чтобы я позвонил.
— Окей, брат, — произношу я одними губами.
Следующие двадцать минут я провожу в безуспешной осаде помощницы Бухарова. Все мои аргументы на тему, что интервью с ним мне необходимо сделать в ближайшие два дня, на нее не действуют.
— Девушка из вашего журнала договаривалась об интервью с Игорем Олеговичем неделю назад, — справедливо замечает помощница. — Но от вас так никто и не приехал.
На прошлой неделе как-то сложно все было… Это в кино люди ходят по расписанию, а журналисты работают согласно творческим порывам. Знаешь ли ты это, бесчувственная табуретка? Сказать тебе, что я сломал ногу? Меня сбила машина? Что на тебя может подействовать? Вообще, чего я тут перед тобой оправдываюсь?
— Знаете, я на прошлой неделе не мог… я попал в больницу, — говорю я, опустив глаза. — А мне срочно нужно сделать это интервью, понимаете? Меня же уволят…
— Да? — Она недоверчиво и вместе с тем злорадно, чувствуя, что держит в своих руках чужую судьбу, говорит: — Даже не знаю. Я попробую поговорить с Бухаровым. Вы мне вечером позвоните…
И в тот момент, когда мне уже захотелось опустить ей на голову пепельницу, в ресторан входит коротко стриженный мужик в тенниске и расклешенных брюках, и эта властительница чужих судеб, эта хозяйка медной дыры, вскакивает с места:
— Здравствуйте, Игорь Олегович!
Я не даю ей продолжить, срываюсь со стула, подбегаю к ее хозяину и выпаливаю скороговоркой:
— Здравствуйте, господин Бухаров, я — Андрей Миркин из «Одиозного журнала», мы с вами назначали интервью, и я…
— Они назначали на прошлой неделе и не приехали.
Игорь Олегович, — шипит помощница, — а сейчас я говорю ему, что у вас плотное расписание.
— «Гламурный Журнал», да, помню, — говорит Бухаров, продолжая двигаться к бару. — На прошлой неделе была назначена встреча. А чего не приехали-то?
— «Одиозный»… я… Игорь Олегович… понимаете, такие обстоятельства были, что я…
— Проебал, что ли? — обезоруживающе говорит он смеясь.
— Ну… в общем да. А материал нужно сдать до пятницы, — выдыхаю я, обескураженный таким неожиданным поворотом.
— Вот вы, журналисты! В пятницу сдавать, а он только сегодня проснулся. Ты посмотри на него! Ты как тот студент с китайским языком. — Он останавливается и смотрит на меня, чуть прищурившись.
— Ну, типа того, — киваю я, чувствуя, как пылают щеки. Первый раз лет за пять, наверное.
— Значить так. Завтра в половине шестого приезжай, только без опозданий. У меня будет час времени.
— Спасибо, Игорь Олегович! — честно говоря, я и не верил, что такие удачи случаются.
— Все, договорились! — Он проходит за барную стойку и начинает говорить с барменом. А я стою как идиот и не знаю, чем закончить встречу. В итоге не нахожу ничего лучшего, чем выдавить из себя:
— Приятно было познакомиться! Он оборачивается и кивает.
— Счастливо, Игорь Олегович!
— Счастливо. В попе слива, — хмыкает он. Я сгребаю со стула сумку и отваливаю.
Выйдя из «Ностальжи», я думаю перейти дорогу и зайти в «Шатер», плавучее летнее кафе, тоже Бухаровское, но, завидев поток машин, оголтело несущихся по бульвару, сворачиваю налево и иду к метро. Метров через сто вижу впереди длинноногую шатенку, увлеченно разговаривающую по телефону. Ускорив шаг, приближаюсь, любуюсь стройными ногами, тонкими щиколотками, коротким платьем и внезапно решаю, что если сегодня так прет, необходимо использовать этот день по максимуму. Встретить в таком месте молодую телочку, причем в одиночестве, — большая удача. Я вообще начинаю верить в то, что всех симпатичных девчонок уже лет с пятнадцати ставят на карандаш скауты олигархов или московские сутенеры. Только семнадцать исполнится — бах, она уже занята. Ты думаешь, не повезло, а это просто такая система.
Я достаю два пригласительных на прошедшую вечеринку, посвященную концерту Джорджа Майкла в Москве (самого певца там, ясное дело, не было) и, дождавшись, пока она закончит говорить, почти поравнявшись с нею, громко ее окликаю:
— Девушка, девушка, постойте, вы уронили!
— Вы это мне? — она оборачивается. Огромные карие глаза, удивленный взгляд, пухлые губы, волосы забраны в пучок — молодая студентка, мечта начинающего посетителя порносайтов. Но если там студенток в основном играют тридцатилетние порноактрисы, то в данном случае все без подстав. Ей действительно лет девятнадцать-двадцать, свежая кожа, никаких морщин в уголках глаз, а главное — глаза. Да-да, основное отличие тридцатилетних порномоделей от настоящих студенток — не состояние тела, а взгляд. Такого чистого, неиспорченного взора не бывает ни у Чейси Лейн, ни у Памелы Андерсон, вы уж поверьте мне, как старому фанату Magma. Такой взгляд бывает только у студенток третьего-четвертого курса, приехавших в Москву грызть гранит науки из Саратова, Ростова, Новосибирска или Самары. К пятому курсу, после упражнений с гранитом, они отращивают огромные клыки, заодно утрачивая обворожительную восторженность в глазах.
— Вы это мне говорите? — повторяет она.
— Да, конечно! — Я протягиваю ей пригласительные. — Это же у вас выпало!
