сторону пункта эвакуации, но бардак с рассыпанными по селу хохлами упорно не желал прекращаться.
Запыхавшийся и бледный, вбежал боец, который все эти дни выполнял роль гонца из штаба, сказал: «Слышь, мужики… А у вас там за стеной на второй половине, по ходу, два хохла сидят с утра. Пленный сказал».
Ну то есть мы тут ходим, бегаем, гасимся от огня с двухэтажки, а у нас прямо под боком сидит гадьё, которое могло запросто нас положить всех до единого, когда мы, например, перебегали из дома в дом.
Отряжается группа, три человека, пулемёт ручной и два автомата, чтобы зачистить половину дома с хохлами.
Мы все по окнам на случай, если они ломанутся в окно на задний двор.
Парни уходят туда, начинается феерическая стрелкотня. Не скажу, сколько по времени, но долго. Возвращаются. Нет никого.
А куда стреляли-то?
Ну, по комнатам простреливали, вдруг они там.
Ясно. Охота за призраками.
Но хотя бы понятно, что двух затаившихся гадин у нас под боком нет.
Теперь точно можно идти.
И всё бы ничего, но по нашему и соседскому дому начинает работать танк. Не миномёт уже, не стволка, а танк.
Танк — это серьёзно. Это прямо совсем тяжко. Это ищи угол, садись на пол и просто молись, слушая, как от близких разрывов слетает черепица с крыши. И вперемешку с танком прилетают кассетки.
Тоже классика ВСУ по выкуриванию противника из укрытий: подавить психику врага танком (а танк очень серьёзно давит психику, много эффективнее стволки и миномёта), выгнать его наружу и покосить кассеткой. Ну или «польками», это ещё круче.
Но тут полек не было, а кассеты трещали по всему периметру.
По соседнему домику то же самое. Там сидит один из командиров и, видно, очень на взводе. Слышу, как по «азарту» он общается с артиллеристами:
— По нам предположительно работает танк. Расстояние полтора-два километра. Погасите его.
Те говорят: мол, примем меры.
Меры никакие не принимаются, мы не слышим ни одного выхода с юга, а танк между тем очень бодро и настойчиво разбирает наши домики. Соседский уже стоит без крыши, у нас, похоже, сейчас обрушится потолок.
А в воздухе, на минуточку, вражеские FPV-дроны. И если в нашем домике появится дыра в крыше…
«Азарт» шипит и хрипит, вызывают одного из наших:
— Слышь, а там что за техника у вас ходит?
Мы только сейчас во всём этом шуме и гаме разбираем лязг гусениц где-то в соседнем квартале. А из радейки очень нервно доносится:
— Блядь, откуда она пришла? С юга или с севера?
На юге наши, на севере — Работино.
Лязг уже ближе, но невозможно определить направление. Высунуться страшновато. У нас ничего, кроме стрелковки, нет. Все «шайтан-трубы» побросали, уходя из дома утром. Ничего не взяли с собой.
Какая-то гусеничная техника прогромыхала рядом с домом.
В «азарте» прямо истерика:
— Откуда, блядь, техника?! С севера или с юга?!
Вызывает артиллеристов, орёт:
— Уничтожьте её!
Я, как бы там ни было, не могу не пребывать в шоке от этого всего. Блин, ты командир. Ты на «азарте», на связи со штабом. У вас там что, никто не знает, что за техника ползает по селу средь бела дня? И если ты не знаешь, чья это техника, то зачем ты так категорично требуешь её уничтожить?
Я всё-таки сомневаюсь, что хохлы посреди бела дня прыгнули в «Брэдли» и полетели сюда из Работина. Утром, по серости, это да, но не в два часа дня же… А по радио в это время объявляют код воздушной тревоги. Я его второй раз всего слышу за всё время здесь. Это редкость, очень большая. Нам ещё вертолётов их тут не хватало.
Вертолёты, к счастью, не прилетают, может, куда-то в другое место улетели, но снова начинает работать танк. Соседний домик уже не скрывает паники и истерики:
— Уничтожьте! Эту! Тварь!
Тварь кладёт снаряды всё ближе и ближе.
Я с грустью думаю, что это совсем не весело пережить такое утро и в итоге сдохнуть под развалинами домика.
Я на кухне.
Здесь только я нашел свободный угол.
Сейчас пытаюсь найти что-то поесть. Танк танком, а есть надо.
Но — нечего.
Зато нахожу приличную шапку-пидорку. А у меня нет шапки вообще. А тут вот она, нормальная, новенькая.
Чья, спрашиваю у рядом находящихся бойцов. Всё жмут плечами. Всем неинтересно. Все уже замучались сидеть на корточках в этом домике и ждать, когда чёртов танк его разнесёт. А он его всё равно разнесёт когда-то. Там, похоже, всерьёз за нас взялись и решили добить. Возможно, за своё побитое в домах воинство мстят. А может, спалили через дрон своего пленного (он в соседнем домике сейчас сидит) и решили его ликвидировать, чтоб не выболтал чего. Хотя чего он может выболтать? Это совершенно классический олигофрен. Я уже успел посмотреть его допрос, снятый на телефон. Рагуль что-то мычит, кряхтит и делает вид, что не знает русский язык. Русский язык он в итоге вспомнил, после крайних мер физического воздействия, но мычать, и кряхтеть, и пытаться поковыряться в носу не перестал. Сверху уже пришёл приказ «животное не обнулять» и вечером вывезти в тыл.
Чтобы вывезти его в тыл, надо подвинуть кого-то из наших трехсотых, машина не резиновая, а с этим пленным надо ещё отправлять конвой.
Предлагается хохла всё-таки обнулить, а наверх рапортовать, что он умер в результате несчастного случая, но резко противится некий штабной работник, для которого это шанс вырваться из Н-ки, хоть ненадолго, потому что именно ему поручено конвоировать мычащего рагуля в распоряжение ФСБ.
Так что хохлу несказанно повезло, чекисты его точно не обнулят.
Ну, пусть живёт, раз так. Если, конечно, побратимы, засевшие в «леопарде», не похоронят его вместе с нашими в домике с улетевшей крышей.
А чтоб не похоронили, думаем мы, надо всё-таки перемещаться.
До пункта эвакуации нам нечего и думать добраться под таким обстрелом. Но не так далеко есть ливневые трубы, мощные, железобетонные, укрытые под асфальтом.
Вот туда мы и начинаем небольшими группами перебегать из дома, пока танк перезаряжает свой боекомплект.
Среди раненых один слепой, с ним много возни, он много времени отнимает, а времени особо нет.
Кассетки продолжают сыпать, дроны летают, и скоро ко всему этому снова присоединится танк.
Едва только заканчиваем перемещения, со всеми этими слепыми, кривыми, косыми, танк начинает стрелять. Там уже в курсе за наши передвижения, и танк чётко бьёт по трубам. Трубы гудят, воют, башка раскалывается, но ты
