и закрепиться в нескольких домах, но тем самым они сами себя загнали в ловушку.
Закончилось всё это тем, что их блокировали в этих домах, окружили и зачистили. А ряд домов снесли артой вместе с ними.
Взятый пленный пояснил произошедшее тем, что «нам сказали, там никого нет». То есть, по их расчётам, на окраине села были только мы в своем домике, а остальные были пусты. А основные силы русских сидят в глубине села и сюда не сунутся, сдадут окраину без боя.
Но не тут-то было.
Десант встретил очень жаркий приём.
Мы сидели у проемов в стенах, контролируя все четыре стороны света. Я наблюдал за двором, готовый стрелять в любого, кто мелькнёт в темноте. Сзади, на соседней улице, маневрировал танк, а прямо к нашему дому летела на бешеной скорости БМП.
Если рассматривать машины как зверей, то это было похоже на то, как несётся к своей берлоге рассерженная медведица, а кусачий шакал, поджав хвост, улепётывает от неё.
Не доезжая до нашего дома, БМП начала стрелять вдогонку «Брэдли».
Грохот её пушки был отличной музыкой для нас всех. Рёв мотора, лязг гусениц, яркие вспышки, ощущение мощи нашей, родной техники вернули бодрость духа, притупили страх.
Когда сидишь в домике из говна и палок (а у хохлов всё из говна и палок: страна, нация, культура, история и, конечно же, дома), а в тридцати метрах от тебя рычит американская БМП, это очень дискомфортно. Можно, конечно, попробовать вылезти из домика с «шайтан-трубой» и угомонить его, но у меня на это духу не хватило. А кроме меня, как выяснилось, никто даже стрелять из «шайтан-трубы» не умел.
И вот ты сидишь с автоматом в картонном домике, а за разрушенной стеной рычит и лязгает сталью страшенный зверь.
Конечно, когда он исчезает, а на смену ему летит БМП-2, стреляя на ходу, настроение прямо в гору.
Но долго ей тут задерживаться нельзя. Отстрелявшись, она даёт задний ход и уползает вглубь села.
А мы между тем продолжаем сидеть по позициям, наблюдая за всем, что происходит вокруг, но не выдавая себя. Вокруг стоит дикая стрелкотня, но мы ещё ни одного выстрела не сделали.
Только если они сюда сунутся, а они не суются.
Бой рассыпался на кучи перестрелок.
Бешено молотят из четырёх стволов старики из соседнего дома. Ну как старики, мужики-контрактники лет по 50–55. Крепко пьющие, а потому подуставшие на вид. Поэтому и выглядят как старики, и зовём мы их так.
Пальба идёт вдоль всей улицы вниз, видимо, какая-то часть десанта прошла по полю, задними дворами.
Мы пытаемся понять, что и где происходит, но снова у нас нет чёткой картины.
А её нет, потому что, вываливаясь в клубах пыли из разрушенной комнаты, через тело Мальчика, наш командир, раненный в обе руки, потерял рацию. Выронил, а следом её благополучно запинали куда-то. И в темноте её не найти.
Поэтому мы и сидим, как слепые котята, в полуразрушенном, разваливающемся домике и можем только гадать: или наши добивают хохлов, или хохлы добивают наших, или происходит самое ужасное, что только может произойти сейчас, — friendly fire.
Между тем наш домик периодически простреливают. И снова непонятно кто.
Мы не отвечаем. Сидим ждём рассвета. Необходимо срочно отыскать рацию, потому что ситуация становится очень опасной.
Соседний домик, очевидно, обстреливают свои.
Значит, по какой-то причине командование считает его захваченным. Но он ещё держится, хотя хохлы его атакуют.
Если так пойдёт дальше, то доберутся и до нас.
Срочно нужна связь.
Едва лишь светает, по дому нашему прилетает выстрел из РПГ.
Половина задней стены с грохотом осыпается. Теперь у нас нет не только передней стены, обращённой к противнику, но и тыльной.
Из РПГ бьют свои. Видимо, углядели внутри дома кого-то из наших и приняли за хохлов.
Я и двое дагов бросаемся в разрушенную комнату, времени нет, надо найти, достать из-под земли эту чёртову рацию. Ползаем по полу, не поднимаясь, чтобы не быть видными снаружи.
Находим. Связываемся с командованием, просим прекратить огонь.
В рации мат-перемат:
— Вы там что, блядь, ебаны в рот, вы какого хуя молчали раньше, щас бы вас коробочка разъебала…
А «коробочка» реально маневрирует на соседней улице и, кажется, выцеливает соседний дом со стариками.
— Кто у вас слева? — слышится голос в рации.
— Там наши, деды.
— По нашим данным, там хохлы.
— Да нет же, наши там, старики!
— Нет, там не может быть наших. Щас «коробка» будет разбирать домик. Аккуратнее там!
Командир орёт, умоляет повременить. Убеждает, что в домике наши, нельзя по нему стрелять.
В рации молчание.
Потом с нами выходят на связь:
— Сейчас мы поднимем дрон, у них пять минут выйти из дома и помахать рукой. Если никто не выйдет, разберём дом на хуй.
Пытаемся доораться до стариков. Они нас слышат, но не разбирают слов. Зовут одного из наших.
Тот орёт:
— Да я это, я!
Они снова кричат его позывной.
— Да здесь я! Слышите меня?
Они снова кричат его позывной.
Голоса срываются на хрип.
Орём все по очереди. Надо успеть. Надо, чтобы кто-то вышел из дома и махнул рукой дрону.
Старики кричат позывной нашего бойца. Не разбирают, что мы говорим.
Неожиданно там раздаётся частая, густая стрельба. Очень плотный интенсивный стрелковый бой.
Со своего места я вижу, как срывается и уходит вглубь села подлетевший к дому наш дрон.
Снова рация.
— Ну что там, блядь? Где твои старики, вышли?
— Там бой.
— Знаем, видим. Ну, раз не вышли, значит, загандошили их хохлы. Теперь они точно в доме.
Да, теперь они точно в доме. Крепость стариков пала. Штурманули её хохлы, и стариков больше нет.
А через минуту не будет и хохлов. И дома.
Никого и ничего там не будет.
Потому что «коробка» открывает огонь прямой наводкой.
«Коробка» хоронит всё, превращая дом в груду строительного мусора.
Снова шипит радейка:
— Готовьтесь к выходу. Сколько вас там?
— Ясно.
— Перемещаетесь вниз по улице в дом Н. Через три минуты выход.
Наши отводят людей с края села. Значит, дальше по всему этому участку отработают танки или артиллерия, а потом будет зачистка.
Мы выходим. Я оглядываюсь. Там в проходе остаётся лежать Мальчик. Сейчас он умрёт второй раз, в разрушенном и горящем доме. Его тело навсегда останется в этих руинах. Он не поедет домой даже в цинке.
Очень жаль.
Очень жаль, но нам надо бежать к дому Н. Ещё ничего не закончилось.
XI
Дом,
