Две девушки. Что с ним такое? Что с ним такое?
Председатель. Вы признаете факты, которые вам ставятся в вину?
Камилл. Нет, нет.
Председатель. В таком случае защищайтесь.
Камилл. Не могу. Простите. На меня вдруг напала слабость.
Мужчина (в публике). Закатил глаза.
Вязальщица. Ах, какие нежности!
Девушка. Бедненький, как он побледнел!
Друзья суетятся вокруг Камилла. Он садится, с трудом переводит дыхание и вытирает лоб платком. Председатель пожимает плечами.
Фукье. Да или нет? Сознаешься?
Филиппо. Перечислите пункты обвинения.
Дантон. Да, прочти, посмей огласить их в присутствии народа — пусть он сам решит, кто его друг!
Председатель. Я о них достаточно говорил. Не следует лишний раз произносить во всеуслышание столь опасные слова.
Дантон. Опасные для кого? Для разбойников?
Народ. Ага! Ага!
Публика, охваченная волнением и любопытством, выражает удовлетворение.
Фукье. Они сговорились разыграть здесь комедию. Не будем задерживать на ней внимание.
Камилл (в отчаянии). Мне стыдно... Я у всех вас прошу прощения... Но я не спал несколько дней, ложь, которую я здесь о себе услышал, потрясла меня, и я никак не могу с собой справиться, мне трудно говорить. Позвольте, я немного передохну, мне нехорошо.
Девушка. Да развяжите ему галстук!
Вязальщица. Какой же это мужчина? Баба это, а не мужчина!
Фукье. У нас мало времени.
Дантон. В котором же часу ты подрядился доставить на гильотину наши головы? А подождать никак не можешь, палач?
Филиппо. Нет, ты подождешь, пока Демулен придет в себя. Вам пока еще никто не давал права резать людей, не выслушав их.
Народ. Правильно! Правильно!
Фабр. Ты знаешь, что Демулен — натура чувствительная и впечатлительная. Ты хочешь воспользоваться его слабостью, чтобы прикончить его. Но пока мы живы, тебе это не удастся.
Эро (насмешливо). Это поединок императора Коммода, который, вооружившись тяжелым мечом, принуждал своего противника драться копьем с пробковым наконечником.
Председатель. Молчать!
Все четверо. Сам замолчи, палач! Народ, вступись за наше право, священное право защиты!
Народ (в волнении). Верно!
Дантон (похлопывая Демулена по рукам). Ну-ну, дитя мое, приободрись!
Камилл (все еще очень слабый, овладевает собой, пожимает руку Дантону, улыбается ему и встает). Спасибо, друзья, моя непонятная слабость проходит, ваше сочувствие меня оживило.
Народ (теснится, чтобы рассмотреть его). Слышали? Слышали?
Камилл. Вот чего у вас никогда не будет, изверги: любви таких друзей!.. Вы обвиняете меня в том, что я свободно выражал свои мысли? Я горжусь этим. Верный Республике, которую я же и создал, я всегда останусь свободным, чего бы мне это ни стоило. Вы утверждаете, что я оскорблял Свободу? Я говорил, что Свобода — это счастье, это разум, это равенство, это справедливость. Вот как я ее поносил! Народ! Суди после этого сам, каких похвал они от меня требуют.
Народ. Браво!
Председатель. Не обращайтесь к народу.
Камилл. А к кому же мне еще обращаться? К аристократам?
Писец. Ишь ты! Ловко!
Камилл. Я взывал к милосердию Комитета. Я хотел, чтобы народ, наконец, воспользовался Свободой, которую он завоевал, как видно, для того, чтобы горсточка мерзавцев могла утолять свою злобу. Я хотел, чтобы люди прекратили распри и чтобы любовь соединила их в одну великую братскую семью. Должно быть, это желание есть преступление. Я же считаю преступлением ту безумную политику, которая оскорбляет Нацию, которая позорит народ, заставляя его на глазах у всего мира обагрять руки в невинной крови.
Движение в зале. Народ с напряженным вниманием следит за речью Демулена.
Председатель. Здесь не вы обвиняете, здесь обвиняют вас.
Камилл. Если хотите, я сам себя обвиняю, обвиняю в том, что не всегда думал так, как теперь. Я слишком долго верил в силу ненависти, боевой пыл затуманил мой разум, я сам причинил слишком много зла; я разжигал месть; мои писания не однажды острили топор. Мое слово приводило сюда невинных — вот мое преступление, мое настоящее преступление, в котором вы являетесь моими соучастниками и которое мне надлежит сегодня искупить!
Председатель. О ком вы говорите?
Фукье-Тeнвиль. Чью смерть ты оплакиваешь?
Филиппо. Молчи, Демулен!
Фабр. Это ловушка. Берегись!
Дантон. А, чтоб тебя! Прикуси язык!
Камилл. Я говорю о жирондистах.
Давид. Ага! Сознался! Сознался!
В народе ропот.
Председатель. Подсудимый сам признается, что причастен к заговору бриссотистов.
Камилл (пожимая плечами). Мой же «Разоблаченный Бриссо» вынес им смертный приговор.
Фукье-Тенвиль. А сейчас ты об этом жалеешь?
Камилл (не отвечая ему). Друзья! Я скажу вам, как Брут Цицерону: «Мы испытываем слишком сильный страх перед смертью, изгнанием и нищетой». Nimium timemus mortem et exilium et paupertatem. Заслуживает ли наша жизнь того, чтобы мы всячески старались ее продлить хотя бы ценою чести? Среди нас нет ни одного, кто бы уже не взошел на вершину горы жизни. Дальше начинается спуск, где на каждом шагу разверзаются бездны, которых не миновать даже самому обыкновенному человеку. Какие бы виды, какие бы красивые места ни открывал этот спуск нашему взору, они не выдержат сравнения с теми, которыми любовался Соломон, что не помешало ему, окруженному семьюстами наложниц, задыхавшемуся от роскоши и счастья, произнести такие слова: «Я убедился, что мертвые счастливее живых, а всех счастливее тот, кто не родился на свет»[9]. (Садится.)
Дантон. Глупец! Ты всем нам рубишь головы. (Обнимает его.)
Девушка. А все-таки он премиленький!
Слово получает Дантон. Он встает и направляется к судьям. В народе сильное волнение. Гул голосов: «Вот он!.. Вот он!..»
Председатель (Дантону). Подсудимый! Ваше имя, фамилия, возраст, звание и местожительство?
Дантон (громогласно). Местожительство? В скором времени — небытие. Мое имя? В Пантеоне.
Народ зашевелился, загудел — по-видимому, одобрительно, затем, после слов председателя, воцаряется полнейшая тишина.
Мужчина (в восторге). Вот это да! Ишь ты!..
Председатель. Вы знаете законы: отвечайте точно.
Дантон.. Я — Жорж-Жак Дантон, тридцати четырех лет, уроженец Арси на реке Об, адвокат, депутат Конвента, проживаю в Париже, на улице Кордельеров.
Председатель. Дантон! Национальный Конвент обвиняет вас в том, что вы состояли в заговоре с Мирабо и Дюмурье, знали их планы, грозившие гибелью Свободе, и тайно их поддерживали.
Дантон разражается громовым хохотом. В народе это вызывает дружный смех. Волна безудержной веселости прокатывается по залу. Озадаченные судьи, народ, даже подсудимые вытягивают шеи, чтобы лучше разглядеть Дантона; смех его до того заразителен, что и они не выдерживают. Вся зала дрожит от взрыва гомерического хохота.
Дантон ударяет кулаком по балюстраде.
Дантон (со смехом). Свобода в заговоре против Свободы! Дантон в заговоре против Дантона! Мерзавцы!.. Посмотрите мне в лицо. Вот она, Свобода! (Обхватывает руками голову.) Она в этом лике, представляющем собой ее безыскусственный слепок; она в этих глазах, в которых сверкает ее вулканическое пламя; она в этом рыкающем голосе, от которого дворцы тиранов бывают потрясены до самого основания. Возьмите мою голову, прибейте ее к щиту Республики. При одном взгляде на нее, как при взгляде на голову Медузы, все враги Свободы умрут от страха.
Аплодисменты.
Председатель. Я предоставил вам слово, чтобы вы защищали себя, а не восхваляли.
Дантон. Такой человек, как я, не защищается: мои действия говорят сами за себя. Мне нечего защищаться, не в чем оправдываться. В моей жизни нет ничего загадочного. Я не окружаю себя тайнами, чтобы путаться со старухой, как Робеспьер.
Смех в зале.
Женщина (в ярости). Это кощунство!
Дантон. Моя дверь всегда настежь, над моей кроватью нет полога. Все во Франции знают, когда я пью, когда я с женщинами. Я — плоть от плоти народа, У меня такие же добродетели и пороки, как у народа, я ничего от него не таю. У меня все наружу.
Давид. Сарданапал! Глядите, как его выворачивает наизнанку!
