– В принципе могло… Я, к сожалению, поздно об этом подумал – уже мы уехали оттуда.
– Вот! Не подумал, – начальник с удовлетворением ткнул носом подчиненного в обнаруженную недоработку, – а думать-то в нашей профессии не вредно.
– Но это только в принципе, – попытался хоть как-то защититься лейтенант, – а практически маловероятно, по-моему. Надо же какие-то веревки, чтобы труп спустить, вообще возня… Не сбросили же они труп просто из окна. …Хотя… – он призадумался, – могли, конечно, и сбросить – риск большой – шуму много – но, может, в такой ситуации и оправданный. Если у них рядом была машина, это имело смысл. …Но если это так, то работать должны были какие-то отчаюги – с большим стажем – сявки бы на такое не решились. Чего им надо было в этом институте? Я утром велел Игнатьеву – я его там оставлял на ночь, – чтобы он посмотрел под окнами, нет ли чего. Но никаких явных следов. Асфальт. Сухо.
– А зачем им вообще уносить труп? – еще раз вмешался в разговор заслуженный работник МВД, – какой в нем для них прок? Смотались бы побыстрее сами, да и всех делов.
– Э, не-ет! – с энтузиазмом вскинулся лейтенант. – Тут, по-моему, всё понятно. Во-первых, пока нет трупа, мы не знаем, кого убили. А они вполне могут опасаться, что через его личность мы можем найти дорожку и к ним. И потом: они же соображают, что разговоры об убийстве – еще не факт убийства, и если труп не обнаружен, не будет, скорее всего, и уголовного дела по факту убийства.
– О! Тут ты в самую точку попал. – Начальник увидел подходящий момент для вынесения своей резолюции. – Нет трупа – нет и достаточных оснований для возбуждения дела. Вот в таком ключе и пиши. Требуется, дескать, дополнительная проверка – ну, сам там сформулируешь поаккуратнее. Не будем торопиться. Случай какой-то мутный, а за нами и так куча недоработок числится. Зачем к ним еще и эту хрень добавлять. А ты, конечно, разузнай и проверь всё, что можно. Раз дело не заводим, то придется тебе этим заняться – больше некому.
– Ладно. Я тогда сейчас в этот институт съезжу, поговорю там с директором. А рапорт я вам попозже занесу. – Лейтенант помедлил и уже было встал со стула, но потом, видимо, решился и сел снова. – У меня тут вот еще какое соображение. Хочу вас спросить. …Вахтерша эта сильно испугана, хотя старается виду не подавать. Это вроде бы понятно. Этого и следовало ожидать. Но у меня такое ощущение, что страх у нее вызван не только тем, что позади – труп нашла, – но и тем, что впереди, так сказать, в будущем. Чего-то, мне показалось, она ожидает и боится этого. Ничего она подобного не говорила, но мне так показалось. И вот я думаю, не могла ли она сама выпустить бандитов и позволить им унести труп? Я не считаю, что она с ними в сговоре – тогда бы она просто не стала нам звонить. Но, вот предположим, она позвонила и заперлась, как сумела, в коридорчике перед выходом – появились двое-трое, тащут покойника и говорят ей: стой, бабка, не беги, мы тебя всё равно найдем и хоть из-под земли достанем – хочешь жить, выпусти нас и молчи про это – иначе… Если так, то понятно, чего она боится: с одной стороны, бандитов, а с другой – нас – понимает, что, если мы про это узнаем, она попадет в сообщники. Как вы думаете, может такое быть?
Но спрашиваемый начальник уже утерял интерес к обсуждению запутанной истории:
– Всякое может быть. Думай, ищи, проверяй. Действуй, короче. …Всё на этом. Свободен. У меня дела.
На таком оптимистично-энергичном напутствии подчиненному и закончилось это небольшое, но важное для нашей истории милицейское совещание.
В НИИКИЭМСе намеревавшийся поговорить с директором лейтенант был, как читателю уже известно, перенаправлен к заму по АХЧ, должность которого в это время занимал Василий Суренович Хачатрян. Поскольку этот персонаж должен будет еще появиться в нашей истории – по воле судьбы (или, как мы уже решили, по воле случая) и к своему несчастью он оказался в нее крепко впутанным, – стоит сказать о нем несколько слов.
Несмотря на свою фамилию и отчество внешне он мало походил на лицо, как бы сейчас сказали, армянской национальности. Видимо, шедшая от дедушки или даже прадеда армянская струя была сильно разбавлена в результате смешанных браков его предков. Скорее его можно было принять за украинца, за уроженца, предположим, Одессы или какого-то другого южного города – что-то характерное для южан в его облике всё же проглядывало. Тем более, что и в его выговоре отчетливо слышалось южное, украинское «Г» (почти как «Х»). То же можно сказать и о его манерах и стиле поведения: никакой особенной живости, повышенной эмоциональности, патриархально окрашенной фамильярности по отношению к собеседнику, никаких таких заходи, дорогой, гостем будешь или, закатив глаза за спиной прошедшей девушки, ваах, какая! То есть никаких примет «кавказского характера», с которыми сибиряки, в основном, знакомы по фильмам с участием Бубы Кикабидзе и Фрунзика Мкртчяна (хотя и в жизни такое иногда встречается) и проявления которых они невольно ожидают от человека с фамилией Хачатрян. Серьезный, солидный дядечка лет пятидесяти, подтянутый, немногословный, не склонный к шуткам и болтовне на посторонние темы, нередко выглядевший как «застегнутый на все пуговицы» чиновник (да, таким он, наверное, и был). В то же время была в нем определенная резкость, способность высказать в глаза что-то неприятное и даже обидное для человека – критики он не стеснялся и в вату ее не обертывал. Справедливости ради, надо сказать, что в таком стиле он общался не только с теми, кто был ниже его по рангу и положению или как-то зависел от него (в этом никто бы не усмотрел ничего индивидуального – барин сердится – чего ж тут удивительного), но и с теми, от кого мог зависеть он сам. Даже академик – в некотором смысле царь и бог в своем институте – вел себя по отношению к этому заму безупречно корректно и уважительно, побаиваясь, вероятно, нарваться на адекватный отпор, хотя с другими своими подчиненными – вплоть до зама по науке (формально, второго человека в институтской иерархии) – мог позволить себе многое, не вполне укладывающееся в рамки служебной этики. Правда, поговаривали, что раньше – когда-то достаточно давно – Хачатрян шел по партийной линии и продвинулся в своей карьере достаточно высоко – что-то вроде второго-третьего секретаря райкома партии. Однако потом у него как-то не заладилось, и он перешел на хозяйственную работу (видимо, вынужден был перейти – по своей-то воле редко так делают). Именно этим и сохранившимися у него связями в партийных верхах объясняли его независимую позицию по отношению к директору. Но все это были только слухи (и не Мише было судить о степени их достоверности), сам же зам по АХЧ о своей биографии не распространялся и задушевных разговоров ни с кем на работе не вел. Здесь, вероятно, надо также сказать, что начальник он был строгий, даже жесткий, и подчинявшиеся ему АУП и хозяйственные службы его побаивались и перечить ему не рисковали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вот к этому Василию Суреновичу и попал лейтенант со своими проблемами – как быстро выяснилось, попал как раз в тот кабинет, куда ему было нужно. О содержании их разговора известно со слов лейтенанта. Его собеседник был не в состоянии к этому что-либо добавить, но даже если бы до этого дошло, вряд ли бы он стал излагать суть дела по-иному. Интересовавшие милицию вопросы касались трех аспектов дела, относительно которых лейтенант пытался прояснить ситуацию. Сообщив вкратце и в несколько расплывчатых выражениях об инциденте, произошедшем в стенах института два дня назад, он попросил охарактеризовать вахтера Бильбасову с точки зрения того, насколько можно доверять ее словам и какова ее репутация в коллективе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Оправдывая свою характеристику, Хачатрян не стал хвататься за голову, услышав о трупе в институтском коридоре, и не засыпал лейтенанта кучей вопросов об этом загадочном происшествии – принял, так сказать, к сведению и от комментариев воздержался. И на поставленные вопросы высказывался спокойно, уверенно, не задумываясь и не выбирая, по-видимому, выражений. Хотя близко знаком с вахтером зам по АХЧ, естественно, не был, но высказался о ней, как о вполне надежном и заслуживающем доверия работнике: за все время ни одного прогула, никаких жалоб на нее, ни в каких склоках или конфликтах с комендантом, другими вахтерами не замечена – хотя, как вы понимаете, коллектив, главным образом, женский, и конфликты – пусть не каждый день – но бывают. Вообще, комендант считает ее одной из своих лучших подчиненных. Когда встает вопрос, кому из низового персонала дать премию или наградить почетной грамотой к празднику, Бильбасова почти всегда – одна из кандидатов. Собственно, поэтому я и знаю о ее существовании – так-то я больше с нарушителями трудовой дисциплины имею дело. Что же касается вашей из ряда вон выходящей истории, то здесь мне сказать что-либо трудно – хотя как-то не вяжутся такого рода выдумки с ее общей репутацией, никогда я не слышал о ее каком-то необычном или странном поведении и высказываниях. Впрочем, тут вам, наверное, лучше поговорить с комендантом – она, безусловно, лучше информирована.
