— Пять тысяч триста двадцать восьмой, — сказал Шейлок, спокойно жуя.
— Пять тысяч триста двадцать седьмой, — возразил двоюродный брат Лии, Иегуда.
— Я научил своего сына не ошибаться в цифрах, — заметил Гоцан. — Это — год пять тысяч триста двадцать восьмой, если он так говорит.
Аструга покачала головой:
— Мы запутались. Нам нужен раввин, чтобы научил нас считать.
Отец Хайм, который появился к концу молитвы, запыхавшийся и без облачения, выглядел оскорбленным.
— По моим подсчетам, Шейлок прав, — заявил он.
— В христианском мире с датами дело обстоит не лучше, — вмешался Ройбен. — Все ждут, что следующим папой будет Григорий, тот, который намерен ввести новый календарь. Протестанты-англичане, чтобы бросить ему вызов, уже сейчас заявляют, что будут придерживаться своего календаря, даже если все народы Европы пойдут другим путем! Англичанам всегда нужно держаться особняком.
— Хорошо англичанам! — засмеялась Лия.
— Но Англия еще хуже, чем Испания, — заметила Аструга. — Если говорить насчет того, как держаться. Всего несколько лет назад они сжигали на кострах своих протестантов, а теперь вешают католиков.
— Неплохо, — одобрил Шейлок.
Отец Хайм погрозил ему пальцем:
— Англия — не благословенная страна, раз там вешают католиков. Не думай туда отправиться. Ты знаешь, король Англии Эдуард Первый терпел иудеев в своем королевстве до тех пор, пока они отдавали ему свое золото? Когда у него кончались деньги, он хватал почтенного раввина и выдирал ему зубы, и говорил, что так будет с остальными иудеями, если они не отдадут ему свои богатства. Он выжал из них все, а потом изгнал силой!
Шейлок засмеялся.
— И из-за того, что какому-то старому английскому еврею больше двух веков назад выдрали все зубы, мы все должны оставаться в Испании и носить санбенито? — Он шутливо приставил свой нож к груди Хайма. — Я скорее пожертвовал бы королю твои зубы, чем свою грудь — пинге.
— Ш-ш-ш, Шейлок! — сказала Лия. — Он — священнослужитель.
— И, несмотря на это, мы уважаем его, — засмеялся Гоцан, похлопывая Хайма по плечу.
Время шло незаметно. Они выпили еще пасхального вина, рассказали все истории, какие смогли вспомнить и какие смогли придумать, и смеялись громче, чем в течение всего года. Они так развеселились, что никто из них не заметил отсутствия мальчика Мендосы, который должен был обслуживать стол.
Или того, что огонь в очаге на кухне так и не был зажжен.
* * *
Когда святые братья распахнули дверь, Лия вскочила и, не раздумывая, прикрывая живот рукой, швырнула в них горящий светильник. Пламя ярко вспыхнуло в воздухе, потом подсвечник попал в рукав одного из братьев, рукав загорелся от горячего воска, и вспыхнуло все одеяние. Он закричал, и второй святой брат отбросил свой меч и набросил на брата ковер. Шейлок затоптал пламя не из жалости, но для того, чтобы стало темно. Потом схватил Лию за руку и потащил к окну. Ройбен, Аструга и их сыновья уже открыли ставни и спрыгнули на крышу под окном, Иегуда и Аарон подсадили пыхтящего священника. Гоцан с Шейлоком с трудом протолкнули неуклюжую Лию в другое окно на крышу, едва избежав рук еще одного из святых братьев. Прежде чем вооруженный брат смог схватить Гоцана, его ноги уже были снаружи, однако ему не удалось избежать удара меча — нападавший успел высунуться наружу и глубоко вонзить меч в бок Гоцана. Тот упал и вместе с Шейлоком и Лией скатился по крыше, скользкой от его крови, в пыльный двор с высоты восьми футов.
Падая, Лия закрывала живот руками и жестко приземлилась на свою пятую точку.
— Беги, Лия, беги, — прохрипел Шейлок, поддерживая истекающего кровью отца. Жизненно важные органы Гоцана были задеты, и его кровь была повсюду. Шейлок, оттащив отца в тень, целовал и благословлял его, когда наверху послышались крики и зажгли факел, по черепичной крыше зазвучали тяжелые шаги.
Лия убегала со двора. Гоцан закатил глаза и затих, и Шейлок, рыдая, накрыл отца своим плащом. Затем взобрался на каменную стену и спрыгнул на улицу Ангела. Он смутно слышал шаги убегающей Лии и поспешил за ней, молясь, чтобы ей удалось найти убежище. Туман стал рассеиваться, и, пробегая мимо дворов, он видел только красные огни очагов. Шейлок побежал еще быстрее, но уже не слышал шагов Лии.
* * *
Лия не могла идти быстро, она сгибалась пополам, чтобы перевести дыхание, которое с хрипом вырывалось из ее груди. За спиной слышались шаги и крики святых братьев. Она сбросила туфли и бежала наобум, спотыкаясь о камни, молясь, чтобы туман скрыл ее. Однажды она уткнулась в глухую стену, ушиблась, на лице появились кровоподтеки и ссадины. Лия испуганно потрогала живот и почувствовала, как толкнулся ребенок. Всюду лаяли собаки, и ей казалось, что они гонятся за ней. От выпитого пасхального вина у нее кружилась голова, окружающий туман создавал впечатление, будто она бежит во сне или в ночном кошмаре. В голове стучали слова: «Толедо, отступники, Толедо, отступники!» Наконец, едва не падая с ног, она оперлась руками о стену и стала на ощупь пробираться по извилистым улицам, сквозь запутанный городской лабиринт.
* * *
«Шейлок, — думала она. — Я люблю Шейлока. Неужели они схватили Шейлока?»
Лия подошла к холму и из последних сил стала взбираться по нему, надеясь дойти до площади Сокодовер, воображая, сама не зная почему, что может постучать в дверь мастерской оружейника Хулиана дель Рея и найти убежище у него и его дочери. Можно выйти на площадь, думала она, если идти вдоль стены, тянущейся вверх по холму. В какой-то момент ей показалось, что она почти добралась до арки, через которую можно выйти на открытое пространство. Но вместо этого она снова уперлась в стену в конце темной улицы. Когда, всхлипывая, Лия повернула назад, то услышала приближающиеся крики и увидела огни факелов, подпрыгивающие в тумане, как огненные мячи. Она упала на колени, и руки в перчатках подхватили ее с двух сторон. С пылким рвением в голосе один из них сказал:
— Пошли, жидовка!
Глава 8
От мертвого еврея не было никакого толку, поэтому святые братья оставили Гоцана лежать на земле у стены, куда Шейлок оттащил его. На заре там и нашел отца сын, вернувшись, бледный и измученный, после бесплодных поисков Лии. Под окровавленной одеждой на заросшей седыми волосами груди лежал отрывок из Агады — его Гоцан читал за пасхальным ужином. Шейлок отложил свиток в сторону. Потом разорвал на груди свою рубаху.
Этим утром, с помощью двух двоюродных сестер, он омыл и завернул отца в саван и положил его на скамье в мастерской. Они похоронят его на следующий день. Шейлок произнес над ним короткую молитву, раскачиваясь от почтения, печали и изнеможения. Потом снова ушел в город и пересек его от ухоженной улицы Католических королей до выщербленных камней улицы де лос Алферитос.
Он спустился от арки в форме замочной скважины ворот Солнца на площадь Сокодовер и прошел по древнему римскому мосту, чтобы поискать в камышах на берегу реки Тахо, хотя и знал, что это бесполезно. Ночью ворота были закрыты, и как могла бы Лия перебраться через городскую стену, чтобы спрятаться у реки? Не найдя к полудню жены ни на городских извилистых улочках, ни в доме семьи Селомо, ни в своем доме на кухне, он направился к мрачному зданию у церкви Сан-Висенте и громко постучал в парадную дверь.
— Возьми меня, — сказал он священнику, открывшему ему. — Вонзайте свои ножи в мою плоть. Бенито Гоцан за Елизавету де ла Керду. Мою жизнь — за ее жизнь!
— Ты мешаешь работать Святой канцелярии, у которой свои порядки, — укорил его священнослужитель. — Если бы твоя жена была истинной христианкой, ей нечего было бы бояться. Посмотри, как ты ведешь себя, человек.
— Позволь мне увидеться с отцом Бартоломео, — умолял Шейлок. Но священник закрыл дверь у него перед носом.
Шейлок снова забарабанил в дверь, потом побежал к торцу здания с воплями: «Елизавета, Елизавета!» Из здания вышел член Святого Братства и велел ему убираться прочь. Шейлок в исступлении подумал было: если ударить этого человека, его арестуют и отведут в здание, к его жене. Но он знал, что так не будет. Его схватят и запрут в камере, и он ничем не сможет ей помочь.
Шейлок побежал вниз с холма к собору. Пробегая по полу из огромных каменных плит от трансепта[32] до нефа с часовней Святых, он спрашивал у каждого священника и мирянина, попадавшегося ему на пути, где отец Бартоломео или отец Лопе. Никто о них ничего не знал.
У боковой стены Шейлок увидел старую женщину, выходившую из исповедальни. Он быстро направился к деревянной кабине, вошел и закрыл за собой дверь. За перегородкой он смутно разглядел профиль священника.
— Отец Лопе? — окликнул он. Последовала пауза, и потом тихий голос Хайма прошептал:
