Сто шестьдесят…
На двухстах метрах давление настолько обжимает жесткий гидрокомбинезон вокруг тела, что чувствуется каждая складка шерстяного нательного белья. Ощущение не из приятных, но я настойчиво иду вниз…
Сто восемьдесят.
Сто девяносто…
Давненько не опускался так глубоко от поверхности моря. На двести метров мы ходим на гелиево-кислородной смеси, именно такая сейчас забита в мои баллоны. Максимальная глубина, на которой мне приходилось бывать, – триста пять метров, но на тот рекорд я отправлялся в специальном водолазном снаряжении на сверхпрочной кабель-шланговой связке. К сожалению, сегодня таковой в нашем распоряжении нет.
На глубине двести двадцать метров натыкаюсь на небольшой выступ, почти горизонтально торчащий из плоскости склона. Обследовав его и отыскав глубокую выбоину, понимаю, что судно ткнулось в препятствие на приличной скорости и продолжило гибельное падение в пучину.
А еще понимаю, что дальше идти не могу – дисплей дайверского компьютера настойчиво мигает, предупреждая о предельной глубине погружения.
На пути к поверхности мне приходится сделать несколько декомпрессионных «площадок», и время подъема изрядно затягивается. Встретившись у края пропасти с Георгием, интересуемся у Жука состоянием Рогова.
– Жив, – отвечает он. И тихо добавляет: – Состояние очень тяжелое.
Не улучшилось оно и к моменту нашего возвращения на корабль, и к моменту отхода из района трагедии.
Сторожевик гнал к Североморску на всех парах, однако члены моей группы находятся в подавленном состоянии. Мы разбредаемся по каютам, не притронувшись к ужину, не проведя традиционного «разбора полетов» и даже не опрокинув по двести граммов крепкого алкоголя для «сугрева» и снятия нервного напряжения.
Наверное, каждый из нас ощущает долю вины в происшедшем, а потому не испытывает никаких желаний, кроме одного – уединиться в своей каюте.
Путь до Североморска кажется всем чрезмерно долгим. Я связываюсь по «спутнику» с Горчаковым, докладываю о результатах операции и прошу посодействовать в эвакуации вертолетом раненого Рогова.
Помолчав, шеф обещает помочь и отключается. Я знаю, что он тоже тяжело переживает каждую нашу потерю.
Он действительно помог – едва сторожевик достигает приемлемой дистанции, как оперативный дежурный Северного флота тут же сообщает: «Вертушка» вылетела, встречайте…»
Поисково-спасательный «Ка-27» касается колесами шасси вертолетной площадки через час с небольшим. Мы аккуратно загружаем в грузовую кабину носилки с нашим товарищем и проводим взглядами уносящуюся в сторону берега точку под двумя быстро вращающимися винтами.
После этого на душе становится немного легче, и мы отправляемся в каюту Георгия, выпить за скорейшее выздоровление самого молодого коллеги.
Обратный путь в Москву занимает всего несколько часов и проистекает в обычном порядке: один из причалов в Кольском заливе, тряский автобус, аэродром Североморска, погрузка в небольшой ведомственный самолет, перелет и посадка в Чкаловском.
Пока вытаскиваем из багажного отделения самолета нашу «снарягу», к стоянке подкатывает знакомый служебный автомобиль, из салона которого выходит генерал Горчаков. Он мрачен и немногословен.
– Отойдем, – говорит он, поприветствовав каждого крепким рукопожатием.
Отходим.
– Плохо дело, – генерал подпаливает сигарету. – Рогов умер, не приходя в сознание. Врачи ничего не смогли сделать. В заключении написано: скончался от травм, не совместимых с жизнью.
– Ч-черт! – Со злостью пинаю валявшийся на бетонке камешек. – Зачем они полезли к траулеру?! Я же приказал ждать на безопасном расстоянии!
– Я знаю тебя и Георгия не первый год. Уверен: вашей вины в смерти молодых ребят нет. Но назревает проблема.
– Опять кабинетные упыри?
– Они самые.
– Задолбали! Тут и так места себе не находишь, так еще эти крысы!..
– Понимаю, – вздыхает Сергей Сергеевич и выуживает из кармана упаковку нитроглицерина. – Но ты и твои ребята должны быть готовы к нудной процедуре дознания.
– Не впервой. Вам плохо? Опять что-то с сердцем?
Сергей Сергеевич страдает хронической сердечной недостаточностью, которая иногда – в моменты сильного волнения – заканчивается довольно опасными приступами.
– Ерунда, – морщится он, закидывая таблетку под язык.
Но я-то вижу, что ему хреново, и знаю, чем эта «ерунда» заканчивается.
– Давайте подвезу вас на своем «шведе» – аккуратненько и прямо до подъезда.
– Доеду на служебной, – отмахивается он и, ссутулившись, покидает стоянку.
Покончив с разгрузкой, мы прощаемся – солнце уже скрылось за горизонтом, пора разъезжаться по домам. Я с третьего раза завожу свой «швед» и ползу по бесконечным московским пробкам в сторону опостылевшей холостяцкой квартиры…
Повестку в ближайший форпост Следственного комитета я обнаруживаю в почтовом ящике, едва добравшись до дома и войдя в родной подъезд. «Оперативно! – подумалось мне в лифте. – Вот так бы вы работали, когда рушатся электростанции, затапливает города, горят леса и тонут подводные лодки…»
В повестке значилось время явки в качестве свидетеля по уголовному делу за четырехзначным номером.
– Ну и ладно, – бросаю я бумажку на кухонный стол. – Свидетель – не обвиняемый…
Прежде чем завалиться спать, набираю номер Горчакова – из головы не выходит его бледное лицо, трясущиеся руки и таблетки нитроглицерина.
Тот не берет трубку, и я начинаю жалеть, что не знаю номера мобильника его дочери. Супруга нашего шефа погибла в автомобильной катастрофе несколько лет назад, и никого, кроме взрослой дочери, у него не осталось.
Около одиннадцати вечера генерал все-таки отвечает.
– Чего беспокоишь, Евгений? – скрипит знакомый тенорок.
– Да так… На аэродроме показалось, будто вам плохо, вот и решил поинтересоваться самочувствием.
– Нормальное самочувствие, – ворчит шеф. – Отпросился с работы, лежу, пью лекарства.
– И как всегда, дымите сигаретами?
– Дымлю иногда.
– Врача вызывали?
– Нет, конечно. Если это не приступ, то зачем мне врачи?!
Да, врачей он недолюбливает. А мне достаточно и того, что услышал относительно бодрый голос старика.
Даст бог – выкарабкается…
О визите к следователю я вспоминаю лишь на следующий день, когда, хорошенько выспавшись, захожу на кухню, чтобы съесть чего-нибудь на завтрак. До обозначенного в повестке времени остается всего-то полтора часа.
Быстренько ополоснувшись в душе и выскоблив бритвой лицо, подбираю нейтральную гражданскую одежку и выскакиваю во двор, заставленный легковыми автомобилями.
Настроение скверное, но подвохов от сотрудников Следственного комитета я не жду. А напрасно.
Знать бы тогда, чем это рандеву закончится!..
С трудом запустив двигатель шведского монстра и прорвавшись через многочисленные заторы, я все же успеваю к назначенному сроку.
Показав охраннику повестку, поднимаюсь на второй этаж, без труда нахожу нужный кабинет и стучу в дверь. А спустя пять секунд знакомлюсь с мужиком в синем мундире из Следственного комитета.
На его погонах, как и на моих, блестят по две больших звезды. Однако первые же сказанные им фразы недвусмысленно дают понять, кто будет «заказывать музыку».
– Присаживайтесь, – кивает он на единственный гостевой стул, приставленный к просторному полированному столу. – И прошу не расслабляться. Дело в том, что произошло небольшое недоразумение: в повестке закралась ошибочка.
Я вопросительно вскидываю брови, а на его лице блуждает нехорошая улыбочка.
– Вы проходите по уголовному делу не свидетелем, а обвиняемым.
– Обвиняемым? – смотрю я на следака глазами размером с ленинский рубль.
– Да-да. И не просто обвиняемым, а обвиняемым под номером один, – говорит он с ударением на последнем слове.
Глава восьмая
Российская Федерация, Москва
Около двух недель назад
Следователь в синей форме с погонами подполковника юстиции промокал лоб аккуратно свернутым платком, буравил меня колючим взглядом и монотонным голосом – будто по бумажке – диктовал вопросы. Я спокойно отвечал…
Он не понравился мне сразу – еще при первой встрече. А сегодня – спустя пару недель нашего знакомства – мы повстречались в пятый или шестой раз. Точно не помню, так как сбился со счета.
Он среднего росточка, неплохо сложен, с благородной проседью на висках и тонкими губами, с отточенными, как под резец, чертами лица. Но бывает же так: смотришь на человека и ловишь себя на мысли, что от странной, почти интуитивной неприязни невозможно избавиться.
– Посему, готовьтесь к худшему, – цедил подполковник сквозь зубы. – Срок вам грозит немалый.
