Компания в этой квартире — мелочь, системка. Руки до них как-то не доходили. Хотя за ними есть кое-кто повыше — Его лицо неожиданно стало жестким, замкнутым.— Но теперь я ими займусь.
Александр! — вдруг раздался зычный папин голос — Ну-ка иди сюда, паршивец!
Разговор закончился. Саша растерянно посмотрел на инспектора, пробормотал: “Я сейчас” — и отправился к родителям. Он был слегка оглушен новыми обстоятельствами дела. Вернее, не слегка, а весьма. У него даже в ушах стучало.
В напряженной тишине родительской спальни прозвучали грозные слова: “Запрещается смотреть телевизор и видеомагнитофон, а также включать кассетник и проигрыватель. Не только сегодня, но и завтра…” Саша молча выслушал приговор и вернулся обратно.
Окно было распахнуто настежь. Он подбежал, перегнулся через подоконник. Внизу, на асфальте, лежал портфель. Лучше сказать — то, что было когда-то портфелем. Лопнувший по швам, с выдранными замками, с многочисленными резаными и колотыми ранами. “Это инспектор”,— вдруг сообразил Саша На глаза у него навернулись слезы. “Точно!” Изумленный, он смотрел вниз. Что тут произошло? Несчастный случай?
Инспектора было жалко. В общем, неплохой дядька, душевный. Вот только должность его портит: во все вмешивается, заставляет оправдываться, пристает по пустякам. А теперь… Вид изувеченного портфеля был ужасен. Ничего не скажешь, умелая работа. Создавалось впечатление, будто в инспектора силой пихали что-то большое, массивное, с острыми углами. И он не выдержал. Лопнул… Саша похолодел от страшной догадки. Его убили! Это расправа! Системщики поняли, что засветились, и решили остановить зануду…
Под окном неожиданно появилась дворничиха. Она завопила:
— Ты че портфелями бросаешьси! Не видишь, помойка рядом! Ишь, барин, подбирай тут за ним!
Она взяла тело погибшею гражданина и понесла его к мусорному баку, вдохновенно осуждая нынешнюю молодежь.
Саша завопил:
— Подождите! Это инспектор!
Но дворничиха уже решительно подошла к месту и, не колеблясь, завершила печальную церемонию. Все было кончено.
Саша закрыл окно. Тут на глаза ему попался мятый клочок бумаги, валявшийся на подоконнике. Он развернул ею.
“ВОПРОС: Вы признаете себя виновным?
ОТВЕТ: Нет.
ВОПРОС: Значит, вы пока отказываетесь признать себя виновным?
ОТВЕТ: Но я же не виноват!
ВОПРОС: Потому до сих пор и отказываетесь?
ОТВЕТ: А что мне за это будет?”
Очевидно, это были обрывки протокола чьего-то допроса. Вот и все, что осталось от бюрократа. Вот и все.
Жалко.
Саша упал на кровать и замер. Через некоторое время мама просунула в дверь голову и сказала:
— Сашуля, мы с папой идем к дяде Севе, у него день рождения.— И шепотом добавила: — Да не грусти ты так. Папа у дяди Севы быстро оттает.
“Не вздумай включить телевизор!” — донеслось из прихожей серьезное папино предупреждение.
И родители ушли.
“Действительно,— подумал Саша,— у дяди Севы сегодня день рождения”. Он лежал ничком на кровати и в очередной раз все-все понимал. Ему было даже слегка не по себе. Впрочем, ощущалась и смутная гордость: еще бы, расколол такую задачку!..
“Цель банды вещей — приручить меня, ну и, конечно, всех нас. Они собрались сделать из нас заводных дурачков, которые будут с утра до вечера работать на них. И главное — любая классная вещь может стать этим самым “людистом”, то есть ответить любовью на любовь, если человек даст ей свою энергию. Вот в чем ужас. Они все не плохие и не хорошие, они целесообразные, и поэтому непонятно, с кем, собственно, нужно бороться. Так и прокукуешь всю жизнь в клетке.
Похоже, Хлумов уже приручен. Правда, он нисколько не расстроен этим. Во многом он лопух и останется им навечно, но… Хлумов прекрасно знает, где что продается и в какую цену. Он считает в уме, урча от удовольствия, причем намного быстрее Матильды, в особенности любит считать доходы. А как он владеет игрой “Монополия”! Все шестиклассники увлечены “Монополией”, но Хлумова теперь победить невозможно. В глазах его частенько прыгают цифры — так же, как на экране компьютера. А некий мальчик со спортивным велосипедом? Может, и он тоже? А Алекс, который потихоньку завидует? А другие шестиклассники, с их “шузами”, майками, нашлепками?”
Примерно такие странные вопросы бродили в голове у Саши Токарева. Когда же они ему надоели, вдруг возник новый вопрос, куда более насущный. Что будет дальше? Здесь, в этой квартире?
Он вскочил. Он ужаснулся.
Папа в последнее время здорово изменился. Появилась в нем какая-то новая энергия — страшно знакомая. Как папа теперь смотрит на “видик”! Примерно так он раньше смотрел на маму… Цепочка ясно видна. Сначала шкаф с пианино, потом Саша, кактус, Шери… И если эксперимент продолжается, то этой ночью — очередь за папой. Система упорядочит его! А потом? Каждый вечер мама пилит папу за то, что он купил электронный хлам вместо настоящих вещей. Ведь ей позарез нужно кожаное пальто. Зачахнет она без пальто, и все тут. Папа уже обещал напрячься и купить.
Саша заметался. Надо было что-то делать. Немедленно. Бежать на чердак, звонить дяде Севе, смываться из дому?.. Потом немного успокоился. “Спасу родителей,— твердо сказал он себе.— Но как? Раздолбать вдребезги всю банду? Купят новую, а меня отправят на заслуженный отдых — в интернат для дефективных. Попробовать победить распоясавшееся железо? Сумею, наверное. Ведь я его уже ни капельки не люблю… Кстати, насколько меня успели упорядочить? Смог же я разговаривать с портфелем, пообщался с Системой в моей квартире…”
Откровенно говоря, Саша Токарев был в отчаянии. Ни в чем он не был уверен, потому что имел очень слабое представление о том, как побеждают вещи. В груди стало холодно и тесно — от понимания собственной слабости. Может, все-таки отдать Алексу что-нибудь? Да нет, папа тут же заберет обратно…
План действия родился сразу. Странный это был план, непродуманный, болезненный. Да и приводил ли он хоть к какому-нибудь результату? Неизвестно. Во всяком случае, план предполагал четкие действия, а когда есть возможность действовать, исчезают и слабость, и отчаяние.
Саша сделал следующее. Включил телевизор, нашел по одной из программ весьма скучную, но познавательную передачу “Вечер в Эрмитаже”, в которой давался очень важный материал по залам № 217-221, и поставил видеомагнитофон на запись. При этом он стирал классные мультфильмы. Затем установил на проигрыватель пластинку для изучающих английский язык — из комплекта “Повторяй за нами”. И стал записывать ее прямо на кассету с песнями “Морды тонки”. Ему было жалко, невыносимо жалко, но он терпел. Ему хотелось остановить эту пытку, но он держался. Рушилось то, к чему он успел так привязаться.
Саша лег на кровать и попробовал думать о том, как усядется сейчас за пианино, сыграет “собачий вальс”. Или как достанет книжку из шкафа: стекла-то двигаются. А завтра пойдет обследовать чердак, чтобы не дать этой истории закончиться так просто. Но милые сценки почему-то плохо представлялись ему, и тогда шестиклассник Александр Токарев заплакал.
Он повторял сквозь слезы, наверное, чтобы успокоиться…
21
…“Пусть пленка крутится. Пусть все сотрется. Пусть”. И тут я заметил, что индикатор записи не горит. Значит, и запись не идет? Но я же включал! Честное пионерское! Я же включал!..
