Тихо в квартире. Первый раз не тянет что-нибудь включать. А ведь поначалу все вместе врубал — кайф ловил. Почитать, что ли? Шкаф не открывается.
И вообще как-то стыдно. Мщу, ерунду вытворяю. Кстати, вчерашний хмырек с чердака превращаться мне запретил. Словом смешным грозился — “демонтаж”, я запомнил. Если он, конечно, не приснился. У меня в детстве так бывало: во сне добрался до горшка, а утром оказывается — нет… А вдруг я влип со своими шуточками? Уж больно странный был этот “пришелец”. Может, действительно, я каким-то инопланетянам поперек дороги встал? Наверное, не стоило мне превращаться. Ведь чувствовал же! А удержаться не мог— все мы, Токаревы, такие, заводные. Да, мне еще доказывать надо, что я не верблюд! Инспектор явно дело шил: самовольно, мол, хапнул способность. Надо бы пораскинуть мозгами. Такие дела творятся! Что-то он там про граждан плел, вроде бы я выселил кого-то в ночь перед вторым сентябрем. Между прочим, тогда в самом деле подозрительная ночка была. Скрипы, кряхтение, завывание из шкафа. Уж не сидел ли “гражданин” в шкафу? А потом начались заморочки: со шкафом, с красками, с пианино. Следующей ночью я в телевизор превратился. И понеслось! Сегодня утром с кактусом фигня какая-то. Может, все это друг с другом связано и что-нибудь означает?
Начала в моей голове мысль наклевываться. Я, правда, не успел понять какая, потому что меня отвлекли. Заявился Алекс с очень важным делом. Оказалось, он пришел попрощаться. Петя Жаров решил сегодня же бежать из дому — ехать на Север и зарабатывать на магнитофон,— и Алекс должен ехать вместе с ним. Дело чести. Алекс был суров, немногословен — короче, готов к испытаниям. Рукавицы попросил и еще сказал:
— Хочу с твоим папашей переговорить, про Север разузнать.
Стремный поворот! Надо же, что придумали, идиоты! Настроение мгновенно поднялось. Смех из меня рвется, я даже опух, сдерживаясь, а тут звонок в дверь, и заходит — кто бы вы думали? Лена Печкина! И сразу спрашивает:
— Получил назад свой магнитофон?
Я не стал им ничего объяснять. Зачем? Я просто пошел, включил аппарат и поставил кассету “Морды тонки”. Алекс подбежал к магнитофону, выпучив глаза:
Откуда он у тебя?
Шутка,— говорю я и снова смеюсь.
Смотрю, Алекс в лице переменился. Посерел, будто пылью покрылся. Наверное, понял, что я их мастерски надрал. А потом, вместо того чтобы восхититься и начать выспрашивать, процедил:
— Ну ты и сволочь.
Он не стал ждать, пока я досмеюсь и объясню ему все толком, он взял и ушел, добавив вместо “пока”: “Набить бы тебе, Токарев, морду для профилактики”. Я всегда знал, что Чернаго — грубый дурак.
А Лене Печкиной было так же весело, как и мне. Я, конечно, не раскрыл ей свои секреты и все такое. К тому же чувствую — настрой снова киснет. Захотел отвлечься. Музыка крутится, почему бы не потанцевать? Так прямо и сказал:
Печка, давай потанцуем.
— А целоваться не полезешь? — вдруг спросила она. И покраснела. Я даже возмутился:
— Вот еще, очень надо.
Я так и не понял, обрадовалась она или огорчилась, но танцевать мы начали. Потоптались немного, тут нам и помешали. Пришел с работы папа. Печка сразу засмущалась, отодвинулась от меня подальше, громко попросила какие-то учебники, а когда я сказал, что нет у меня никаких учебников, она заторопилась домой. И напоследок ляпнула:
— Хорошая у тебя музыка, Токарев. Жаль, у Алекса нет такого магнитофона.
Я, конечно, не выдержал:
— Ну и дуй со своим дураком Алексом на Север!
Она похлопала глазами и убралась. Стрекоза.
Пока не пришла мама, у нас в квартире было спокойно. Мы с папой занимались “видиком”, экспериментировали, записывали с телевизора всякую всячину. Я выпросил у папы еще одну кассету, он обещал купить. А мама все испортила. Ворвалась сердитая,— наверное, на работе втык получила — и тут же дневник у меня потребовала. Ясное дело, чем это закончилось. Учился я ведь всего-ничего, а уже полный набор в дневнике имею: пару-парашу схлопотал у Матильды, директриса дебильное замечание впаяла… Мама на меня наорала и прогнала делать уроки.
Я хотел вечером телек включить, так мне и этого не дали!
Ну, предки! Окончательно настрой убили, а ведь так клево день начинался. Обидно.
Уроки я, понятно, делать не стал. Вот еще! Решил родителей повоспитывать, а то все они меня — надоело… Взял полотенце и отправился в ванную, будто бы мыться. На самом деле я шутку одну придумал, рискованную, между прочим. А что? Я такой — смелый! Правда, не всем это заметно. Кроме того, мне интересно стало: смогу ли. Оказалось, могу! Разделся я, забрался в пустую ванну, лег и превратился в воду. Ощущение было довольно-таки непривычным. Впервые я почувствовал себя растекающимся, ничем не скованным, даже задремал ненадолго. А потом пришел в себя и увидел, что надо мной склонилось испуганное мамино лицо. Мама кричала, наверное, папе: “Тут только вода в ванне, а его нет!” Меня вдруг закрутило, потащило куда-то, я с ужасом понял, что мама выдернула затычку, мою голову засосало в темную дыру, и через секунду…
Ночь четвертая. НЕПОДОТЧЕТНЫЙ
17
…Саша Токарев мчался по трубе канализации в неизвестном направлении. Поначалу он струсил: ему показалось, что он вот-вот распадется на неисчислимое множество маленьких Токаревых. Он пустил в ход все имеющееся у него мастерство и немного сгустился, прекратив тем самым опасный распад. При этом едва не переусердствовал — еще чуть-чуть, и он застрял бы в трубе непонятно в каком виде.
Саша вынырнул в одном из ленинградских каналов, по счастью, не слишком далеко от дома. И, не теряя времени, осуществил обратный переход. Особенно удачным было то, что в его распоряжении оказалось полотенце, которое он случайно держал в руках во время превращения. И когда Саша добрался до берега, он обвязался этим полотенцем в определенной части тела и пошлепал домой, притворяясь индийским йогом.
Дверь открыла мама. Увидев одетого не по сезону сына, покрытого к тому же разводами мазута, она бессильно привалилась к косяку.
Ты где был, мерзавец?!
Мылся,— стуча зубами от холода, сказал Саша. И добавил, неловко соскребая с себя грязь: — Ма, а где мочалка?
Тут прибежали папа и кошка. Втроем они втащили Сашу в квартиру и вихрем закрутились вокруг него. Опомнился он уже в своей постели — отмытый, накормленный, пристыженный.
Перед тем как заснуть, Саша неожиданно вспомнил. Была мысль, которую отогнал приход Алекса! Очень неясная, едва осознанная мысль. И вот какая. Превращения начались с телевизора, кроме того, “отходняк” имел телевизионный характер. Видимо, это не случайно. Но почему именно телевизор? Очень просто: он уважал телевизор больше всего. Без других вещей он еще мог бы прожить, а без телека — никак. Потому-то с него все и началось…
Саша проснулся оттого, что кто-то дергал его за ухо. Он открыл глаза, успел заметить над собой нависший документ и тут же зажмурился: свет был включен.
“Распишитесь в моем приходе”,— прозвучал начальственный голос.
Саша спросил, еще до конца не проснувшись:
— Сколько времени? — и приоткрыл один глаз. “Пишите: два часа пять минут”. Пухлый пальчик потыкал в бланк. “Подпись ставьте здесь”.
В руке у Саши обнаружилась авторучка, и он послушно расписался, второй раз в жизни. После чего окончательно проснулся.
Это был инспектор.
— Вам что, родители открыли? — уточнил Саша.
— Неподотчетные номер двадцать один и двадцать два отключены,— объяснил ситуацию инспектор.— А дверной замок нам как-нибудь подотчетен.— В его голосе прорезалась гордость.
Затем он уверенно подошел к письменному столу и опустился на стул с таким видом, будто здесь и было его рабочее место. Отодвинул в сторону Сашино барахло, расчистив себе поле деятельности, достал неизвестно откуда кипу бумаг, набор канцелярских принадлежностей — в общем, устроился очень основательно. При этом оказался спиной к лежащему Саше, что отнюдь не помешало ему в работе.
Двадцать третий, именующийся Токаревым,— скучно заговорил он.— Ты злостно нарушил предписание о неприменении незаконно присвоенной способности.
Я…— Челюсть у Саши вдруг затряслась, и он заныл: — Я нечаянно… я не хотел… оно само, честное…
Но в настоящее время,— монотонно продолжил инспектор,— этот факт не является основанием для демонтажа ввиду снятия с вас главного обвинения. Согласно существующим правилам, главное обвинение становится известным обвиняемому лишь после его снятия или во время демонтажа. Поэтому теперь могу сообщить. Вы обвинялись в нарушении первой обязанности подотчетных мне граждан: не покидать и не менять клетку. Но подозрение о том, что вы гражданин, скрывшийся из своей клетки и меняющий облик, не подтвердилось Таким образом, будучи всего лишь человеком, то есть неподотчетной стихией, вы подпадаете под действие только хозяйственного права или законов о непреодолимой силе
