Че возник словно черт из табакерки и, похоже, только что снова разрушил мой мир. Устало вздыхаю и тихонько прикрываю раму. В последний раз украдкой смотрю вниз — включается уличное освещение, и в свете фонаря на идеальном недосягаемом лице Че я замечаю ссадины и кровь.
Глава 17
Знаю, нет у меня гордости, но это даже хорошо: как бы я продержалась восемь лет, гоняя в вещах брата по школе, в то время как остальные девчонки устраивали ежедневное дефиле в новых образах? Вот я и натягиваю впопыхах кеды Ви, кричу матери, что выйду ненадолго, хлопаю дверью и выбегаю в подъезд. Кровь гудит в ушах — не слышу даже топота ног по бетонным ступеням. Выбегаю в душные сумерки, резко торможу, потому что от ужаса темнеет в глазах. Делаю несколько шагов и дергаю Че за рюкзак — тот даже не обратил внимания на тень, метнувшуюся к нему из подъезда.
— Привет, Че! — бодро приветствую я.
Он поворачивается и растерянно скользит по мне взглядом. Щека распухла, из ссадины проступает кровь, под глазом выступил яркий синяк. Че широко улыбнулся:
— Солнце! Я ведь забыл, что ты тоже живешь тут!
Мимо подъездов прошла группа молодежи. Че схватился за козырек бейсболки и надвинул его на глаза.
— Что случилось?! — Я готова закричать, физически чувствуя его боль. — Снова неприятности дома, да?
Че вразвалочку направляется к лавке, взбирается на нее с ногами, садится на спинку. Мысленно благодарю небеса, что этого свинства не видят местные бабушки: они давно сидят по домам, уткнувшись в экраны телевизоров. Тут же вспоминаются проделки, которые мы однажды учинили с Че, и, радостно улыбаясь, я вслед за ним взбираюсь на лавку.
— Этот гребаный урод, — в излюбленной манере «репортажа с места событий» начал Че, — опять гонял ремнем близнецов, а они мелкие, даже для своих восьми лет еще шкеты, понимаешь? Они плакали, прятались, а мать просто сидела в комнате. Я живу с ними только полтора года, но такого насмотрелся, что впору убить его к чертям! А она отсиживается в комнате.
Че в сердцах сплевывает под скамейку, привычным жестом трет виски и замолкает. Смотрю в темноту подвальных окошек соседней пятиэтажки. К Че даже не оборачиваюсь: боюсь, что чувства, до предела обостренные его присутствием, разорвут меня изнутри, и я рухну прямо в выгоревшую траву палисадника.
— Тебя опять попросили из дома…
Че взвивается:
— Когда я не выдерживал и ставил его на место — оказывался виноватым!.. Сегодня же я даже рожу не пытался прикрыть, потому что мать стояла в дверях. Она все видела! Как думаешь, Солнце, что она на это сказала?
Нет, Че, твоя сказка не может быть настолько плохой.
До этого момента, спрятавшись за улыбкой и отстранившись от реальности, я всегда могла игнорировать несправедливость. «Что поделать, — думала я, — жизнь просто такая. Тупая, жестокая, бессмысленная».
Гнев выбивает из легких весь отравленный гарью воздух. Поднимаю голову и смотрю прямо в глаза Че — в них в свете фонаря мерцает холодная злость.
— Тебе сейчас некуда податься, так? — спрашиваю, пытаясь разглядеть за ней темный огонь, что видела на тех злополучных фотографиях.
Он утвердительно кивает, и мой мозг срывается в хаотичные поиски выхода.
— Гостиница? — предлагаю я.
— Какая гостиница, я на мели, даже семестр в универе не могу оплатить, — усмехается Че и расслабленным жестом указывает на свои раны. — Да и если где-нибудь засвечусь с такой мордой — та еще сенсация будет.
— Друзья?
— Нет у меня друзей, Солнце.
На верхних этажах грохнула рама, где-то нестройно поют подвыпившие женщины, комментатор громко ругает футбольного судью в невидимом телевизоре. Я совсем забыла, что со мной сидит местная звезда. Возле него наверняка крутятся лишь завистники и прихлебатели, но и те, и другие ждут, когда же Че оступится и побольнее упадет. В ужасе отвожу взгляд и охаю:
— Че, а как же ты будешь вести эфиры?
— Сейчас гоняют старые выпуски.
Летний вечер плавно превращается в густую, черную, словно сажа, непроглядную ночь. Температура едва опустилась ниже тридцати, по спине под белой майкой Ви струится пот, сердце заходится и пропускает удары. Под фонарем танцуют мелкие серые мотыльки. Че рядом, почти касается татуированным плечом моего, худого и обгоревшего на солнце, и я уже там, на высоте — кружусь среди мотыльков в девяти метрах над горячим асфальтом.
В сонные звуки только что народившегося августа воплем врезается адский тяжеляк входящего вызова. Че смотрит на подсвеченный белым экран — его лицо перекашивает жуткая улыбка — и молча подносит телефон к уху. Скрипучий женский голос отстраненно, как робот, выдает:
— Артем, папа тебя простил и велел сейчас же возвращаться.
И Че дурным голосом орет в трубку:
— Знаешь, что?! Зато я вас ни хрена не простил! Пошли вы!.. — Он прерывает вызов, выключает телефон и бросает его на самое дно рюкзака. Его руки трясутся.
Изо всех сил вцепившись в некрашеные сучковатые доски, я втягиваю голову в плечи, сутулюсь и съеживаюсь, а сердце обливается кровью. Я должна ему помочь. Кто, если не я?
И мой растаявший, словно сливочное масло, мозг наконец выдает блестящее решение.
— Че, у тебя есть хоть немного денег? — начинаю осторожно, и он кивает.
Медленно слезаю со скамейки, обретаю неустойчивую почву под ногами, растерянно озираюсь, прячу руки в карманы шорт.
— Я тебя на пару дней впишу, — решаюсь я. — Но это не здесь, нам придется бежать на ночную электричку.
«Скажи: «Да». Согласись. Пожалуйста…» — кусая губы, про себя молюсь я, и Че вешает рюкзак на плечо:
— Окей.
Глава 18
Я еще ни разу не ездила на ночных электричках — лишь сидя на лавочке у деревенского дома, считала мелькавшие у темного горизонта огни в их длинных хвостах. Мне казалось, что уехавшие в ночь люди — это счастливцы, что сожгли за собой все мосты и решились начать жизнь с чистого листа.
