Какой, на фиг, товар, какие еще, к черту, деньги? Кайф-облом-кайф, кайф-ништяк-кайф. кайф-кайф-кайф. (Без кайфа нет лайфа, хоть фейсом об тейбл.) Вот это действительно формула, вот уж действительно смысл бытия. Так что засуньте ваши деньги, сами знаете куда (в тумбочку под носовые платки, рублей десять, не пойду ж я завтра на день рождения с пустыми руками).
Значит, кайф. Впрочем, продолжая взятую ранее линию неуклонной борьбы с иностранщиной, да и просто в вечном стремлении к правде жизни, станем употреблять более универсальное понятие - мечта. I have a dream... Поколение автора, беззаботное поколение детей with eyes turned within верило в мечту.
В некое всеобщее счастье, кайф, если угодно, праздник. И знаете, во-первых, смеяться над несчастными нехорошо, а во-вторых, на самом деле тогда, в безоблачной середине семидесятых, некий всеобщий и вечный праздник, казалось, вот-вот в самом деле наступит. Праздник желания. Он был здесь, тут, не за горами, за углом, этот волшебный день, когда оковы тяжкие падут и свободный полет желания к единственной достойной цели - всеобщему и полному удовлетворению - не потревожит, не оборвет ни занудливый папаша, ни истеричная мамаша.
Но что же питало эту мечту, что было в крови тогда, отчего вновь и вновь в этом полном материализма и разочарования мире зажигались глаза и увлажнялись губы? Кто давал силы раз за разом прекрасному Фениксу детства, возвращал ощущение полета, необыкновенного могущества и счастья? Музыка, друзья мои, Шизгара.
Шизгара, это слово, которое coined мое поколение. Да, я не хочу употреблять другое слово - рок. Этот синоним русскому слову "судьба" потерял былой свой волшебный смысл, он глазеет теперь на нас с каждого угла, свисает с газетных страниц, расплывается на афишах, бисером горит во лбу у всякого неприглядного скоропортящегося товара. Фу, отбросим его. он ничего больше не означает. Оно стало чужим. Good-Bye. Оставим другое ("наше"), неизвестное пока платным всезнайкам, способное и сейчас вызывать в душе чудесное движение. Шизгара.
Шизгара. Это музыка мечты об исполнении всех желаний, это музыка кайфа. Музыка - живая вода. Музыка наших семнадцати и восемнадцати, оставшаяся там, в шестидесятых, в семидесятых на Большой Каретнои, Сибиряков-гвардейцев. Музыка сытого, полного сил и потому обуреваемого прекрасными фантазиями поколения.
Но кто, кто тот кудесник, сумевший материализовать простой чередой аккордов эту детскую мечту об исполнении желаний? Кто сделал чудо, кто дал музыке смысл? Дети. Дети, придумавшие себе смешное имя The Beatles. Четыре ребенка, четыре трудных подростка, балбесы с именами Джон, Пол. Джордж и Ринго. Четыре невоспитанных мальчика крикнули: "Невоспитанные дети всех стран, unite" - и запели хором:
She was just seventeen
You know what I mean.
И подарили миру всю эту чудесную мишуру - длинные волосы и узкие джинсы, самих себя как воплощение и символ мечты о полете, об исполнении всех желаний. Цветикмиллионно-миллиардо-квинти-билли-филли-нилли-цветик. Шизгару. (Это обалденное, такое битловское небитловское слово.)
Битлы принесли с собой кайф. Елочка, зажгись - и елочка зажглась! Ни раньше, ни позже. О, эти три гитары, они сумели невозможное - выразили чувства, эмоции, эти импульсы души и сердца, для которых рассудочная взрослая лексика имеет (в брезгливо отнесенном в самый конец приложении) лишь убогий набор: ой, ах и черт побери. Музыка же выразила все, всю невербализируемую гамму, всю бездну, и кайф, и облом, и ништяк, и ни фига. и я балдею, и цимус. чуваки, воще.
И мы, мы, наше поколение, стали ровесниками откровения. Оказались (и потому, мне кажется, и достойны истории). Дети шестидесятых и семидесятых, еще недавно безнадежно бродившие в дебрях "что" и "который", мы вдруг услышали себя и друг друга.
И, став свидетелями, соучастниками этого чуда. мы совсем ополоумели и вдруг поверили в возможность (реальность) еще одного, другого, главного чуда детства - чуда исполнения желаний.
We all live in a yellow submarine
Yellow submarine
А почему бы и нет. если вот она, наша всемогущая худышка, синеокая фея в джинсах "Super Ritle":
She's goddess of a mountain top
Burnin' like a silver tiame
The sun of beauty and love
And Venus was her name.
Вот в каком виде память сохранила первый куплет.
She's got it
Your baby, she's got it
I'm your Venus
I'm your fire
At your desire
Ax, наконец-то четыре быстрых английских слова явились перед нами. She's got it. She's got it, откат, прикол, торчок, конец всему, вот он, гений частой красоты. Шиз-гат ит, откуда взялась буква "р", задача для грядущего лингвиста-этимолога, но это те самые слова. She's got it. они сложились в бессмертное - Шизгара. с ударением на втором слоге. She's my baby, a-bop-a-lula... и выделился адреналин, и началось непроизвольное сокращение мышц, сами собой заходили руки и ноги (а ну, сделай громче, чувак. громче, громче, еще. еще...), и радостное "аа-ааа-аааа" вырвалось из глотки навстречу второму куплету.
Her weapon was her magic eyes
Makin' every man mad
Dark as the dark night she uas
Got that no one else had
И все прошло, и страх, и слабость, и ты поднялся с колен и стал огромным, всесильным и щедрым, и великий указующий перст перед носом твоим задрожал, потерял прямизну, испугался, спрятался, составил на пару с большим козу. Милый, милый, смешной, ho, и обернулся Сергей Михайлович совой лупоглазой, hey-ho, а Зинаида Васильевна лягушкой ква-ква-ква, прочь с дороги, я иду. I follow the sun.
Ну. наконец-то перед нами раскрылся механизм всей этой замечательной кутерьмы, в котором бешено перемещаются наши герои и их длинные волосы, из сине-белых дыр сверкают попки и коленки, красные носки выглядывают из матерчатых (вельветовых) шузов, самодельные трафареты не уступают фирменным, а магнитофон "Комета-206" поражает выносливостью. Боже мой. все это существует, все это движется, живет под музыку. Mama Weer All Crazee Now.
Та-та-та-да!
We want the world! And we want it now!
Итак, нам всем стало ясно. ларчик открылся, а значит, конец поэзии. Отмашка сделана, походная песня спета, третий звонок дан, пассажиры занимают свои места, провожающих просят выйти из вагона - Sheez Gaara Ooh, Baby Sheez Gaara,- широкие створки окна с треском распахиваются, и в сверкающем ореоле звенящего стекла из окна второго этажа выходит человек. Выходит навстречу празднику исполнения желаний Евгений Анатольевич Агапов, по прозвищу Штучка. Счастливого пути. ВСТРЕЧА С СОСЛАГАТЕЛЬНЫМ НАКЛОНЕНИЕМ
Ничто так не обогащает повествование, как внезапная встреча двух центральных персонажей. При столкновении взглядов и желаний сюжетная линия теряет прямолинейность, и, безусловно, проницательный читатель прав, ожидая чрезвычайных происшествий и непредвиденных исходов. Однако, как ни печально, но верность жизненной правде, непоколебимость которой уже заставила нас сознаться во множестве малоприятных и просто мерзких событий, и сейчас в критическую минуту удержала автора от соблазна художественного вымысла.
Встреча не состоялась. Уподобившись птице, Евгений Анатольевич Агапов без остатка отдался делу спасения своей юной жизни. Борясь с коварным нисходящим потоком, преодолевая бессознательные позывы кроиться миру в черепе. Евгений, прямо скажем, не уделил ни малейшего внимания весенним прелестям двора и уж, конечно, не заметил фигуру неудачливого хавбека на скамейке под тополями. Еще пять или шесть часов ему не будет решительно ничего известно об участи знаменитых гричиковских кудрей. Итак, явив ловкость, свойственную обыкновенно лишь хвостом снабженному домашнему животному, Штучка счастливо вонзил сначала пару нижних, a затем и одну верхнюю конечность в дворницкий монблан, после чего помимо желания завалился на бок, захрустел веточками, зашелестел листочками и, слегка лишь нарушив цельность завтра же через дверь "Узел горячей воды" должной в подвал перекочевать горы, скатился вниз живой и невредимый. В то же мгновение вскочил на ноги и опрометью кинулся к огромной (подворотней никак не назвать) арке. Признаем очевидный факт,- чутье его не подвело. paзминувшись с Евгением буквально на какое-то мгновение, в место его благополучного приземления шмякнулась, истекая остатками чая, небезызвестная читателю сумка. Добавим к этому одно,- лишь выскочив на улицу и пробежав по Николая Островского полквартала под ветвистыми карагачами бульвара, Штучка почувствовал себя вне прямой видимости и досягаемости, остановился и на выдохе произнес выстраданное убеждение: - Дура!
И с этим приговором на устах оставим его на время восстанавливать дыхание, а сами вернемся к Михаилу Грачику, переживающему медленное, но целительное превращение обиды и отчаяния в светлую мальчишескую радость.
Не вводя читателя в заблуждение, заметим,- вовсе не героический поступок Штучки снял с Михаила тяжкое родительское проклятие, нет, когда смысл стремительной мизансцены дошел до нашего героя, спустя, наверное, минуту, уже в полной тишине и неподвижности вечернего воздуха южносибирского двора, он мрачно молвил давно определенную в его представлении истину: Дурак!
