Скиф согласился, чтобы не вызвать гнева старца. Но в голове у него созрел план…
Стражи Гинду не строили тюрем. Под них они использовали пещеры, к стенам которых приковывали за ногу пленников или преступников. Освободиться от тяжелой цепи с замком было невозможно, а если кто и проявил бы чудеса находчивости, то все равно не смог бы сбежать: вход в пещеру обычно охраняли двое-трое вооруженных стражников.
В такую темницу и поместили Скифа, на всякий случай связав ему и руки. Сторожами к нему приставили Мураба и другого воина по имени Акил. Чтобы не заснуть, охранники вели беседу друг с другом.
— Вторая ночь без сна, — жаловался Мураб. — А рано утром опять в дорогу… Посмотри, что он там делает, — сказал он, имея в виду Скифа. — Спит?
— Чего смотреть? — зевая, откликнулся Акил. — Спит, не спит… Не девица — взгляд все равно не ублажит… Никуда не денется…
— Покарауль один. Я схожу поем.
— А я? — обиделся Акил.
— Хорошо, — поспешно согласился Мураб, — есть не буду. Мне тут надо… Я быстро вернусь.
Акил презрительно посмотрел ему вслед, осуждающе покачав головой:
— Влюбленный человек и влюбленный ишак ничем не отличаются друг от друга!
Скиф слышал их разговор. Когда шаги Мураба стихли, он подал голос:
— Эй, приятель, дай воды напиться.
Свою злость на влюбленного Мураба Акил перенес на Скифа:
— Спал бы лучше. Воды! Потом еще что-нибудь захочешь…
Ворча, он все же взял стоявший рядом с ним медный кувшин и вошел в пещеру, где в углу на циновках со связанными спереди руками, облокотившись о стену, сидел Скиф. Вид пленника не внушал опасений, и Акил, позабыв об осторожности, подошел к нему. Скиф напрягся, рывком приподнялся и с силой ударил Акила незакованной правой ногой в горло.
Захрипев, тот рухнул на землю. Выхватив из-за его пояса кинжал, Скиф зажал его между ног и перерезал веревку, стягивавшую руки. Этой же веревкой он связал еще не пришедшего в себя Акила. Но ключа от замка цепи Скиф у охранника не обнаружил. Однако ему удалось дотянуться до автомата Акила как раз в тот момент, когда к пещере подошел возвращавшийся со свидания Мураб. Обеспокоенный отсутствием Акила, он вошел в пещеру и увидел направленный на него автомат и лежащего на полу связанного Акила.
— Подойди ко мне! — приказал Скиф.
Ошеломленный Мураб подошел. Скиф профессиональным ударом «отключил» и его. Обнаружив заветный ключ, он освободился от цепи, затем связал вместе обоих стражей, уложил их на циновки, обмотал их ноги цепью и, закрыв замок цепи ключом, повесил его обратно на пояс Мураба. Прихватив оба автомата и покидая пещеру, Скиф бросил напоследок:
— Ну вот, наконец-то и выспитесь… Сколько можно дремотой перебиваться.
Однако как ни спешил Скиф справиться с охранниками, время он все-таки упустил и, выйдя из пещеры, увидел приближавшихся стражей Гинду. Те его не заметили, и он решил вернуться и поискать другой выход из пещеры. Забрав по дороге у Акила факел, он отправился в путь по подземелью.
Через минуту ему пришлось остановиться: пещера расходилась на два тоннеля. Долго размышлять было некогда, и Скиф рискнул пойти по правому, более широкому коридору.
Не успел он сделать и нескольких шагов, как неожиданно провалился в какую-то яму. Сильно ударившись головой о камень и потеряв сознание, он покатился вниз…
…И оказался в том же самом мертвом городе, в котором его забрали в плен стражи Гинду.
Подивившись такому чуду, Скиф направился искать выход из городского лабиринта, однако вскоре обнаружил, что, куда бы он ни шел, ноги все равно приводили его на улицу, с которой он начал свое первое путешествие. Устремившись прочь от заколдованного места, мимо чайханы, мимо кофейни, мимо базара, он опять вышел на ту же улицу.
«Что за мистика? — подумал Скиф, вытирая выступивший на лбу пот. — То ли я кружу по городу, то ли сам город совершает круги вокруг меня…»
Он расстегнул ворот влажного камуфляжного комбинезона. Солнце пекло во всю мощь. Как и тогда, очень хотелось пить.
Не в силах терпеть, Скиф постучал в ворота какого-то дома и стал ждать. К его удивлению, ворота приоткрылись, и в образовавшуюся щель он увидел пожилую женщину в черном платье и белом платке.
— Апа! — заговорил Скиф на местном наречии. — Не дадите ли напиться усталому путнику?
Женщина, раздумывая, смотрела на него. Наконец, она пригласила его в дом:
— Будь гостем, путник! Отдохни перед тяжелой дорогой, которая тебе предстоит.
Скиф, заинтригованный ее словами, вошел в дом.
Женщина принесла кувшины с виноградным и кизиловым соками и, пока он пил, удалилась на кухню. Вскоре оттуда донесся вкусный запах рубленной на кусочки курицы, пожаренной с луком и овощами.
Через некоторое время женщина внесла блюдо с едой и поставила его перед гостем. Когда Скиф насытился и откинулся на мягкие подушки, женщина спросила его:
— Ты не встречал моего сына? Он исчез тысячу лет тому назад, когда Волшебный город был еще в расцвете…
Скиф не знал, что сказать, подумав, будто женщина безумна.
— Ты пришел издалека, — продолжала она. — Если не видел, то, может, слышал о нем?
— Не пришлось, апа! — мягко, как больному человеку, ответил Скиф.
— Ты и истории нашей не знаешь? — не отставала женщина.
— Нет, апа. А что это за история? — в свою очередь спросил он.
Сев рядом со Скифом на другую подушку, женщина начала:
— Мы не всегда жили так, как сейчас. Было время, когда наш Волшебный город знали в далеких странах — от долины Нила, где любая сухая палка, воткнутая в землю, распускается листвою и цветами, пурпурными и лиловыми, и до верховий Ганга, где люди ездят на гигантских слонах с длинными хоботами вместо носа; от бескрайних южных степей, где голые женщины ездят верхом на конях, до Севера, где люди ходят в шкурах животных, и дальше — до самого края земли. В те незапамятные времена и написал о нем великий историк: «Кто не видел Волшебного города, тот не видел мира, ибо земля его — золото, а сады его — диво, женщины его — гурии, а дома в нем — дворцы, воздух же там такой ароматный, что его благоухание превосходит сладость мирры. Там никогда не бывает зимы, круглый год там царит весна, цветут розы, гиацинты и жасмин…»
Я сама, о чужеземец, — продолжала женщина, — была в те времена совсем не в том положении, в каком ты видишь меня сейчас. По происхождению я — дочь царя амалекитян, того, кто справедливо правил этой землей, и владела я тем, чем не владел никто из здешних владык, и была я справедлива при приговоре, и творила суд правый среди людей, и одаряла, и не брала сверх того, что мне причиталось по сану и положению моему. Долгое время я жила радостной и приятной жизнью, я отпускала на волю невольниц и рабов, я затмевала красотой других дев на радость отцу моему. Когда же отец совсем состарился, мне пришлось выйти замуж, и родила я сына, прекрасней которого не было и уже не будет никогда в подлунном мире.
Рос он юношей изящным, с томным взглядом и легкой походкой, с лицом, подобным луне в ночь, когда она достигает своего совершенства, и глаза у него были черные, как безлунная ночь, а брови — как луки, и был он умен, и изучил он все науки, какие только существуют под солнцем, и все искусства покорились ему. Особенно ловок он был в рисовании, еще маленьким мальчиком безо всякого труда проводил он от руки прямые линии, ровные круги и всевозможные узоры, изображал птиц, зверей и растения столь искусно, что многие хотели потрогать их, дабы убедиться в том, что они неживые. Он не раз говорил мне, что, если бы не судьба, которая обрекла его на корону властителя, он хотел бы стать простым строителем городов, дворцов и храмов.
Но на все воля Создателя, вечного и бесконечного, да вершит он ее! Умер его отец, мой муж, и мальчика, еще не окрепшего в познании секретов власти, возвели на трон. С тех пор его словно подменили, он уже не интересовался науками, не читал книг, забросил, как ненужный хлам, свои рисовальные принадлежности и проводил целые дни в сокровищнице дворца, пересчитывая и перекладывая с места на место драгоценные камни и золотые монеты.
Казалось, ничто на целом свете больше не мило ему. Напрасно учителя пытались увлечь его былыми занятиями, впустую звездочеты составляли его гороскопы, где говорилось, что равного ему властителя-ученого никогда не будет на земле. Напрасно я сама приводила к нему прекраснейших своих невольниц, думая, что их красота затмит для него мертвый блеск камней и золота.
Но это оказалось еще не самым худшим из того, что готовила мне Судьба по воле Всевышнего, творца человека и всех тварей земных, господина равно рабов и господ.
В один из дней сын мой вышел из сокровищницы, а ведь он не выходил из нее даже для приема пищи, рабы подавали ему еду туда; он не выходил даже во время сна, спал там, не раздеваясь и подолгу не меняя одежд, среди золотых и серебряных слитков, изумрудов, бриллиантов и жемчуга. И вот он вышел, дабы сказать мне, что сокровищ слишком мало и что он должен пополнить казну. Он стал собирать войско и готовиться в поход на чужие земли. Ничто не помогло — ни слезы матери и предостережения моего престарелого отца, его деда, ни увещевания служителей Всевышнего, ни дурные пророчества звездочетов. Он был непреклонен в своем намерении и на следующий же день во главе несметного войска отправился в путь.
