Садясь к столу, он был голоден, а теперь ерзал на месте. Он ждал свободного дня целую неделю; и вот пожалуйста! Не успеешь прийти домой – хочется отсюда вырваться: цепляется, во все суется, прямо хоть в училище сиди. Кроме того, он еще не привык к ее новым вкусам. Раньше она сама гнала его из дому под любым предлогом, чтобы насплетничаться всласть с легионом подруг, каждый день собиравшимся у нее и сражавшимся в лото. Теперь все было не так – она впивалась в него, она хотела, чтобы он сидел только с ней и слушал часами ее нескончаемые жалобы. Каждый раз она взвинчивала себя, громко взывала к Богу, молилась вслух. И тут она изменилась – раньше то и дело забывала пойти к мессе, и Альберто нередко слышал, как она злословит с подругами про священников и святош. Теперь она ходила в церковь чуть ли не каждый день, завела себе духовного наставника, иезуита, по ее словам, «истинного святого», назначала себе послушания, а однажды у ее изголовья Альберто видел «Жития Св. Розы Лимской». Мать убирала со стола и сметала рукой крошки.
– Я к пяти вернусь, – сказал он.
– Приходи скорей, – откликнулась она. – Я к чаю куплю печенья.
Женщина была толстая, грязная, засаленная. Прямые волосы падали ей на лоб, она откидывала их левой рукой, не забывая при этом поскрести в голове. В другой руке она держала кусок картона, которым раздувала пламя; уголь отсырел, дымил, стены кухни были черные, щеки у женщины – в пятнах сажи. «Ослепнешь тут», – бормотала она. От искр и дыма глаза ее слезились, веки опухли.
– Что? – спросила Тереса из комнаты.
– Ничего, – пробурчала женщина, склоняясь над котелком; суп еще не кипел.
– Что там? – переспросила Тереса.
– Уши заложило? Я говорю – ослепнешь тут.
– Хочешь, я помогу?
– Куда тебе, – отрезала женщина; теперь она одной рукой мешала ложкой в котелке, а другой ковыряла в носу. – Ничего ты не умеешь. Ни шить, ни стряпать – ничего. Эх ты…
Тереса не ответила. Она только что вернулась с работы и прибирала. В будние дни прибирала тетя, по субботам и воскресеньям – она. Это было несложно, всего две комнаты – спальня и еще одна, где ели, отдыхали и шили. Дом был старый, ветхий, вещей – немного.
– Сегодня сходишь к дяде, – сказала тетка. – Может, получше примут, чем прошлый раз.
На поверхности супа показались пузыри; неяркие огоньки вспыхнули в теткиных глазах.
– Я завтра пойду, – сказала Тереса. – Сегодня не могу.
– Не можешь?
Тетка яростно обмахивалась куском картона.
– Нет. У меня свидание.
Картон застыл в воздухе, тетка подняла глаза. Потом пришла в себя и снова принялась махать.
– Свидание?
– Да. – Тереса остановилась, метла замерла у пола. – Меня пригласили в кино.
– В кино пригласили? Кто ж это?
Суп кипел. Тетка, по-видимому, о нем забыла. Она повернулась к двери и ждала ответа, неподвижно, терпеливо, не поправляя волос.
– Кто тебя пригласил? – повторила она и стала быстро обмахиваться картоном.
– Один мальчик. Он на углу живет, – сказала Тереса, опуская метлу на пол.
– На каком еще углу?
– В кирпичном доме. Ну, в двухэтажном. Его фамилия Арана.
– Фамилия такая?
– Да.
– Это что, который в форме ходит? – не отставала тетка.
– Да. Он в военном училище. Их отпускают по субботам. Он в шесть часов ко мне придет.
Тетка подошла к Тересе, тараща и без того выпученные глаза.
– Они люди приличные, – сказала она. – Одеваются шикарно. Машину имеют.
– Да, – сказала Тереса. – Голубую.
– Ты каталась на ихней машине? – забеспокоилась тетка.
– Нет. Я с этим мальчиком только один раз говорила. Две недели назад. Он должен был прийти в то воскресенье, а его не пустили. Он прислал мне письмо.
Вдруг тетка резко обернулась и кинулась в кухню. Огонь погас, но суп еще кипел.
– Лет тебе не так мало, – сказала тетка, возобновив борьбу с непокорной прядью. – А все дура дурой. Вот ослепну, и помрем с голоду. Ты его держи, парня-то. Это тебе подвезло, что он тебя приметил. Я в твои годы уже с брюхом ходила. И зачем мне Господь детей посылал, не пойму. Всех забрал.
– Да, тетя, – сказала Тереса.
Подметая, она смотрела вбок и видела свои серые туфли на высоких каблуках. Они были грязные, поношенные. А вдруг Арана поведет ее в хорошее кино?
– Он что, военный? – спросила тетка.
– Нет. Он учится. У них такая же самая школа, только начальство военное.
– Школа? – рассердилась женщина – А я-то думала, приличного подцепила. Конечно, тебе что, хоть тут разорвись, хоть тут лопни, тебе что с гуся вода…
Альберто поправлял галстук. Неужели это он в зеркале? Свежевыбритое лицо, аккуратные, еще мокрые волосы, белая рубашка, светлый галстук, платочек в верхнем кармане. Неужели вот этот чистенький, с иголочки одетый пижон – он сам, Альберто?
– Ты красивый, – сказала мать из комнаты. И печально прибавила: – В отца…
Альберто вышел из ванной. Наклонился, поцеловал мать. Она подставила ему лоб. Какая она хрупкая, маленькая – ему до плеча! И волосы почти седые… «Перестала красить, – подумал он. – Теперь она выглядит куда старше».
– Это он! – сказала мать.
И действительно, в ту же секунду зазвенел звонок. «Не открывай», – сказала мать, когда Альберто шагнул к дверям, но не двинулась с места.
– Здравствуй, папа, – сказал Альберто.
Отец был невысокий, плотный, лысеющий, в безупречном синем костюме. Целуя его щеку, Альберто услышал резкий запах духов. Отец улыбнулся, похлопал его по спине, окинул взглядом комнату. Мать стояла в коридоре, у ванной, в смиренной позе: голова опущена, глаза прикрыты, руки сложены под фартуком, и шея немножко вытянута, как у жертвы под топором палача.
– Здравствуй, Кармела.
– Зачем ты пришел? – еле слышно сказала мать, не меняя позы.
Ничуть не смутившись, отец запер дверь, бросил на кресло кожаный портфель, сел, непринужденно улыбаясь, и жестом пригласил Альберто сесть рядом. Альберто взглянул на мать; она не шевельнулась.
– Кармела, – весело сказал отец, – иди сюда, детка, поговорим. Ничего, Альберто уже взрослый.
Альберто стало приятно. Отец выглядел моложе матери, здоровее, крепче. И в жестах его, и во взгляде, и в голосе была какая-то неуемная живость. Может, он просто счастлив?
– Нам не о чем говорить, – сказала мать. – Не о чем.
– Ну, ну, – сказал отец. – Мы ведь культурные люди. Обсудим спокойненько…
– Ты мерзавец! – крикнула мать и сразу изменилась: сжались кулаки, побагровело лицо, мгновенно утратившее кротость, вспыхнули глаза. – Вон отсюда! Это мой дом, я за него плачу.
Отец шутливо зажал уши. Альберто взглянул на часы. Мать уже плакала, трясясь и всхлипывая. Она не утирала слез, и в мокрых бороздках на ее щеках был виден светлый пушок.
– Кармела, – сказал отец, – успокойся. Я не хочу скандалов. Дальше так идти не может, это глупо. Переберись из этой халупы, найми прислугу, живи по-человечески. Ты не имеешь права опускаться. Подумай о сыне.
– Вон отсюда, – взвизгнула мать. – Это порядочный дом! Не таскай сюда грязь! Иди к своим шлюхам. Мы не хотим тебя знать! Оставь свои деньги при себе! Я сама сумею дать сыну образование.
– Ты живешь, как нищая, – сказал отец. – Где твое достоинство? Я хочу тебя обеспечить. Что ты уперлась, черт побери?
– Альберто! – отчаянно крикнула мать. – Он меня оскорбляет! Мало ему, что он меня ославил на всю Лиму! Он хочет моей смерти. Помоги же мне!
– Папа, не надо… – без особого пыла сказал Альберто. – Не ссорьтесь…
– Молчи, – сказал отец. Теперь он смотрел торжественно и строго. – Молод еще. Когда-нибудь поймешь. Не так все просто в жизни.
Альберто стало смешно. Он как-то видел отца в центре с очень красивой блондинкой. Отец его тоже видел, но отвел взгляд. А вечером зашел к нему в комнату и, глядя так же, как сейчас, сказал те же самые слова.
– Я хочу предложить тебе выход, – говорил отец. – Послушай меня минутку.
Мать снова стояла перед ними олицетворением скорби. Однако Альберто заметил, что из-под ресниц она зорко следит за отцом.
– Тебя беспокоят условности, – сказал отец. – Я тебя понимаю, общепринятую форму надо уважать.
– Циник! – крикнула мать и снова сжалась.
– Детка, не перебивай меня. Если хочешь, давай жить вместе. Снимем приличный дом тут, в Мирафлоресе. Поселимся снова на Диего Ферре или на улице Святого Антония – в общем, где хочешь. Конечно, я требую абсолютной свободы. Я хочу распоряжаться своей жизнью. – Он говорил негромко, ровно, a в глазах его, к удивлению Альберто, прыгали чертики. – И давай без сцен. В конце концов, мы не плебеи.
Теперь мать рыдала в голос, восклицая: «Развратник!», «Мерзавец!», «Грязный тип!» Альберто сказал:
– Прости, папа. Мне надо уйти по делу. Можно? Отец не сразу понял, потом улыбнулся и кивнул.
– Иди, сынок, – сказал он. – А я попробую убедить маму. Так будет лучше всего. Ты не волнуйся. Учись как следует, у тебя большое будущее. Если хорошо кончишь, я пошлю тебя в Штаты.
