Самое удивительное, что пока этот муд Кочканян с Живчиком базарил, авторитет голос его узнал и спрашивает:
— Это ты, что ли, Пако?
Был у Живчика знакомый один по латино-американским делам, тоже Кочканян и тоже, как и Живчик, гражданин Перу — они там в Лиме и познакомились на свадьбе у Живчика. Чапчаховский авторитет тогда еще только основывал свою нелегальную кокаиновую империю, а легендарный нелегал Кочканян к тому времени тоже уже основал и тоже кокаиновую империю, но легальную — по заданию 37-го управления. Вот они в Перу и познакомились и подружились, и вместе хорошо и плодотворно поработали.
Теперь-то стало Живчику понятно, как могло получиться то, что произошло позапрошлогодним еще апрелем, когда Живчик с Кунцевского рынка возвращался и заодно решил в очередной раз наехать на Тузпромовский депозитарий — то есть не на депозитарий, а на дендрарий, тогда он еще не знал, где депозитарий находится. И завернул прямо с дороги к Тузпрому. А у входа в америконебоскреб его пацанов, вооруженных “Кедрами”, встретили тузпромовские бронетранспортеры и открыли предупредительный огонь — Живчика осколком снаряда как раз тогда и задело. Пришлось законнику опять, не солоно хлебавши, отчалить. И вот допетрил теперь Живчик, что, похоже, как только он в 1994 году, под Первомайские праздники, вложил полтора миллиона ваучеров в Тузпром, то есть купил его с потрохами, или, выражаясь культурно, завладел приличным пакетом акций, этот сукин сын, его старый латиноамериканский приятель Пако Кочканян, завербовал кого-то из пацанов и с тех самых пор его пасет…
Сперва Живчик даже на Гона грешил, но потом вспомнил, что на Красной Пресне в решающий приватизационный момент бычара Гон мог сам весь Тузпром прикарманить. А вместо этого старый десантник, по рассеянности или недомыслию, а скорей всего из-за афганских контузий, позвонил ему и россиюобразующий Концерн на блюдечке Живчику преподнес.
Должок же за Тузпромом и лично за коротышкой Фортепьяновым все рос да рос, но блатарю все никак не удавалось его с процентами отдать. Хотя по всей восторжествовавшей наконец капиталистической справедливости, стеклянный америконебоскреб по всем понятиям принадлежит ему — Живчику, а значит законник должен сам в нем восседать! А его, Живчика, на своей территории в свою собственную, блин, собственность даже на порог не пускают! Хорошо, хоть пацаны об этом не догадываются, а то бы слушок пошел и дело вполне могло дойти до разборки. Фортепьянову за крысятничество давно пора объяву сделать, а Живчик даже достать не может магната. На сходняке за такие дела вполне могли дать законнику по ушам. Чтобы его не развенчали, Живчик решил действовать изнутри, разобраться во всех тузпромовских хитросплетениях и механизмах, разведать, что там и как, для чего и направил Гона охранником в Тузпром. Ведь изо всех его быков только у Гона есть правительственные награды за Афган, значит десантнику и карты в руки. А командир фортепьяновский дивизии хитромудрый Кочканян всю ситуацию в банде каким-то образом контролировал и афганского вояку с превеликой радостью зачислил в досмотровые войска — видимо, решил парня перевербовать, но с Гоном у него это не получится — заранее вам говорю.
Бычара Гон, несмотря на контузии, разнюхал, что господин Фортепьянов сидит на 18-ом этаже и что армия у Тузпрома — 17 тысяч человек. Получается, что Живчик в натуре чуть не облажался, поперев в лоб на частные регулярные войска. Вовремя законник спохватился, а то так и шел бы у него облом за обломом.
И вот — вторник, точнее среда… — все дела в феерии, как и в жизни, только в среду происходят. В понедельник еще бодун, во вторник опохмелка. Значит, среда, да еще четверг утром, вплоть до обеда — вот два по-настоящему рабочих дня. Итак, в среду утром бычара Гон принял настоящие брюлики Ланчиковой за подделки, но кожаный фуфлыжный прикид Пыльцова показался ему виповским комплектом. А кто в дорогих кожаных туфлях поднимается на фортепьяновский этаж, тех Живчик на обратной дороге в Москву решил выдергивать на пробивку…
10.
А что же Агрономы, что недовольные Химики, чьим негласным предводителем является бунтаришка Гужеев? Наверное, давно уже зашевелились в Президентском предбаннике, и всевозможные порочащие слухи о Роре Петровиче, о господине Фортепьянове распускают? А вот и нет — молчат, как молчали, и даже еще молчаливее молчат. Терпеливое тузопросительное высиживание — это вовсе не та свободолюбивая социалистическая очередь, в свое время поддерживавшаяся в справедливой борьбе с бюрократизмом киножурналом “Фитиль” и “Крокодилом”, да и сама “Литературка” не раз и не два больно кусала нерасторопных делопроизводителей застойных лет за роялеподобные икры.
Теперь же все заскорузлые проявления сметены с нашего исторического пути, и поэтому каждый сидящий в заветном предбаннике очень дорожит уже тем, что там сидит. Захочет господин Основной Диспетчер — и вообще отменит все эти приемы да посиделки. Развели разлюли-малину! Хотите здесь сидеть и просить — тогда сидите смирно, ждите приема и, если Рор Петрович вас примет, просите себе на здоровье. А не нравится тебе возле лиан, в благоуханной атмосфере лилий и водопадов находиться, — тогда иди на Курской вокзал и возле мусорных урн попрошайничай! Захочет тебе подать проходящий мимо господин — подаст, а не захочет — так мимо пройдет, да еще плюнет в твою небритую харю. Хотя в приемной господина Фортепьянова покамест все лица гладко и исключительно “Слаломом” выбриты (так что покупайте, господа, покупайте “Гигантский Слалом”! — еще куснем — чем черт не шутит! — и телерекламного пирога), да и надушены, орошены, извиняюсь, не “Тройным” одеколоном. А все же разница не велика: захочет Рор Петрович — только пальчиком шевельнет, и через какой-нибудь месяц самый что ни на есть при всех делах и прибамбасах упакованный Химик или Агроном из той же возлетузпромовской тусовки уже, как миленький, бомжует, ночует на чердаках и греется возле уличных костров…
Поэтому в приемной господина Фортепьянова ни у кого из безропотно сидящих Химиков, а тем более Агрономов даже в мыслях не было и нет ничего не то что плохого, а даже предосудительного. Об Основном Диспетчере — ни сном, ни духом — Боже нас упаси! Так что за Рора Петровича вполне можно не волноваться.
А вот красавица Оленька перед общественным мнением пока беззащитна. Тут, к великому сожалению, никаких нравственных преград ни у кого нет. У особо любознательных различные нескромные вопросы могут возникнуть, особенно о нижнем белье. Ведь при всех своих натуральных брюликах госпожа Ланчикова французские чулочки так и не достала, потому что в Костроме только рахмановские колготки в продаже, а в Москве Оленька так занята, что нет у нее ни одной минуты свободной о себе подумать. Хорошо хоть в Рахманове при бывшем шелкоткацком комбинате есть носочно-колготочный кооператив (в котором, кстати, даже господин Детский Андрей Яковлевич небольшую долю имеет). А из рахмановских колготок французские чулочки получаются у Оленьки всего за два взмаха ножниц — станки-то в том кооперативе хоть и подержанные, но безотходные, и колготки получаются не ахти какие. Хотя в энергозачетных делах колготки ни к чему — чулочки-то снимать гороздо сподручнее и быстрее. Тот же Лапидевский-Гаврилов наоборот даже требует, чтобы Оленька в чулочках все время и до самого конца так и оставалась — у него прихоть такая.
Это только ревнивец Венедикт Васильевич вроде бы не замечал, как тщательно Оленька готовилась на прием к будущему благодетелю господину Фортепьянову. Ведь и бюстгальтер Оленька надела черный кружевной, фантасмагорический бюстгальтер. Жаль, что охваченный страстью господин Фортепьянов почти не заметил этот черный бюстгальтер, потому что все больше на ярко желтые, на золотые Оленькины трусики смотрел, да и промелькнул этот поразительный бюстгальтер в пространстве президентских апартаментов в долю секунды, “черной молнии подобен” — кажется из Горького, из пролетарского писателя, но все равно хорошо. Точеная же Оленькина шейка надушена из маленького мужского флакона духами “Фаренгейт”, а все остальные самые главные места исключительно благоухают дезодорантом по кличке “Фа”. Никогда эти боевые запахи Оленьку не подводили, не подвели и на этот раз. Мужская и одновременно женская гамма создают внутренний телесный парфюмерный конфликт — это тоже Оленьки Ланчиковой открытие. И последнее, точнее первое — с чего бы и надо было начинать — это Оленькина сумочка. Но о ней, об этой самой сумочке, к сожалению, ничего сказать не могу, потому что тут интернетовский сайт нужен, в крайнем случае кодак-фото. А без сайта с трехсторонним видом прелестной этой сумочки, что ни говори — все равно пустой звук. Насколько маленькая эта сумочка, настолько она и вместительная. Здесь и пудра с крышкой-зеркальцем, и баллончик с лаком для волос, и приносящий удачу двухсотграммовый музыкальный дезодорант, и особая, чикагского импортного производства губная помада — хоть ментоловую сигаретку, хоть гаванскую сигару, хоть что угодно в накрашеные этой помадой губки бери, никакого бордового следа никогда и ни на чем не остается. И хотя все это костромское богатство внутри сумочки тесно упакованное лежит, а снаружи сумочка все равно словно пустая, легонькая, воздушная. Одним словом, как только счастливчик Рор Петрович из Оленьки на ковер вывалился и по этой изумительной, из добротнейшего ледерина сумочке мимолетным, совершенно машинальным взглядом провел, так ему сразу и в Оленькину сумочку с головой захотелось залезть.
