— Убожество! — воскликнул эрцгерцог. — Мне здесь нравится!
Лью тоже в некотором смысле нравился этот район, в отличие от некоторых сыщиков Белого города, которые, кажется, с опаской относились к неграм, всё в больших количествах прибывавших с Юга. Что-то притягательное было в этом районе, может быть, еда, это определенно было единственное место в Чикаго, где можно было найти приличный оранжевый фосфат, хотя в данный момент атмосферу сложно было назвать дружелюбной.
—Что вы здесь ищете, хотите украсть... айн арбуз, наверное?
— Оо, — несколько человек подошли на расстояние слышимости.
Оскорбленный, высокий индивидуум опасного вида, не мог поверить, что он это слышит. Его рот начал медленно открываться, а австрийский принц продолжал:
— Что-то насчет...вашей...подождите...вашей муттер, как вы сказали бы... вашей мамы, она играет на третьей базе за «Белые чулки Чикаго», нихт так ли? — посетители начали нерешительно продвигаться в сторону выхода, — достаточно непривлекательная женщина, на самом деле она такая толстая — чтобы обнять ее от груди до задницы, нужно проехать всю линию L! Однажды она пыталась попасть на Выставку, но ей сказали: «Нет, леди, здесь Всемирная выставка, а не Всемирное уродство!».
—Ты что делаешь, дурак, тебя могут убить за такие разговоры, ослина, ты что, из Англии или что за дерьмо?
— Эмм, Ваше Королевское Высочество, — прошептал Лью, — могу я отвлечь вас на несколько слов?
— Всё в порядке! Я знаю, как разговаривать с этими людьми! Я изучал их культуру! Растерялся, пёс? Сваливаешь, да?
Лью, от которого ожидали дисциплины в восточном смысле, не мог себе позволить роскошь паники, но в такие моменты, как сейчас, применял ее в гомеопатических дозах, просто для укрепления иммунитета.
— Безнадежно болен, — объявил он, размашисто указывая на Франца-Фердинанда, — в свое время сбежал из одного из роскошнейших сумасшедших домов Европы, очень мало осталось от мозгов, с которыми он родился, разве что случайно, — приглушая голос, — сколько у вас с собой денег, Ваше Высочество?
— А, понимаю, — прошептал имперский шалопай.
И повернулся к залу:
— Когда пьет Франц-Фердинанд, — крикнул он, — пьют все!
Это помогло восстановить в зале необходимый уровень вежливости, а вскоре даже и веселья, изящные галстуки намокли от пива, тапер вернулся из-за бара, и гости в зале начали танцевать синкопированный тустеп.
Вскоре кто-то начал петь «Все сутенеры для меня на одно лицо», и ползала начало подпевать. Но Лью заметил, что эрцгерцог крадучись, короткими перебежками, но несомненно пробирается в сторону входной двери, и счел мудрым сделать то же самое. Само собой, прежде чем выскользнуть за дверь, герр Ф.Ф. крикнул с дьявольской насмешкой:
— А когда Франц-Фердинанд платит, все платят! — после чего исчез, и Лью удалось сбежать, находясь на волоске от опасности.
Снаружи они нашли готового к организации отступления трабанта Кнеуша с запряженным парой гнедых экипажем для немедленного отбытия, а принадлежавшая эрцгерцогу двуствольная винтовка Манлихера беззаботно, но явственно болталась на плече. Пока они мчались мимо маневрировавших вагонов, частных экипажей, полицейских патрульных автомобилей с клаксонами и так далее, Кнеуш вскользь предложил:
— Если вы будете в Вене и вам понадобится какая-либо услуга, обращайтесь без раздумий.
— Как только начну учиться танцевать вальс, сразу выеду к вам.
Эрцгерцог, надувшийся, как ребенок, чью шалость оборвали, промолчал.
Лью собирался в «Кинсли», намереваясь съесть поздний стейк, когда Нейт вызвал его в офис и сразил новой папкой:
— Старина Ф.Ф. останется за городом еще на несколько дней, Лью, но тем временем для тебя есть кое что сегодня ночью.
— Думаю, я могу немного поспать.
— Анархия никогда не спит, сынок. Они встречаются на линии L, в трех остановках отсюда, тебе может быть полезно на это посмотреть. Может быть, даже научишься чему-то.
Сначала Лью принял это за церковь — какое-то эхо, запах, но на самом деле, во всяком случае, на выходных, это был театр-варьете. Сейчас на сцене стоял аналой, с двух сторон освещаемый газовыми лампами с калильной сеткой Вельсбаха, за аналоем стоял высокий мужчина в одежде рабочего, идентифицированный как странствующий анархистский проповедник преподобный Мосс Гетлин. Толпа — Лью ожидал увидеть лишь горсть бунтарей — была многочисленна, вскоре она выплеснулась на улицу. Безработные мужчины из пригородов, истощенные, немытые, со вздутыми животами, хмурые... студенты колледжа со следами веселого образа жизни... Удивительно много женщин, с отметинами их профессий, шрамы от лезвий для фасовки мяса, плохое зрение от шитья в полусне при мигающем скудном свете, женщины в хиджабах, вязаные шарфы, шляпы с экстравагантными цветами, совсем без шляп, женщины, которые хотят дать отдых ногам после многих часов ношения тяжестей, зарабатывания денег, хождения по проспектам, где нет работы, обид дня...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Там был итальянец с аккордеоном. Компания начала петь, из собственного «Песенника рабочих», хотя в основном без текста, избранные хоралы, в том числе — недавно положенный на музыку Хьюбертом Перри «Иерусалим» Блейка, не без оснований считавшийся великим антикапиталистическим гимном, замаскированным под хоровое произведение, с небольшим изменением в последней строке: «В нашей зеленой и славной стране».
Текст был такой:
На этот горный склон крутой
Ступала ль ангела нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
Светил ли сквозь туман и дым
Нам лик господний с вышины?
И был ли здесь Иерусалим
Меж темных фабрик сатаны?
Где верный меч, копье и щит,
Где стрелы молний для меня?
Пусть туча грозная примчит
Мне колесницу из огня.
Мой дух в борьбе несокрушим,
Незримый меч всегда со мной.
Мы возведем Иерусалим
В зеленой Англии родной.
. . . начав в минорной тональности, они перешли в мажор и закончили пиккардийской терцией, которая, если и не разбила сердце Лью, оставила в нем трещину, которая со временем оказалась неисцелимой................................................
Что-то его здесь удивляло, что-то, что можно было бы назвать странным. Нейт Приветт, все остальные сотрудники «Расследований Белого города», не говоря уж о большинстве клиентов Агентства — никто доброго слова не сказал бы о профсоюзах, а тем более — об анархистах любой масти, даже если они их различали. В Агентстве царило общее мнение, что рабочие мужчины и женщины все в той или иной мере воплощают зло, безусловно обмануты, и не вполне американцы, даже не совсем люди. Но здесь был зал, полный американцев, без сомнений, даже рожденных в другой стране — если вы задумывались о том, откуда они приехали и что надеялись здесь найти, они были американцами в своих молитвах, может быть, некоторые из них давно не брились, но было сложно заметить в них соответствие описанию бородатого «красного» с дикими глазами, бросающего бомбы, на самом деле им нужно было хорошо выспаться ночью и съесть несколько сытных обедов — и даже ветеран сыска не отличил бы их от обычных американцев. Но здесь они выражали бунтарские идеи так, как обычные люди могут обсуждать урожай или вчерашний бейсбол. Лью понимал, что это дело не закончится после того, как он выйдет за дверь сегодня ночью, сядет на линию L и поедет на какое-то другое задание.
Это, должно быть, связано с австрийским эрцгерцогом. Опекая особу королевских кровей, начинаешь делать предположения. В эти дни анархисты и главы государств стали природными врагами, следуя этой логике, Лью решил взять в разработку анархистов, когда бы они ни явились в тир повседневной истории. Документы, имеющие отношение к анархистам, регулярно начали появляться на его столе. Он начал бродить вдоль заборов фабрик, вдыхая дым угля, пересекал линии пикетов под одной из тысяч маскировочных личин «Расследований Белого города», выучил несколько славянских языков на достаточном уровне для того, чтобы достоверно выглядеть в дешевых барах, где собирались отчаянные мятежники, потерявшие пальцы ветераны скотобоен, солдаты нерегулярной армии горя, провозвестники, видевшие Америку в мечтах, которые не могли вынести ее надзиратели.
