Отпросившись дойти до подруги, я пообещала маме быть дома через пару часов и почти бегом понеслась к особняку. Разговор со священником разочаровал меня, и я должна была сообщить Луханю о том, что ничего не выйдет. Я несовершеннолетняя, нужно согласие родителей… и это я ещё не уточнила, кто будет женихом! Либо подождать, либо, я не знаю, искать более отчаянного пастора? Перебравшись через заграждение, я пересекла газон и, открыв дверь, услышала музыку, встречающую меня со второго этажа. Внутри всё сжалось от радости, и на лицо вернулась улыбка. Он снова смог! Он играл для меня. Нашу мелодию. Я затопала по лестнице, прыгая через ступеньку, пронеслась по анфиладе и ворвалась в комнату с роялем. Лухань обернулся, обрывая телепатическую игру на черном механизме, распространившим лирично-томные ноты по всему помещению. Звуки золотились между нами, ложась пыльцой на столбы солнечного света. Который так не любил он. Который могу разлюбить я, если от того зависит хоть что-то. — Ты пришла! Я заметил в окно, что ты приближаешься, и постарался… — От представления того, как он безустанно стоит у окна и ждет меня, моё сердце заколотилось быстрее, пропустило несколько ударов, замедлилось, и лишь через пару минут вошло в привычный ритм. Шелковистость его волос, мягкие губы, бархатистая кожа с легким ароматом персика. Всё это я знала, ощутив когда-то, и, когда закрывала глаза и возвращалась в те моменты, из которых черпала знания, то вновь чувствовала каждый фрагмент, каждый нюанс, каждую неуловимую толику благоухания и легкое касание. Но всё это было лишь внутри меня, а снаружи кроме призрачной картинки ничего не появлялось. — Ведь получилось же? — Да, я всё слышала, — подошла я к нему. Как мне вырвать тебя отсюда? Как оживить? Да что же это такое, ты заслуживаешь большего! Лучшего. Пусть тленного и смертного тела, но зато ты будешь ему хозяином, а не узником невидимых преград, запрещающим тебе жить. — Я была у священника… — Так вот, почему ты задержалась! — засиял Лухань, условно выдохнув. Он переживал, что что-то случилось, что мне надоест ходить сюда, когда это ни к чему не приводит, ничем не заканчивается. Но разве всё должно заканчиваться? Я уже не считала, что надо непременно оборвать наши, даже такие, свидания. Разве лучше было, когда нас не было в судьбе друг друга? Страдания от отсутствия плотской оболочки? Но во сто крат хуже страдания от отсутствия кого-либо любимого и любящего в любом виде. Нет, если нужно выбирать между данностью и изменениями не по тому плану, о котором мы мечтали, то пусть всё останется, как есть. Я предпочту веками сидеть плечом к плечу с фантомом возлюбленного, чем не иметь его вовсе. — Да, и у меня не самые лучшие новости. — По грусти на моём лице, Лухань всё понял, и можно было бы ничего не говорить, но я всё равно передала слова священника, что негоже юной девочке, школьнице, скрывать что-то от родителей, и не хотеть привести своего нареченного в храм. Я попыталась объяснить, витиевато и расплывчато, что мой жених не в состоянии прийти. Падре, наверное, подумал, что он какой-нибудь инвалид, без ног. Да, действительно, у него ничего нет, что можно было бы ощутить. Но двигаться он умел. В пределах выделенной ему свыше клетки-особняка, распахнутого для людей и ветров, но запертого для одинокой тени десятка своих загубленных судеб, страждущей и опустившей плечи передо мной. — Что ж, значит, и не в этой жизни, — обреченно прошептал Лухань, сев на пол. Я рухнула напротив него, стукнув рюкзаком за спиной о паркет. Рука отвыкла рефлекторно тянуться, чтобы лечь на плечо, или взять ладонь. Желание осталось, но бездумных движений уже не было. Прежде я думала о том, как отзовется моя попытка на его чувствах, всколыхнет вновь боль невозможности. Зачем же?.. Я сдерживалась. — Хватит. Эта должна стать последней, — непререкаемым тоном сорвались у меня слова. Неземное, обожаемое привидение подняло на меня немного испуганный взгляд. — Ты же не собираешься?.. — Нет, но я найду способ! Чего бы это ни стоило. Если надо продать душу или принести в жертву козу на перекрестке — я сделаю это! И мне решительно всё равно, если кто-то вздумает меня останавливать. — А что… что если наши души уже проданы и не принадлежат нам? — предположил он. — Значит, выкупим обратно! — Я поднялась, нервно зашагав по комнате. — Так не может быть! Не может! — Только не печалься, — поднялся Лухань и подошел ко мне. — Я не печалюсь — я злюсь! — Беглый взгляд на окно напомнил мне, что я обещала не задерживаться. Нельзя вызывать подозрения, иначе я не знаю, что произойдет. Меня выгонят из дома? Кто знает… Скорее перестанут выпускать, а это куда страшнее, потому что если выгонят, то я найду приют здесь. Буду недоедать, и питаться лишь в школе — всё равно. — Прости, но сегодня мне нужно уйти. — Глаза Луханя тут же замигали сигналом о помощи. Он поблек в воздухе. Моё отсутствие, да и вообще, наверное, отсутствие какой-либо жизни в моём лице, тяготили его как ни что другое. — Пожалуйста, потерпи, ладно? Я и завтра пропущу день, чтобы успокоить родителей. Когда они перестанут быть такими подозрительными, расслабятся хоть чуть-чуть, я тут же приду, и надолго. Хорошо? — Я понимаю, — обреченно кивнул Лухань, понимая, действительно понимая, но не имея возможности принять такую горечь, такую пустоту и обделенность. Годы тоски и молчания, иллюзий и тщетных чаяний могли закалить его и прибавить терпения, но они не сделали часы его одиночества радостнее. — Я буду ждать, — в который раз, смиренно изрек он, провожая меня до порога. Когда я отходила, уже почти на дороге, то за спиной, вдали, едва раздались переливы мелодии, но уже иной, до того пронизанной слезами разорванной души, что я поежилась, припустив оттуда быстрее. Слышать боль частицы себя, то же самое, что видеть её и чувствовать.
* * *
Обратившись к самой близкой подруге за помощью, я переговаривалась с ней шепотом на уроке: — Я буду предупреждать тебя, когда я якобы у тебя в гостях и, если что, если позвонят мои, ты скажешь им, что я у тебя, ладно? — А если они попросят тебя к телефону? — Скажешь, что я в туалете, только что вышла, или разговариваю по мобильному, что угодно! Позвонишь мне, и сообщишь, если вдруг меня начнут искать, ладно? — Хорошо, — запомнила всё она, соглашаясь на заговор против родителей. — Но для чего всё это? Где ты на самом деле-то пропадаешь? — Да так… есть кое-что, о чем я не могу сказать дома. — Подруга с беспокойством осмотрела меня. — Это… ничего такого, серьёзного? В смысле, ты уверена, что не совершаешь чего-нибудь противозаконного? — Шутишь? — уловила я, куда она клонит, и хмыкнула. — Я не связалась с плохой компанией и не принимаю наркотики, успокойся. — А в чем же тогда дело? — Я подумала некоторое время, насколько стоит быть откровенной. — Я встречаюсь с парнем. — Глаза рядом со мной округлились. — Ого! А почему бы не представить его родителям? Или они настолько строги, что запретят тебе отношения? — Я покачала головой. С обычным молодым человеком, наверное, разрешили бы походить за ручку. Но с привидением? Вряд ли. Даже если любые попытки между нами исключают интим, разврат и нежелательную подростковую беременность, им всё равно будет предпочтительнее живой ухажер дочери, а не такой, зависший в подлунном мире, но наполовину погруженный в небесный эфир. — А меня с ним познакомишь? — Дело в том, что он… немного специфичный, — издалека зашла я. Подруга непонимающе насторожилась. — Это как? Хиппи? Идейный? Сторонник сексуальных свобод? — Нет-нет, — одумалась я говорить что-либо близкое к правде. Не поймет. — Он просто старше меня… намного. Это не понравится маме и папе, я уверена. — Намного — это на сколько? — Любопытство уже снедало её. Любовные перипетии — любимые темы всех девушек. — На семнадцать лет, — выдохнула я, и получила очередной возглас подруги, за который та схватила выговор от преподавателя. Она пригнула голову, чтобы не привлекать внимание. — Ему тридцать четыре? Он извращенец? — ошарашено промямлила она над партой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
