— Я буду ждать тебя. Я приготовлю все, чтобы устроить наш маленький пир.
— Отлично! — засмеялся Григорий Владимирович, крепко поцеловал молодую женщину и вышел.
Дьякова упала в кресло. Голова ее кружилась, губы улыбались; ей казалось, что в вихре страсти она теряет сознание.
А Чемизов, выйдя от нее, оделся, сунул Агаше рубль и быстро спустился по лестнице; на площадке он вынул из кармана пачку сторублевых ассигнаций и бережно переложил их в бумажник. Лицо его торжествующе улыбалось. Он сел в экипаж и бросил:
— К "Контану"!
Там он привык завтракать.
Через несколько времени после его ухода Агаша, неслышно войдя в комнату, спросила Елену Семеновну:
— А что, барыня, будете одеваться?
— А? Что ты сказала?
— Барыня будет одеваться?
— Да, да, да! У меня что-то кружится голова, я хочу прокатиться. Прикажи заложить серого и приготовь платье.
Елена Семеновна прошла в спальню, и Агаша помогла ей одеться. Через полчаса Дьякова села в сани, и серый в яблоках рысак помчал ее по снежной пелене Каменноостровского проспекта. Свежий морозный воздух обвевал ее лицо. Она вспоминала свою первую поездку с Чемизовым по пустынным аллеям Островов среди деревьев, усыпанных снегом.
Так прошло несколько времени.
— К Горяниным! — приказала Елена Семеновна кучеру, и сани понеслись в город.
Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, Дьякова вошла к Горяниной, пышущая здоровьем, радостная, морозная.
Евгения Павловна вышла к ней навстречу и воскликнула:
— Что это, голубушка, столько времени и глаз не показали?
— Я вас ждала, — весело ответила Дьякова, — а сейчас к вам потянуло. Душечка, Евгения Павловна!.. Всегда, когда моя душа переполнена, я стремлюсь к вам! Алексей Петрович дома?
— Нет. В эту пору он всегда в суде.
— Тем лучше, я очень рада, — сказала Дьякова, проходя в зал. — Мы пойдем с вами в гостиную, сядем в уголок, и я вам открою большой-большой секрет!
Горянина улыбнулась, взяла свою гостью под руку, и они прошли в маленькую, уютную гостиную.
— Ну, рассказывайте, — сказала она, распорядившись подать чай, печенье.
— Ах, дорогая! — воскликнула Дьякова. — Я вас не видела столько, столько времени!.. Я влюблена… я люблю, и меня любят…
Она сжала руки Горяниной.
— Прохоров? — спросила та.
— Чемизов, Григорий Владимирович!
— Он? — с изумлением воскликнула Горянина.
— Да, он!
— Ведь вы его совсем не знаете. Признаться, и я его мало знаю: он был товарищем Алексея Петровича по гимназии, давно-давно.
— Он словно заворожил меня. И я, — Дьякова счастливо засмеялась, — кажется, тоже заворожила его. Он такой счастливый…
— Что же, вы выходите за него замуж?
— Да! Мы сперва устроим предсвадебную поездку. Ах, как я счастлива! Я приехала сюда лишь для того, чтобы рассказать вам об этом.
— Спасибо, — Горянина крепко поцеловала свою гостью.
Та вдруг заплакала и, как бы извиняя свою слабость, сказала:
— Я — совсем дура; сейчас мои нервы натянуты, как струны. Все меня радует, все меня волнует, и я вся, как лейденская банка, наполнена электричеством.
Евгения Павловна снова поцеловала ее.
— Ну, я поеду, — сказала Дьякова, быстро вставая. — Мне надо еще к портнихе, в Гостиный двор…
Она поднялась, снова поцеловалась с Горяниной и прошла в прихожую.
Когда за нею захлопнулась дверь, Евгения Павловна задумчиво покачала головою. Этот Чемизов показался ей теперь в другом виде. Правда, он — интересный, занимательный собеседник; правда, он красив, но в нем есть что-то отталкивающее. Нет! Чемизов — герой не ее романа.
Между тем Дьякова сходила с лестницы и вдруг встретила поднимавшегося Прохорова. Он остановился и взволнованно воскликнул:
— Елена Семеновна!
Молодая женщина вздрогнула.
— А, это вы, — узнала она, и на мгновение ей, счастливой и радостной, стало жалко его. Ей захотелось приласкать этого вдруг отвергнутого ею поклонника, и она сказала: — Почему вы ко мне не заглядываете?
— Елена Семеновна, я неоднократно пытался посетить вас, но каждый раз получал ответ, что вас нет дома. Два раза вы уезжали с этим господином. Я совершенно упал духом. Мне кажется, что нет несчастнее меня человека…
— Это почему? — с лукавой наивностью спросила Дьякова.
— Почему? Да потому, что я люблю вас, люблю безумно! — и Сергей Филиппович, несмотря на то что разговор происходил на площадке лестницы, порывисто двинулся к молодой женщине.
Дьякова отшатнулась, и ее лицо стало серьезно.
— Сергей Филиппович, — начала она, — я глубоко уважаю вас. Правда, я виновата перед вами, потому что одно время мне нравилось ваше внимание, и я поощряла его. Но я ошибалась; я не любила вас. А теперь… теперь я…
— Теперь вы любите этого Чемизова! — с горечью сказал Прохоров.
— Да, люблю его и выхожу за него замуж. Простите мне! — и она протянула ему руку.
Прохоров сразу осунулся, и глаза его погасли. Он взял ее руку и, целуя ее, глухим голосом сказал:
— Елена Семеновна, последняя к вам просьба…
— Говорите, — просто сказала она.
— Простите меня за смелость моих слов, но все мое существо чувствует, что вы не будете счастливы, что вам нужна будет помощь. И вот, Елена Семеновна, если наступит момент, когда вам нужна будет помощь, то позовите меня.
Дьякова побледнела.
— Вы не из приятных пророков. Но хорошо, даю вам обещание: я позову вас.
Сергей Филиппович крепко поцеловал ее руку, спустился с ней по лестнице, помог ей сесть в сани.
Когда вечером к обеду Алексей Петрович вернулся домой, Горянина вошла в его кабинет и, пока он переодевался, горячо заговорила:
— Нечего сказать, удружил ты своему приятелю!
— Что ты говоришь? Не понимаю!
— Я говорю то, что ты привел к нам в дом этого Чемизова, а в него влюбилась Дьякова и выходит за него замуж.
— Неужели?
— Вот тебе и «неужели»! Если она будет несчастна, это — твоя вина. Кто такой этот Чемизов? Что ты о нем знаешь? Елена Семеновна — милая женщина, чистая душа. Твой Чемизов, несомненно, женится на ней ради ее денег, а несчастный Сергей Филиппович любил ее искренне. Мне крайне неприятна эта история.
Горянин пожал плечами и, смеясь, ответил:
— Ну, моя милая, суженого конем не объедешь. Пойдем-ка обедать!
XII
В ТОСКЕ
Борис Романович Патмосов был усиленно занят целые дни. Он принимал агентов, состоявших у него на службе, давал им поручения и слушал их отчеты. Все время неумолчно трезвонил телефон. Медленно, методично Патмосов вел свои дела… А дел у него было много. Сыскная полиция занималась только уголовными эпизодами, имеющими общественный характер. Что же касается Патмосова, то он принимал на себя разные частные поручения.
К нему обращались с интимными делами, требующими особой деликатности. Богатая женщина, разведенная с мужем, просила его найти ребенка, которого увез ее муж; аристократическая фамилия просила разоблачить поведение одного из членов своей семьи; у известной артистки пропали дорогие вещи, и она просила произвести следствие. Патмосов брался за все дела. Одни интересовали его своей материальной выгодой, другие увлекали его, как артиста своего дела.
Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:
— Господин Семечкин!
— Проси! — Борис Романович радушно встал навстречу гостю.
В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:
— Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!
— Ой-ой! — добродушно ответил Патмосов. — Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься. Все темно, и намеков, признаться, мало. А вы приехали кстати, — Борис Романович протянул руку к бюро и достал оттуда записную книжку. — У меня к вам просьба.
— Сделайте одолжение! Какая?
— Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…
— Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.
— Вот-вот! Он вам знаком?
— Он-то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?
— Напишите ему письмо… Человек-то ведь он деловой?
— И очень даже…
— Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!
— Да, так.
— Может быть, акции какие-нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.
— Так! — раздумчиво произнес Семечкин. — А какая же польза?
