Этот план блестяще удался. Как я уже говорил, были произведены повсеместные аресты, а десятого февраля с помощью провокатора Меркулова в полном соответствии с общей схемой схватили Веру Николаевну Фигнер. После ее ареста роль и вес Дегаева в организации заметно возросли. Он составил новый Исполнительный комитет, который впоследствии, по причине его слабости и несерьезности, назвали «соломенным», и занялся работой по координации деятельности провинциальных кружков.
Арест Веры Николаевны Дегаев благоразумно проглотил. Стал бы он теперь перечить Судейкину! Этот бес прогнившей морали и цинизма настолько опутал его своими сетями, что выбраться Дегаеву стало невозможно. Коготок увяз… К тому же Сергею Петровичу начала нравиться его новая роль, а перспективы, нарисованные Судейкиным, вдохновляли на новые подвиги…
Судейкин же, заполучив в свои руки послушную марионетку, вынашивал собственные планы. Он был сильно обижен невниманием к своей выдающейся персоне высших чинов империи, считал себя недооцененным и обойденным по службе. После громких побед и разоблачений он получал щедрые монаршие милости, ордена, огромные денежные премии, император называл его выдающимся сыщиком, но по служебной лестнице его не продвигали. Главным препятствием на своем пути Судейкин считал министра внутренних дел и шефа жандармов графа Дмитрия Андреевича Толстого, человека проницательного и чуткого. Графа раздражали карьерные амбиции Судейкина. Начальник Петербургского охранного отделения претендовал ни больше, ни меньше на пост товарища министра внутренних дел, но Толстой не желал видеть своим заместителем наглого и алчного карьериста. К нему регулярно поступали донесения о служебной и моральной нечистоплотности Судейкина, о том, что он сам организует заговоры и сам же их разоблачает. Такова была печальная реальность, но достоверных фактов и прямых доказательств Толстой, к несчастью, не имел.
Судейкин мечтал стать не только товарищем министра внутренних дел, но и самим министром, сменив на этом посту Толстого, а впоследствии, показав себя в этой роли во всей красе, сделаться диктатором Империи, правою рукою самодержца, главным его советчиком и вершителем судеб российских народов. Для этого необходимо было убрать с дороги главное препятствие — графа Толстого. В изощренном мозгу Судейкина созревает план, достойный преисподней — организовать заговор и руками революционеров устранить министра, до смерти напугав этим государя императора, затем убрать исполнителей заказа, прославившись на всю страну раскрытием сенсационного убийства, и получить, наконец, из рук самодержца вожделенный пост.
Главная роль в хитроумной схеме отводилась, конечно же, Дегаеву. Правда, Судейкин несколько сомневался в нем, слишком уж неустойчивой фигурой казался ему Сергей Петрович. В таких делах необходимы мужество, воля, решительная твердость, — качества, которыми Дегаев, увы, не обладал. Но другой кандидатуры не было…
Между тем, в конце марта — начале апреля 1883 года состоялся печально известный «процесс семнадцати», унесший в небытие многих революционеров. Кто-то был приговорен к пожизненному заключению, кто-то покончил с собой, кто-то сошел с ума, многие были отправлены на каторгу и на вечное поселение в Сибирь… Все это были плоды деятельности Дегаева.
Впоследствии, когда дегаевская трагедия получила свое логическое завершение, мне пришлось долго размышлять о том, что привело Дегаева в Морнэ и заставило покаяться передо мною в предательстве. Думалось мне вначале, что угрызения совести были для него мучительны, а сострадание к преданным товарищам казалось невыносимым, он хотел повиниться, вымолить прощение, искупить вину, но потом, разобравшись в запутанных и противоречивых обстоятельствах, я понял, что отнюдь не муки совести подвигли его на рискованные признания, а элементарный страх, панический, животный страх за свою шкуру, за свою ничтожную жизнь. Анализируя мотивы его поступков, необходимо иметь в виду, что опасность грозила Сергею Петровичу с трех сторон: граф Толстой мог с помощью собственных агентов узнать о готовящемся на него покушении, и тогда Дегаев в лучшем случае получил бы пожизненную крепость, в худшем — виселицу; Судейкин мог мстить ему, узнав о его саморазоблачении, а со стороны организации могло быть принято решение о его казни за тот вред, который он нанес товарищам. Видевшие его на родине перед отъездом за границу, отмечали, что он был невменяем и походил на душевнобольного, но относили это на счет нервного и физического переутомления. Судейкин, наблюдая его изо дня в день, решил, видимо, повременить с покушением на Толстого, ибо в таком состоянии Дегаев был просто ни на что не годен.
Когда Дегаев выложил все в Морнэ, я первое время пребывал в глубокой растерянности; не зная, что предпринять, я мучительно размышлял о его дальнейшей судьбе и о судьбах моих товарищей, коим благодаря Дегаеву грозила смертельная опасность. В этом страшном разговоре с ним я так измучился, с таким гадливым чувством смотрел я на гнусного предателя и так хотелось мне убить его, словно отвратительного таракана… но сделать это было невозможно, — и не потому что дрогнула бы моя рука, в конце концов, я мог бы во искупление вины заставить его совершить самоубийство, а потому, что мои товарищи, выданные им Судейкину, мгновенно оказались бы в опасности. Предупредить их? Но как из-за границы сделать это быстро и незаметно, чтобы слухи, всегда бегущие впереди событий, не достигли ушей охранки? Ясно было одно: Дегаева следовало напугать еще больше, пригрозить ему немедленной смертью и заставить молчать, потому что он в том состоянии, в котором находился, представлял собою взрывоопасную смесь, поведение которой было неясно, но предсказуемо: при малейшем неосторожном движении она могла взорваться. Рассудок его был в помутнении, он сам не знал, что делать, и поэтому следовало дать ему правильное направление. Я решил жестоко поприжать его и в то же время обнадежить, намекнуть на возможность выхода из почти безвыходного положения и предложить ему вернуться в Россию и там, предупредив об опасности выданных им людей, начать планомерно переправлять их за границу. После этого он должен был убить Судейкина и полностью устраниться от участия в дальнейшей работе организации. Взамен я не обещал ему ни благодарности, ни прощения, гарантируя только жизнь и содействие в исчезновении с горизонта российской действительности.
Дегаев согласился. Он прожил в Женеве еще несколько дней, приходил в Морнэ и все это время пребывал в чрезвычайном напряжении, опасаясь, видимо, за свою жизнь. Он и вообще-то был трусоват и никогда никто не слыхал от него рассуждений на террористические темы, думаю, он считал себя скорее теоретиком, нежели бомбистом. Трудно было представить его в роли убийцы, я сильно сомневался в нем и опасался, не провалит ли он дело. О его трусости и импульсивности я слышал и от других товарищей, поэтому мои суждения об особенностях его характера подтверждались и извне. Эти особенности обострились после отъезда Дегаева в Россию, где никто еще не знал о его предательстве. Его взвинченное состояние было понятно и по обстоятельствам оправданно. Понятны были и его затяжки по принятому мной решению. В течение нескольких месяцев он исправно исполнял договоренности относительно отправки за границу скомпрометированных им товарищей. Но главное дело — убийство Судейкина — он бесконечно оттягивал, ссылаясь на те или иные обстоятельства. То он отговаривался необходимостью обезопасить известных Судейкину людей, то сообщал, что Судейкин с его помощью организует покушение на самого себя, то вдруг лихорадочно заговаривал об убийстве графа Толстого, и это длилось бесконечно. Видимо, и в поведении его появились странности, которые не остались незамеченными. Петербургские народовольцы давно уже задавали друг другу недвусмысленные вопросы касательно Дегаева и, наконец, эти тайные вопросы вылились в сцену бурного объяснения с ним. Особенно агрессивно был настроен Куницкий, потребовавший полного отчета по всем вопросам. Дегаев вынужден был сознаться в своих преступлениях перед товарищами, но не преминул поведать и о заграничных переговорах, итогом которых стало решение об убийстве Судейкина, причем исполнение поручалось ему, Дегаеву. Тогда Куницкий злобно заявил, что коли члены зарубежного комитета приняли такое решение, то тянуть нечего. Тот же Куницкий дал Дегаеву двух помощников (Стародворского и Конашевича) и тем самым окончательно припер его к стене — в этих обстоятельствах Дегаев не мог более оттягивать завершение дела.
Вообще, Дегаев панически боялся Куницкого, который по исполнении акта должен был обеспечить пути его отхода за границу, а в случае возможности ареста — застрелить своего подопечного. Дегаев не знал, дадут ли ему завершить задуманное, и опасался всех и каждого, полагая, очевидно, что убийство Судейкина поручили ему для отвода глаз, чтобы усыпить бдительность, на самом же деле главною задачею народовольцев, как он, по всей видимости, считал, является устранение именно его, и никакие иные цели при этом не преследуются.
