– Что нового при дворе? – поинтересовалась мадам Иоланда.
Она ещё не до конца оправилась, поэтому всё время проводила в жарко натопленной спальне, куда, кроме мужа, допускались только её служанка, духовник и секретарь. Да вот ещё для герцогини Мари было сделано исключение, никого, впрочем, не удивившее. Между обеими женщинами родственные отношения быстро укрепились до дружеских, крайне доверительных. И, пожалуй, никто больше не мог похвастать такими обширными познаниями об истинных причинах поездок герцогини Анжуйской ко двору и о всей той работе, которую она там проделывала. Только парижские ювелиры могли ещё дополнить общую картину размерами тех сумм, которые мадам Иоланда тратила на всевозможные украшения. Но и они очень бы удивились, обнаружив львиную долю своих изделий не на герцогине, а на фрейлинах её величества. И только для мадам Мари все было яснее ясного – она сама помогала золовке советами в подкупе, тасуя придворных дам, словно колоду карт, раскладывая на самых ловких, самых удобных, самых полезных и самых ненужных.
В итоге, за последние пару-тройку лет, состав фрейлин королевы заметно изменился. Мадемуазели Исуар, де Невер, Корбиньи, Леве, де Ватан, Шательро, де Вьерзон и старшая фреqлина – мадам де Монфор… Королева Изабо и сама уже не вспомнила бы, с чего вдруг решила уволить одних и взять к себе на службу именно этих. Кого-то, кажется, присоветовал герцог Орлеанский, кого-то Филипп Бургундский, или епископ Льежский?. А может и Великий Шталмейстер двора?.. Какая, впрочем, разница, если девицы оказались милы, застенчивы и предупредительны. Когда нужно, они крепко держали язык за зубами, а когда не нужно, распускали его до полного бесстыдства…
Хотя о том, что происходило в постелях её фрейлин, королеве знать было незачем – своих грехов достаточно. Зато добродетельная герцогиня Анжуйская очень ловко управлялась этими постелями, изгоняя оттуда одних – уже не нужных, и подкладывая других, для чего-то на сей момент надобных. В итоге, уже через год, по коридорам Лувра ходили, весьма довольные, личный секретарь короля, его же врач, Великий сокольничий двора, Великий шталмейстер, и многие другие, кто тоже поразил бы парижских ювелиров обилием драгоценных безделушек, деланных ими когда-то для герцогини Анжуйской.
– При дворе? – переспросила мадам Мари. – Что может быть нового при дворе? Королю стало лучше, и королева снова беременна. Луи Орлеанский был почти безутешен после кончины мадемуазель д'Энгиен, но теперь успокоился…
– Она умерла? – удивленно вскинула брови герцогиня.
– Увы, да.
– Странно…
Мадам Иоланда сердито поджала губы. Девица, конечно, была продажная, да и глуповата, но вполне могла ещё пригодиться.
– И от чего же она умерла?
Герцогиня Мари пожала плечами.
– Говорят, что отравили, но мне не верится. Кому могла помешать эта мадемуазель?
Женщины переглянулись, понимая друг друга без слов, и мадам Иоланда, хмуро сдвинув брови, бросила презрительный взгляд на серебряное настольное распятие, присланное ей королевой по случаю рождения сына.
– А что стало с ребёнком? – спросила она. – Кажется, у мадемуазель д'Энгиен был сын от его светлости?
– Да, маленький Жан. Валентина Орлеанская взяла его на воспитание – всё-таки, отчасти, он приходится братом её детям, и поговаривают, что в семье его уже прозвали Жан Бастард. Но официально мальчик носит титул графа Дюнуа.
– Бедный ребёнок, – вздохнула герцогиня. – Надеюсь, отец его любит?
Мадам Мари пожала плечами.
– Я тоже на это надеюсь. Но, с тех пор, как умер старый герцог Филипп, мессиру Луи на любовь времени совсем не осталось. Воюет на всех фронтах. Впрочем, об этом вам должно быть известно лучше меня, верно?
– Да, – кивнула мадам Иоланда. – Нам даже пришлось отложить очередную Итальянскую кампанию.
Обе дамы имели в виду недавние события, когда вражда между Жаном Бургундским и Луи Орлеанским достигла своего апогея, затянув в эту бесконечно вращающуюся воронку ненависти и значительную часть высшего дворянства Франции
Жан Бургундский, который после смерти герцога Филиппа, ещё четыре года назад, принял по наследству опеку над королевскими детьми, наконец-то собрался приехать в Париж, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей. Сторонники подготовили ему торжественную встречу, но брат короля – герцог Орлеанский, загодя, демонстративно покинул столицу вместе с королевой и дофином. Пришлось Бургундцу, не слезая с коня, проехать весь город из конца в конец и мчаться вдогонку, чтобы воспользоваться своими правами и силой вернуть дофина обратно. Тут же Луи Орлеанский принялся собирать армию, чтобы «освободить узурпированный Париж и коварно захваченного короля». В ответ, Жан Бургундский начал собирать армию свою. И тогда же он прискакал и в Анжер, где, как по заказу, очень удачно и кстати, собрались и дяди короля – герцоги Беррийский и Бретонский, и часть высшего духовенства Франции.
Гневные крики в адрес Луи Орлеанского разносились по всему замку, но мадам Иоланда, которая наблюдала за происходящим с верхней галереи большого зала, только усмехалась про себя. Зачем так много слов, думала она, если всё можно было выразить одной-единственной фразой: «Видите, господа, он первый начал!»…
– Как вы думаете, у нас начнется внутренняя война? – спросила герцогиня Мари.
Мадам Иоланда опустила глаза и откинулась в тень, на подушки.
– Посмотрим.
Что поделать, старые дворцовые привычки, от которых не избавиться уже никогда, не позволяли даже в приватной беседе с человеком, благорасположенным, показывать свои истинные мысли и переживания. И Мари де Блуа, не хуже герцогини усвоившая те же самые привычки, с пониманием улыбнулась. «О, да, мы тоже посмотрим, – подумала она. – Моя дорогая Иоланда заменит нам даже короля, если это будет необходимо для процветания Анжу, так что, думаю, внутренней войны можно не опасаться».
Дрова в камине затрещали, огонь пыхнул жарче, и герцогиня Мари поспешила укрыться за тяжелым гобеленом, отгородившим столик для умывания. Её платье, хоть и обладавшее модным декольте, все же считалось зимним, а потому было щедро оторочено мехами, не слишком уместными возле жаркого камина.
– Как у вас душно, дорогая, – воскликнула она, обмахиваясь обеими руками.
– Увы, – вздохнула мадам Иоланда, – мой врач на этом настаивает и не велит открывать окна. Надеюсь, заточение в спальне продлится недолго – я так скучаю в этой изоляции… Возьмите на столике веер, вам станет легче.
Герцогиня Мари подхватила прямоугольное опахало итальянской работы, больше похожее на флажок, расправила юбки, устраиваясь на складном стульчике у окна, и вдруг вспомнила, чем ещё можно развлечь заскучавшую без новостей подругу.
– А знаете, – заговорила она, оживленно обмахиваясь, – поговаривают, что его светлость Карл Лотарингский окончательно запутался в тяжбе из-за города Нефшато с Луи Орлеанским, да к тому же, разругался с Жаном Бургундским, и при дворе теперь гадают, окажет ли герцог Жан хоть какую-то помощь своему давнему союзнику, или будет ждать, когда его об этом попросят.
– Вот как… – безразлично заметила мадам Иоланда, но глаза её при этом так сверкнули, что, останься герцогиня Мари на прежнем месте, она бы заметила это даже в темноте алькова.
Однако, холодного январского света сквозь слюду оконца пробивалось слишком мало, а тяжёлый балдахин, нависающий над кроватью, совершенно топил в тени всё, что под ним находилось, поэтому, когда мадам Иоланда ровным голосом добавила: «Очень интересно. Расскажите же, сделайте милость», было непонятно – на самом ли деле новость интересует герцогиню Анжуйскую, или она просто оказывает любезное внимание гостье.
– Ах, да что там рассказывать! – махнула веером мадам Мари. – Карл сидит у себя в Нанси и не сегодня-завтра ожидает нового нападения. А Жан… Боже, не могу поверить, что он всё ещё дуется! Хотя, у этого коротышки такая злобная память… Вы ведь знаете эту историю с турецким пленом?
– Я не жила тогда во Франции.
– Но всё равно, наверняка, слышали. Об этом вся Европа судачила. Перед самой битвой под Никополисом, мессиру Жану де Хелли слышались голоса, которые советовали уклониться от сражения. Мессир настоятельно предупреждал герцога Жана не пренебрегать этим знаком, но разве его светлость слушает кого-нибудь! Возомнил себя выдающимся полководцем, красой Бургундского дома, которому в ратном деле и Господь не указ, а в итоге, прогневал небеса, наделал глупостей и попал в плен, растеряв половину войска! Спасло его только то, что Баязет пленникам, имеющим такое высокое положение, как герцог Жан, головы не рубил. Он назначил выкуп, и Филиппу Бургундскому пришлось заплатить очень.., ну оч-чень большие деньги. А Карл Лотарингский, как преданный союзник Бургундского дома, принимал в сборе выкупа самое непосредственное участие. Причем, настолько непосредственное, что я бы, на месте коротышки Жана, считала себя в вечном и неоплатном долгу.
