Я уже давным-давно научилась обращать внимание на обыденное и необычное.
При малейшем шорохе доставать энциклопедию.
Огибаю угол дома. Никто больше не сажал рудбекии под моим окном. На гладкой земле образовался завиток, словно в сковородку только что вылили тесто для шоколадного кекса.
Беда в том, что я ничего не приглаживала и не выливала.
И мой совок исчез.
Тесси, 1995– Представь, что у тебя есть три желания. Что загадаешь? – повторяет он.
Его новая игра.
Занавеска в прошлый раз завела нас в тупик. Я понятия не имею, почему ее рисую и что она может означать. Обычная занавеска. Висит спокойно – сквозняка нет.
Сегодня я не принесла рисунки, а он и не спросил. В отличие от других врачей, он уважает границы, которые я устанавливаю, но умеет действовать на нервы другими способами. Например, теперь он хочет, чтобы я приходила на эти допросы дважды в неделю.
– Серьезно? Дайте-ка подумать. Какого ответа вы от меня ждете? Хоть бы моя мамочка спустилась с пушистого облачка обратно на землю и обняла меня? Хоть бы я перестала наконец жить в бесконечном стихотворении Эдгара По? Хоть бы мой трехлетний двоюродный брат прекратил щелкать пальцами у меня перед носом – проверяя, не вернулось ли зрение? Хоть бы мой папа снова начал орать на телевизор? Тремя желаниями никак не обойтись. Но самое главное вот какое: хоть бы мне не отвечать на этот дурацкий вопрос!
– А почему тебе хочется, чтобы папа снова орал на телевизор? – Легкий намек на удивление в его голосе.
Я немного остываю: спасибо, что не разозлился.
– Раньше это было его любимое занятие. Орать на Бобби Уитта, когда тот делал очередной безумный бросок. Теперь папа просто сидит перед теликом, как зомби, и молча наблюдает за игрой «Рейнджерс».
– Ты винишь в этом себя?
Разве ответ не очевиден, придурок?
Хоть бы мне никогда не встречать Рузвельта и не покупать ему «Сникерсы», чтобы в тот вечер в 20.03 21 июня 1994 года не пришлось заходить в магазин. Хоть бы я никогда не зацикливалась на том, чтобы побеждать, побеждать и побеждать.
– Ты упомянула Эдгара По. Любопытно… – Мой врач уже несется дальше.
– Почему? – клюю я на наживку.
– Потому что большинство людей, переживших подобные травмы, сравнивают свой опыт с каким-нибудь явлением из современной поп-культуры. С криминальными сериалами, фильмами ужасов. Мне часто доводилось слышать имя Стивена Кинга. Давно ты читаешь По?
Пожимаю плечами.
– Начала после смерти дедушки. Его книги мне по наследству достались, и мы с подружкой на некоторое время ими увлеклись. Тем летом, помню, читали еще «Моби Дика». Поэтому не надо тут на всякое намекать, ладно? Это ничего не значит. У меня было счастливое детство. Не стоит искать скрытый смысл там, где его нет.
– По всю жизнь боялся, что его похоронят заживо, – не унимается мой врач. – И часто писал о воскресении мертвых. Его мать умерла, когда он был совсем юн. Простое совпадение – или нет?
В голове у меня стучит молоток. Откуда он это знает? Напрасно я считала его идиотом. И он ведь ничего не говорит просто так.
– Обсудим?
Оскар выбирает этот момент, чтобы улечься поудобней и заодно лизнуть мою коленку. Тетя Хильда без конца орет на него, как ненормальная: «Нельзя лизать! Нельзя ЛИЗАТЬ!», а мне нравятся его телячьи нежности. Сейчас он словно бы говорит: «Давай, не бойся, попытай удачу. Я еще не теряю надежды когда-нибудь поиграть с тобой в фрисби».
– Студентка… Мерри, или Мередит, или как там ее звали, – запинаясь, говорю я. – Она была жива, когда нас сбросили в могилу. Она со мной говорила. Я помню ее в двух состояниях. Живой и мертвой. – С глазами голубыми, как бриллианты – и как мутное морское стекло. В уголках копошились опарыши, похожие на живые рисинки.
Мой врач отвечает не сразу. Видимо, не ожидал такого поворота.
– И полицейские говорят, что это невозможно, – медленно произносит он. – Что он сбросил ее в могилу уже мертвой. Причем она умерла задолго до того.
А он внимательно прочитал мое дело!
– Да. Но она была живая. Очень милая. Я чувствовала на лице ее дыхание. Она пела. И потом стало известно, что она пела в церковном хоре, помните? – Я умоляю его поверить. А ведь все самое безумное еще впереди, и я не спешу об этом рассказывать. – Мерри назвала имя своей матери. Имена матерей всех девочек.
Вот только я их не запомнила.
Тесса сегодняЯ жду, когда взорвется утренняя бомба. Или – не взорвется. Я сварила кофе и намазала маслом ломтик бананово-булгурного кекса, слушая оглушительный рев музыки из ванной, потом сделала набросок будущей аппликации для юбочки и подумала, какая я везучая.
И ведь я действительно везучая. Чертовски. Когда я об этом забываю, Сюзанны мне напоминают. Хором. Да и кекс очень неплох.
– Мам! – орет Чарли из своей комнаты. – Где моя синяя форма?
Она стоит в одном нижнем белье посреди комнаты и роется в ворохе вещей. Ее комната – это сплошные залежи грязной одежды.
– Какая именно? – терпеливо уточняю я. У нее две тренировочные формы и четыре игровые. Все шесть были «необходимы для занятий спортом», стоили 435 долларов, и три из них выглядят совершенно одинаково – на мой взгляд.
– Да синяя, синяя, синяя! Ты что, не слышала? Если я не приду на разминку в форме, тренер заставит меня бегать. А то и всю команду! Из-за меня. – «Тренер». Без имени. Как Бог. – Вчера он отправил домой Кейтлин, потому что та забыла красные носки. Она чуть со стыда не сгорела! А все потому, что ее мама постирала их и случайно засунула в баскетбольную сумку брата. Он играет в команде «Ред сокс»[2], ха!
Я вытягиваю что-то из вороха одежды на полу.
– Оно?
Чарли в этот момент лежит, раскинувшись, на неубранной постели и ждет конца света. Приподнимает голову и косится на меня. Я замечаю, что ее рюкзак до сих пор стоит раскрытый на столе, а домашняя работа по биологии еще не доделана. До приезда моей подруги Саши и ее дочери (они вызвались отвезти Чарли в школу) осталось девятнадцать минут.
– Нет, мам! У той белый номер и клевая окантовка по низу. Она для тренировок.
– Извини, что не прочла твои мысли. В стиралке смотрела? А в сушилке? На полу в машине?
– Ну почему я? Почему это случилось со мной?!
Чарли по-прежнему пялится в потолок. Не шевелясь. Я могла бы сказать: «Все, с меня хватит. Удачи». И выйти из комнаты. Когда я задавала миру тот же самый вопрос, «тренер» показался бы мне жалкой букашкой, которую и задавить-то лень. Трудно поверить, что тогда я была всего на два года старше Чарли.
Лучшая суперспособность, которую я получила после суток в могиле, – объективность восприятия.
Нет, я в состоянии посмотреть на ситуацию глазами дочери: контрольная по физике на втором уроке, адски злой тренер, по которому психиатр плачет громче, чем по мне, на полу рассыпаны тампоны.
На кровати лежит ощетинившийся тигр в спортивном лифчике с принтом зебры. Этот же тигр по воскресеньям добровольно ходит к мисс Эффи и раскладывает ей таблетки по дням недели. А недавно она притворилась, будто подвернула лодыжку – чтобы девочка из волейбольной команды, которую посадили на скамью запасных, могла поиграть в свой день рожденья.
– Это очень добрый поступок, – сказала я Чарли в тот вечер, когда она объяснила мне, почему не нуждается в пакете со льдом. – Но стоило ли?
Чарли закатила глаза.
– Мам, ну должно же у человека быть что-то хорошее в жизни! Тренер бы ни за что не дал ей поиграть. А она потом три очка заработала! Она классно играет, не хуже меня, просто я на два дюйма выше ростом.
Не сосчитать, сколько раз Чарли отпускала подобные мудрые изречения – замешанные на крепком техасском выговоре.
– Суши волосы, одевайся и собирай учебники, – приказываю я. – У тебя чуть больше пятнадцати минут. Я найду форму.
– А если нет?!
Чарли при этом уже спрыгивает с кровати.
Восемь минут спустя я нахожу форму за корзиной для грязного белья. На спине – белая цифра 10 и едва заметная каемка по нижнему краю. Могучий запах пота и дезодоранта. Видимо, Чарли попыталась положить форму туда, где ей было самое место, но промахнулась. Поэтому мы ее и потеряли.
Я запихиваю форму в спортивную сумку у входа и проверяю, на месте ли красные носки. С улицы доносится гудение клаксона.
Чарли моментально сбегает вниз.
– Нашла?
– Ага.
От ее красоты у меня сердце кровью обливается. Влажные кудряшки, которые она не успела принести в жертву утюжку «Чи ультра», рвутся в стороны, как крошечные языки пламени. Никакой косметики, только блеск на губах – и потому видны все веснушки. Джинсы, простая белая футболка, а в ямочке между ключицами – подвеска с изображением святого Михаила, которую она носит не снимая (в прошлом году отец подарил на Рождество это украшение от Джеймса Эйвери, законодателя религиозной моды – тот начинал торговать побрякушками прямо в гараже своего дома, а теперь, шестьдесят лет спустя, его ювелирные изделия пользуются невероятным спросом среди одновременно благочестивых и состоятельных покупателей).