Чистое ангельское личико. Обалденные ноги. Крепкие мышцы – впрочем, еще не способные дать отпор. Невинна – и вместе с тем нет. Я не хочу это сознавать, но я научилась видеть Чарли его глазами.
– Как меня бесит мой ноут! Он жутко тормозной!
– Как уроки? Тренировка?
– Умираю с голоду! Нет, правда, мам, я вчера даже распечатать домашку не смогла. Пришлось взять твой комп.
Эта красавица, любовь моей жизни, по которой я тосковала весь день, уже начинает действовать мне на нервы.
– «Макдоналдс»? – спрашиваю я.
– Агаааааа!
Меня уже давно не мучает совесть за эти послетренировочные набеги на фастфуды. Они ничуть не мешают моей дочери полноценно ужинать два часа спустя. Чарли ест минимум четыре раза в день и остается высокой стройной веточкой. У нее мой здоровый аппетит спортсменки и такие же рыжие волосы, а от отца она унаследовала глаза, меняющие цвет вместе с настроением. Серые – когда устанет. С фиолетовым отливом – когда всем довольна. Черные – когда очень зла.
Уже не впервые я жалею, что отец Чарли сейчас за тысячи миль от нас, на военной базе в Афганистане. Наша интрижка давно закончилась – еще до того, как я узнала о своей беременности. Впрочем, Чарли ничуть не волнует, что ее родители не были женаты. Подполковник Лукас Кокс исправно шлет деньги семье и всегда с нами на связи. Сегодня у них с Чарли, кажется, запланирован очередной разговор по скайпу.
– О компьютере поговорим потом, хорошо?
Нет ответа. Чарли пишет кому-то сообщение. Я молча трогаюсь с места: пусть ребенок придет в себя после восьми часов под ярким флуоресцентным светом, в течение которых она строила треугольные призмы и разбирала Шарлотту Бронте. Вчера Чарли бросила на диване раскрытую книжку (пошла посидеть в «Фейсбуке»), и я заметила, что у главной героини появились усики и рожки. «Она такой нытик, просто кошмар!» – ныла Чарли сегодня утром, набивая рот беконом.
Через несколько минут мы подъезжаем к закусочной.
– Что будешь есть?
– Уф-ф-ф-ф…
– Чарли, отложи телефон, нам надо сделать заказ!
– Ага! – весело откликается дочь. – Я хочу «Биг Мак» и «Макбук про»!
– Очень смешно.
На самом деле я люблю в ней эти черты – задиристое чувство юмора и уверенность в себе, умение рассмешить меня до слез в самый неожиданный момент. Ладно, пусть съест хотя бы половину бургера – а потом уж начнем Разговор. На серьезные темы мне проще беседовать с ней в салоне «Джипа», где мы вдвоем и нет других отвлекающих факторов: больше шансов, что мои слова попадут по адресу.
– Я передумала и решила принять участие в судьбе Террела Гудвина. Уже поговорила с его новым адвокатом. Известная криминалистка согласилась заново изучить улики. На этой неделе она взяла у меня образец ДНК.
Короткая пауза.
– Это хорошо, мам. Надо быть уверенной на сто процентов. Я же вижу, как ты переживаешь. Сейчас все больше людей выходят на свободу благодаря ДНК. Наша учительница по естествознанию рассказывала, что в Далласе самый высокий процент освобожденных смертников. А народ думает, нас хлебом не корми, дай кого-нибудь повесить. – Чарли сминает обертку от бургера.
– Только на пол не бросай, – машинально предупреждаю я. А сама думаю: разве дело не в том, что в Далласе больше людей попадает в камеру смертников?
– Энджи была клевая. И ни капельки не сомневалась. Она говорила, что твоей вины тут нет и быть не может.
– Я снова попаду в новости. – Читай: тебе тоже достанется.
– Ничего, я это уже проходила. Друзья мне помогут. Не парься, мам.
От ее наивности просто слезы из глаз. И в то же время мне трудно поверить, что я была всего на три года старше Чарли, когда давала показания в суде. Диву даешься, насколько она морально подготовлена.
Я подъезжаю к дому и глушу двигатель. Чарли уже возится с вещами, но я не поворачиваюсь.
– Никогда, никогда не садись в машину к незнакомым людям. Никогда не гуляй одна. И не разговаривай с репортерами. – В крошечном замкнутом пространстве мой голос звучит резче, чем хотелось бы. – Если меня нет дома, когда ты пришла, сразу врубай сигнализацию.
Глупо повторять эти навязшие на зубах указания в тысячный раз, но в последнее время я что-то расслабилась. После смерти Энджи я поклялась себе, что буду всегда знать точное местонахождение Чарли. Несколько дней назад по этой причине я отказалась от большого лос-анджелесского проекта – лестницы из разбитых машин и утилизированного стекла. Мне сулили кучу денег, хватило бы на пару лет.
– Мам. – Не знаю, как в три буквы может вместиться столько подросткового снисхождения. – Все нормально.
Не успеваю я ответить, как Чарли уже вываливается из машины – в полном обмундировании, будто солдат перед боем. Она бежит к дому с ключом в руке и через секунду оказывается внутри. Всегда начеку, как я ее и учила. Невинна – и вместе с тем нет.
Вопрос, который ни она, ни я не отваживаемся задать вслух: если это не Террел, то кто?
Я медленно иду за дочкой к дому, вертя в руках телефон. Едва не спотыкаюсь о спортивную сумку, брошенную в коридоре, и уже хочу сердито окликнуть Чарли, но вместо этого направляюсь к маленькому письменному столу в гостиной. Включив ноутбук, открываю письмо, которое только что сама отправила на свой адрес, скачиваю вложение, жму «Печать». В паре футов от меня принтер начинает переваривать информацию. Пожалуй, Чарли права: технологии в нашем доме несколько устарели.
Принтер выплевывает три зернистых снимка завядших цветов. Когда я прохожу по коридору к себе, дверь в спальню Чарли уже закрыта.
Встав на цыпочки, я достаю с верхней полки шкафа картонную коробку с жирной надписью: «Для налоговой».
Убийца посадил для меня рудбекии уже в шестой раз. Где бы я ни жила, он всегда меня находит. Ему нравится мучить меня сомнениями и догадками.
Иногда между его весточками проходит столько времени, что я начинаю верить, будто мой убийца действительно сидит в тюрьме. Но то было до Энджи. Я говорила себе: первые рудбекии посадил какой-нибудь псих, а остальные принес ветер.
В коробке из-под кроссовок «асикс» седьмого размера, подписанной «Для налоговой», я храню фотографии этих клумб. На всякий случай.
Кладу коробку на кровать и поднимаю крышку. Сверху лежит самый первый снимок, сделанный на дедушкин «поляроид». В тот раз – сразу после суда – я решила, что либо сошла с ума, либо рудбекии выросли под виргинским дубом на нашем заднем дворе из-за странной погоды. Но в земле вокруг цветов явно кто-то копался. Я вооружилась старой столовой ложкой и выдрала их с корнями.
Мне не хотелось никому об этом рассказывать, потому что моя жизнь только начала возвращаться в некое подобие нормального русла. Психотерапия закончилась, Террел Дарси Гудвин сидел в тюрьме. Отец впервые после смерти мамы познакомился с женщиной.
В тот день я обнаружила в земле еще один сюрприз – какой-то твердый оранжевый предмет. Пузырек из-под лекарства. Этикетка сорвана, крышка с защитой от детей.
Чарли врубила музыку погромче. Бит просачивается сквозь стены, но не может заглушить слова, нацарапанные на клочке бумаги:
О, Сюзан, Сюзан ты моя,Прекрасней тебя нет.Позволь слезинку с щек сотруИ повторю обет:Коль тайна станет явной,Быть Лидии Сюзанной.
Тесси, 1995Когда он выходит из кабинета, я провожу пальцем по трем пухлым угольным карандашам, прохладной металлической спирали блокнота, бумажному стакану с водой, кистям и узкой коробочке с красками (крышка открывается со скрипом). Врач четыре раза повторил последовательность цветов слева направо: черный, синий, красный, зеленый, желтый, белый.
Можно подумать, есть разница, какой цвет я выберу! Надо намешать из этих красок фиолетовую и серую, оранжевую и голубую… Цвета синяков. И закатов.
Я уже не впервые рисую вслепую. На прошлом занятии он проткнул карандашом листок бумаги – получился своеобразный зонтик, чтобы можно было взять карандаш в руку, но не видеть, что рисуешь.
– Такие примитивные рисунки – самые информативные. Глаза для этого не нужны. Начинай с краев листа и двигайся к центру.
Я помню цветочный орнамент, выгравированный по краю планшета для бумаги, и свои липкие от пота и шоколада пальцы, но не помню, что нарисовала в тот день.
– Воспоминания – не компостная куча, – сказал врач, подводя меня к столу. – Они не разлагаются.
Я отлично понимала, какого результата он хочет добиться этим упражнением. Главная цель – не излечить слепоту, что вы! Ему хотелось узнать, почему моя щиколотка раздроблена и какое орудие оставило полукруглый шрам под моим глазом. Он хотел, чтобы я нарисовала лицо.
Конечно, он ничего такого не говорил, но я-то знала.
– Здесь у нас – огромное хранилище данных. Неисчерпаемое. – Врач постучал меня по голове. – Надо просто-напросто открыть все ящики и как следует в них покопаться.