Поуп Нельсон был вдовцом. Он жил в старом кирпичном доме на берегу озера Мичиган. Это был типичный деревенский житель — упрямый, всегда стоявший на своем; если он шел по оживленной улице, то никогда не уступал дорогу встречным пешеходам. Походка его больше походила на строевой шаг. Дважды в неделю он обедал в кафе со своим приятелем — начальником местной пожарной команды. По вечерам, придя домой, Поуп выворачивал карманы и складывал всю мелочь в стоявшую на телевизоре банку с завинчивающейся крышкой. Звоном этих монет завершался его день.
То, что мой отец был сыном этого человека, удивляло меня неимоверно. Отец — худой, костлявый и высокого роста. Поуп — приземистый старик с коротко подстриженными волосами, красным носом и пузом, которое выпирало из державшихся на подтяжках джинсов. Отец варил свои собственные, особенные сорта портеров и янтарных элей. Поуп хлестал «Миллер» и «Будвайзер». Отец не верил в Бога. Поуп был скорее религиозен, ну по крайней мере, он боялся Божьего гнева. Казалось, что у сына нет ничего общего с отцом, и оставалось только диву даваться, как у бывшего морского офицера, который легко находил общий язык с работниками бензозаправок и заигрывал с симпатичными продавщицами в универмаге, мог вырасти такой неловкий и замкнутый сын-ученый.
У моего отца было еще трое братьев, все старше его. Они жили в Калифорнии и Нью-Джерси, и я встречал их всего несколько раз на семейных встречах и свадьбах. Они походили на лесорубов: мне запомнились грубые шутки и крепкие рукопожатия. Жены их отличались полнотой и отменным здоровьем. Один брат работал биржевым маклером, второй был летчиком, третий — полицейским. Моего отца они звали Сэмми. Я думаю, что постоянная бравада старших братьев и Поупа заставила моего отца в детстве замкнуться в себе. Он рос тихим, скрытным ребенком и к тому же страдал астмой. Бабушка, насколько я знаю, была очень верующей, но при этом имела ясный и живой ум. Когда она умерла, мой отец еще только учился в начальной школе. После ее смерти в доме вдруг не оказалось ни женщины, ни хоть одного рассудительного человека. Я живо представлял себе отца — худенького мальчика, который сидит, запершись у себя в комнате, и колдует над химическими приборами и увеличительными стеклами. И это в доме, где из приборов хранились только удочки с искусственной мухой вместо наживки да гоночные лыжи.
Было бы куда естественнее, если бы сыном Поупа оказался Уит. Нетрудно догадаться, что бывший летчик с первого взгляда понравился бывшему моряку. Помимо военного прошлого, их объединяла страсть к рыбалке и недоверие к федеральному правительству. Поуп пригласил Уита в свою подвальную мастерскую, где он строил точную модель крейсера «Массачусетс» в масштабе 1: 350. Кроме того, в мастерской располагалась большая коллекция моделей старых и новых военных кораблей. Я наблюдал за ними сверху, с лестничной площадки: эти здоровенные мужчины вели себя как дети. Они рассматривали орудийные башенки и миниатюрные заклепки, засовывали пальцы в люки и ложились на пол, чтобы поглядеть в крошечные прицелы. Их громкие голоса, смех и сигарный дым разносились по всему дому. В прихожей я наткнулся на отца. Он остановился и посмотрел на меня. Из подвала послышался взрыв добродушного хохота.
— Ты не хочешь сыграть в шахматы? — спросил меня отец.
Голос у него был немного напряженный. Мне показалось, он обиделся на то, что его не пригласили в подвал посмотреть на модели кораблей.
— Давай! — кивнул я, хотя на самом деле мне больше хотелось включить телевизор.
— Отлично. Ты там пока расставь фигуры, а я принесу нам по порции мороженого.
Я пошел в гостиную, а отец еще на какое-то время задержался в прихожей, прислушиваясь к тому, что происходило в подвале.
Мы рыбачили вчетвером на небольшом озере, находившемся сразу за участком Поупа Нельсона. Как ни странно, но в самом озере Мичиган дед рыбу никогда не ловил.
— Слишком похоже на океан, — пояснял он.
Поуп служил во флоте двадцать лет. Теперь у него были две маленькие моторные лодки, и мы отправлялись на них удить рыбу, по два человека в каждой. В первый день я рыбачил вместе с Поупом. Мы вышли сразу после восхода солнца. Дед молчал, глядя на поднимающееся солнце, пока не пришлось щуриться от яркого света. Поставив одну ногу на коробку с инструментами, он внимательно разглядывал водную поверхность.
— Твой отец не верит в Бога, — сказал он вдруг. — Знаешь об этом?
Поуп уже давно прекратил обсуждать вопросы веры напрямую с моим отцом; теперь он, видимо, решил действовать через меня. Однажды, в пылу горячей дискуссии, отец назвал римского папу жуликом. В ответ Поуп швырнул в него половником.
— Да, знаю, — ответил я. — Он верит в Единое Поле.
По словам отца, Единое Поле — это и есть реальность, где смешиваются все силы, где материя и энергия дали начало бытию. Гравитация, электричество и даже радиация были просто волнами этого вечно колышущегося Океана.
— Во что? — переспросил Поуп.
— В то, что все сделано из одного материала.
— Ну, это что в лоб, что по лбу. Как ни назови — атеизм там или безбожие, суть-то одна.
Поуп достал из кулера банку пива, открыл ее и сделал большой глоток.
— А ты во что веришь? — спросил он меня.
— Я… я пока что не решил, — ответил я, запинаясь.
— На одной ноге всю жизнь не простоишь, малыш, — заключил Поуп, выпуская изо рта большое облако табачного дыма.
Вечером мы удили рыбу в паре с отцом. Луна только начала восходить. Метрах в десяти от нас плыла вторая лодка, где сидели Поуп и Уит. Погода была ясная, я различал на берегу даже светлячков, носившихся среди зелени. Глядя на них, я вспоминал, как на День независимости поджег на заднем дворе две римские свечи. Тут совсем рядом послышался голос Уита:
— Вот что я тебе скажу: после Рузвельта у нас не было ни одного стоящего президента.
— А по мне, так Трумэн был неплох, — отозвался Поуп.
Я повернулся к отцу и сказал:
— Поуп спрашивал меня, верю ли я в Бога.
— Ну, значит, и за тебя взялся. Я все ждал, когда он начнет.
— Он меня каждый раз спрашивает, когда мы сюда приезжаем.
— И что ты отвечаешь?
— Что я еще не все для себя решил.
— Правильно, так и отвечай.
Я опустил руку в воду. Отец сказал:
— Поуп думает, что Бог — это бородатый старик с язвой желудка. У него там, наверху, есть счеты, и он отсчитывает на них наши грехи.
— А может, и вправду отсчитывает?
— Не вижу причины, по которой он должен об этом беспокоиться, даже если он существует, — отрезал отец.
Вторая лодка подплыла ближе.
— Вы там рыбу ловите или дурака валяете? — поинтересовался Поуп.
— Мы беседуем о Господе Всемогущем, — отозвался отец таким напыщенным и фальшивым тоном, что Поуп ухмыльнулся, — мне было видно это в полутьме.
Ответил он тем не менее вполне серьезно:
— Это хорошо. Я вот думаю: может, Натану съездить разок со мной в церковь, пока вы здесь?
— Пусть сам решает, — сказал отец, не глядя на него. — Он уже достаточно взрослый, чтобы самому принимать такие решения.
— Ну, ты ему уже наверняка так промыл мозги, что парень думает: сходить в церковь — это все равно что перейти на сторону врага. Никак не пойму, в кого ты такой упрямый?
— Он ходит в школу, которой руководят иезуиты, — ответил отец.
— Ага. А потом дома ты внушаешь ему, что в Писании все вранье.
— Я позволил себе всего несколько поправок, — сказал отец, поглаживая бороду.
— Ну, так как насчет церкви, Натан? — спросил Поуп. — Съездим в воскресенье? А потом можно в ресторан заехать.
— Отлично! — согласился я.
Я помнил, как Поуп рассказывал, что в его церковь ходят девчонки из католической школы.
— Ну что ж, пусть сходит, послушает, как священник бормочет на латыни, — сказал отец. — Кстати, носители этого языка завоевали и разграбили полмира. Пусть сходит.
Поуп Нельсон явно напрягся.
— На латыни давно не служат, — ответил он. — Может быть, только несколько фраз произнесут.
— Посмотрите-ка лучше на месяц, — сказал Уит. — Мы сейчас в тень заплывем.
— Ты никого на свете не уважаешь, — не обращая на него внимания, продолжал Поуп. — И сыну пример подаешь.
— Хватит, не ворчи! — ответил отец.
Лодки шли борт к борту. Тут я вдруг понял, что Поуп Нельсон совсем пьян. Он молча постоял, покачиваясь, на корме лодки, а потом вдруг швырнул в отца куском наживки. Вонючая склизкая дрянь попала прямо в бороду. Отец спокойно снял ее и выбросил за борт. Поуп находился всего в полутора метрах: он смотрел вызывающе, уперев руки в боки. На правом предплечье у него была татуировка — угорь, величиной с почтовую марку, и при лунном свете мне показалось, что этот угорь плывет вверх по руке. Отец вдруг взял весло и ударил Поупа по ногам. Удар был совсем легкий, но этого хватило, чтобы отправить пьяного за борт.
