Достигнув берега, Дор выбрался на сушу рядом с погрузочным доком.
Его приметил заросший густой щетиной докер в кепке:
— Эй, приятель, какого дьявола…
Ему не удалось договорить.
Дор повернул песочные часы. Он поднял глаза на огромный небоскреб и ахнул в изумлении — в таком странном месте бывать ему не доводилось.
Нью-Йорк поразил его воображение, хотя Дор многое повидал, в течение ста лет обучаясь в Европе. Здания были высокими, а расстояния между ними — крошечными. А люди! Сколько же их тут, не сосчитать! Они сбивались в большие группы на углах улиц, их полчища исторгались потоками из дверей магазинов. Несмотря на то что Дору было под силу замедлить движение целого города, лавировать в толпе оказалось непросто.
Ему понадобилась одежда, поэтому он взял брюки и черную водолазку в бутике под названием «Браво!». А подходящее пальто присмотрел в гардеробе японского ресторана.
Разглядывая громадные небоскребы, Дор вспомнил о башне Нима. Он пытался понять, есть ли предел человеческому тщеславию.
Город
40
Стрелки часов всегда найдут дорогу домой.
Это было правдой, и Дор знал об этом с того самого мгновения, как впервые отметил тень от солнца. Еще в раннем отрочестве, возясь в песке, он был способен предсказать, что завтра обязательно повторится такой же миг, как сегодня, а в послезавтрашнем дне можно обнаружить слепок предыдущего.
Каждое последующее поколение имело твердое намерение усовершенствовать эту концепцию, чтобы четко ориентироваться во времени. У входа в дом устанавливали солнечные часы, а на городских площадях — гигантские водяные. Переход к механическим часам — с гирями, со шпиндельным ходом и фузейной передачей — привел к появлению башенных и напольных часов. В конечном счете были изобретены хронометры, уместившиеся на полке.
Как-то раз один французский математик [4] привязал к часам ремешок, обмотал его вокруг запястья, и тогда человечество стало носить время на себе.
Точность его определения возрастала с пугающей быстротой. Минутную стрелку изобрели только в шестнадцатом веке, к семнадцатому погрешность часов с маятником оставалась в пределах минуты. Однако меньше чем через сто лет эта величина сократилась до секунды.
Время подстегивало индустрию. Человек поделил мир на часовые пояса, чтобы можно было планировать передвижение. Поезда уходили строго по расписанию; корабли шли на всех парусах, чтобы причалить вовремя.
Люди пробуждались под вой сирен. Деловая активность протекала в так называемые рабочие часы. На каждой фабрике был гудок. В каждом школьном кабинете висели часы.
«Сколько времени?» — эта фраза стала самой распространенной в мире, и ее можно было найти на первой странице любого разговорника. «What time is it? ¿Que hora es? Который час?»
Ничего удивительного в том, что когда Дор — первый, кто всерьез задал этот вопрос, — достиг города своей судьбы (здесь в воздухе слышались голоса, требовавшие «еще одну жизнь» и «прекратить это»), он постарался применить свои знания с пользой. Иными словами, Дор устроился на работу в то место, где кругом все напоминало о ходе времени.
В часовой магазин.
И тогда Дор стал ждать, чтобы две стрелки указали ему верный путь.
41
Лимузин Виктора пробирался сквозь поток машин в Нижнем Манхэттене. Сбавив скорость, он свернул на мощенную булыжником улицу. На повороте притулился магазинчик с узкой витриной. Адрес был обозначен на козырьке клубничной расцветки, но название у заведения отсутствовало. Зато на дверях были выгравированы солнце и луна.
— Орчард-стрит, сто сорок три, — объявил водитель.
Двое сотрудников Деламота вышли из автомобиля и усадили своего босса в инвалидное кресло. Один, забежав вперед, придержал дверь, другой аккуратно завез Виктора в магазин. Тот услышал, как сзади скрипнули дверные петли.
Воздух в помещении отдавал затхлостью, будто его не проветривали с прошлого столетия. За прилавком стоял бледный, старый, седовласый человек в клетчатом жилете и голубой рубашке, очки в тонкой металлической оправе были сдвинуты на нос. Деламот принял его за немца. У него был наметанный глаз. Изрядно поездив по свету, национальность он обычно определял с ходу.
— Guten Tag [5] , — обратился к хозяину Виктор.
Тот улыбнулся:
— Вы из Германии?
— Нет, я решил, что это вы оттуда.
— Ах так? — приподнял брови владелец магазина. — Что мы можем вам предложить?
Виктор подъехал ближе, чтобы изучить ассортимент. Он увидел часы всех типов: высокие напольные, каминные, кухонные с распашными дверцами, автоматические для школ, лампы с часовым механизмом, ходики с боем и будильниками, устройства в форме бейсбольных мячей и гитар, даже в виде кошки с хвостом-маятником. Кстати, маятников было не счесть! На стене, потолке, за стеклянными панелями они раскачивались из стороны в сторону — тик-так, тик-так, как будто мгновения здесь отлетали то влево, то вправо. Вот скрипнули рычаги, и из домика выскочила кукушка, а следом еще одиннадцать — над одиннадцатью колокольчиками. Виктор наблюдал, как птички прячутся обратно.
— Мне нужны карманные часы. Антиквариат, и чем старше, тем лучше, — сказал он.
Хозяин причмокнул, приподняв верхнюю губу:
— Цена?
— Не имеет значения.
— Ладно… Минутку.
Он отошел вглубь магазина и пробормотал кому-то неразборчивые указания.
Виктор ждал. Стоял декабрь, всего несколько недель оставалось до последнего в его жизни Рождества, и он решил купить себе часы. Деламот хотел, чтобы люди в крионической лаборатории остановили их в тот момент, когда его погрузят в заморозку; а когда он воскреснет для нового мира, то снова заведет старинный механизм. Ему нравились символические жесты подобного рода. Так или иначе, это была хорошая инвестиция. То, что уже сегодня считается антикварной вещью, сильно подорожает через несколько веков.
— Мой помощник к вашим услугам, — сказал владелец магазина.
К прилавку вышел мужчина, которому, как предположил Виктор, было за тридцать, поджарый и мускулистый, с взлохмаченными, неровно остриженными темными волосами. На нем была черная водолазка. Деламот попытался угадать его происхождение. Четко вылепленные скулы. Приплюснутый нос. Ближний Восток? Может быть, Греция?
— Меня интересуют старые карманные часы.
Продавец прикрыл глаза и, по-видимому, погрузился в размышления. Виктор, никогда не отличавшийся терпением, метнул недовольный взгляд на хозяина. Тот пожал плечами и шепнул:
— Очень знающий человек.
— Охотно верю и надеюсь, что на ожидание у меня не уйдет вся оставшаяся жизнь, — заметил Виктор. И, усмехнувшись, добавил: — Или еще одна жизнь.
«Еще одна жизнь».
Глаза помощника широко раскрылись.
42
На следующей неделе в приюте Итан уже не казался таким внимательным.
Сара уверяла себя, что на это могут быть разные причины. Скорее всего, Итан просто устал. Чтобы поднять ему настроение, она привязала к пакету арахисовых крекеров маленький красный галстук-бабочку и вручила ему. В глубине души она надеялась на поцелуй. Но предмет ее обожания только ухмыльнулся и пробубнил: «Ладно, спасибо».
Сара боялась упоминать о вечере пятницы, поскольку не знала, что сказать. Во-первых, ее мучил стыд, во-вторых, под влиянием алкогольных паров подробности выветрились у нее из памяти. (А ведь когда-то она, Сара Лемон, полностью выучила «Кентерберийские рассказы» [6] для урока английской литературы.) Поэтому девочка решила придерживаться принципа «чем меньше, тем лучше», если вдруг зайдет разговор на скользкую тему.
Она пыталась развлечь Итана легкой болтовней, припоминая все то, что они обсуждали на складе до первого объятия. Но беседа не клеилась. О чем бы ни заговаривала Сара, Итан отделывался невыразительным бурчанием.
— Что случилось? — спросила она наконец.
— Ничего.
— Точно?
— Просто я без сил.
Они долго распаковывали коробки молча.
— Хорошая была водка, — вдруг выпалила Сара.
Ее слова звучали фальшиво, ведь она вовсе не об этом хотела сказать.
— Водка — просто находка, — усмехнулся Итан.
Сара засмеялась, правда чересчур громко.
Собравшись уходить, Итан поднял руку и произнес:
— Увидимся на следующей неделе.
Сара надеялась, что он прибавит: «Лемон-ад». Ей очень-очень хотелось, чтобы он это сказал. Но он уже направился к выходу, и у нее, помимо воли, с языка сорвалось это нелепое прозвище.
«О боже, неужели это было вслух?» — испугалась Сара.
— Ага. Лемон-ад, — пробормотал Итан и закрыл за собой дверь.
В полдень того же дня, не говоря матери ни слова, Сара сняла деньги со своего счета в банке и отправилась в часовое путешествие на поезде до Нью-Йорка, чтобы купить Итану подарок. И не какой-нибудь, а особенный.
