– Ушел, сука, – зло пыхтел Серый.
С горя, а может быть, от обиды пахан в тот вечер изрядно надрался. Самогону было по потребности. Пьяный, кривя мокрые расползающиеся губы, Серый цедил:
– Сука Печеная, оторвался, предал нас. Он всегда был вроде бы с нами, но себе на уме… С… сука, ушложопая… «Пещеру Лейхтвейса» рассказывал, красивой бандитской жизнью вас завлекал. А сам побоялся с нами уходить. Задавлю гниду своими руками, если встречу. – Шрам на перебитом носу пахана побелел от злости. Мокрые губы просто выворачивались от презрения и ненависти к предателю.
Ромашкин начинал беспокоиться, фронт уже рядом, а пахан будто забыл о том, что собирался уводить шайку в леса. Беспокоило не то, что не уводит, а неопределенность. Молчит он не случайно, что-нибудь еще придумал.
Ромашкин спросил его об этом. Серый насмешливо поглядел на него, усмехнулся.
– Газеты надо читать! Статьи товарища Эренбурга.
Василий не понял, что он имел в виду. Это выяснилось позднее, уже в траншее, и опять едва не стоило Ромашкину жизни. Но в вагоне он отошел от Серого в недоумении. «Может, он решил дождаться, когда оружие выдадут? Но с передовой уйти даже с оружием будет очень непросто».
Штрафников привезли на смоленское направление. Выгрузились вечером. Ночью совершили долгий марш, который ухайдакал всех до полного изнеможения. Когда стало светать, роту завели в лес и сказали: «Рубите хвою, устраивайтесь, здесь пару дней побудете». Неподалеку уже слышались редкие орудийные выстрелы и дробный звук пулеметных очередей. Часть, в которую прибыла рота, стояла в обороне. На фронте было затишье.
Днем, после обеда, подкатил грузовик. Штрафникам приказали построиться, повзводно подходить к этой машине и получать оружие. Когда опустили борт, Василий увидел кучу набросанных навалом винтовок. Наверное, их собрали на поле боя. Винтовки были в налипшей на них засохшей земле.
Раздали оружие, и поступила команда:
– Винтовки почистить и смазать. Завтра пойдем на передовую.
– А патроны?
– Патроны получите утром.
Ромашкин отметил про себя: «Продуманная последовательность – оружие не давали до передовой, а патроны дадут перед самой атакой. Не доверяют. И правильно делают, кто знает, какие замыслы у таких бандитов, как Серый. А их в роте немало».
В конце дня общее построение: прибыло командование штрафной роты. Капитан, который вез штрафников и намучился с ними в дороге, с большим облегчением передал «шурочку» (так называли штрафную роту). Боевое начальство выглядело не браво. Особенно командир роты, капитан Старовойтов, явный запасник. Трудно представить человека, более не подходящего для командной, строевой должности! Прежде всего, не разглядев его лица, в глаза бросается повисшая бабья задница, и грудь тоже пухлая, не мужская. Ну а на лице, как красный светофор, висячий нос – алкаш явный. Говорят, толстяки обычно добрые. Может быть. Но этот Старовойтов прежде всего хотел выглядеть солидным, основательным, но глаза его выдавали как человека с гибким позвоночником, постоянно опасающегося допустить промашку, настороженность в его бегающих глазах даже не собачья, а услужливая, заячье-трусливая. Ромашкин удивлялся, как могли назначить такого не подходящего даже в интенданты командиром штрафной роты. Позднее узнал (сам убедился): Старовойтов в атаки не ходил. Он произносил горячую речь – науськивал, натравливал, чтобы злее били немцев. А потом в своей траншее вставал к станковому пулемету, заряжал его новой полной лентой и для неуклонного движения штрафников только вперед объявлял: «Всех, кто назад пойдет, сам постреляю!»
Вместе с капитаном вышли перед строем четыре командира взвода, трое – лейтенанты и один младший лейтенант. Все они, видно, бывалые командиры, гимнастерки на них выгоревшие, не раз стиранные. У капитана на груди не орден, а какой-то большой значок, у младшего лейтенанта медаль «За отвагу».
Капитан представил, кто из них каким взводом будет командовать. На второй взвод назначили Кузьмичева. Ромашкин присматривался – не однокашник ли по училищу? Белобрысый, с белыми ресницами, коренастый, среднего роста, явно деревенского происхождения. Сапоги нечищеные, пыльные. Ромашкин подумал: «Я бы на первую встречу с новыми подчиненными в таких сапогах не вышел». Серый, стоя во второй шеренге, с ходу дал прозвище взводному: Вахлак.
Лейтенант представился, сказал коротко о себе:
– Лейтенант Кузьмичев Иван Егорович. Томское училище окончил перед войной. В боях с первых дней.
И умолк, больше нечего говорить.
– Семейное положение? – с напускной серьезностью спросил Шкет.
– Жена есть. Детей еще не завел.
– Мерин, – тихо прибавил Борька, и все засмеялись.
Смеялся и лейтенант, при этом лицо его стало совсем простым и добрым – типичный деревенский паренек.
– Не мерин, война помешала. Свадьбу сыграл, и на фронт, – пояснил он.
Так родилась вторая кличка, все во взводе между собой звали лейтенанта Мерин, и только Серый называл его по-своему – Вахлак.
После общего построения роту усадили на опушке кружком, и комиссар полка, которому была придана штрафная рота, батальонный комиссар Лужков, холеный, упитанный, чисто выбритый, провел политбеседу на тему «Как надо ненавидеть врагов и служить народу». Говорил он короткими, зычными фразами, будто не беседовал, а подавал команды. «Вот этот – полная противоположность вислозадому Старовойтову, хоть и политработник, но настоящий строевик», – оценил Ромашкин.
Разбудили роту затемно и до рассвета (маскировка!) повели сначала оврагом, а потом по траншеям. Вышли не замеченными для гитлеровцев на свой участок. Здесь раздали патроны, и лейтенант сказал:
– Присматривайтесь к местности и к противнику, завтра в атаку пойдем.
В траншее, кроме штрафников, находились солдаты обычной стрелковой роты. К ним пришли как бы на уплотнение. Старые обитатели обжили окопы, у них на каждое отделение блиндажик с перекрытием из тонких круглых бревешек.
– От мух, – сказал пожилой солдат об этом перекрытии. – Блиндажи, как люди: чем крупней начальство, тем толще бревна, чем выше чин, тем больше рядов из бревен. Перекрытие нашего блиндажика не остановит самой плевой мины, наскрозь до пола прошибет.
Прибывшие стали расспрашивать о противнике – где он? Старые обитатели траншей осторожно приподнимались над бруствером, показывали.
– Вон за речушкой кусты, дальше кустов – высотки, вот это и есть немцы. Так же, как и мы, в земле сидят и о нас судачат. Особо не высовывайтесь – снайпер в башке дырку сделает.
В траншее, в нишах, выкопанных в земле, лежали каски, гранаты, противогазы.
– А почему нам не дали каски и противогазы? – спросил Боров, надев чужую каску и поглядывая на друзей: как, мол, я выгляжу? В этой каске мордастый Гаврила Боров был похож на фашиста, какими их рисуют на карикатурах.
– А зачем их давать? Завтра всех вас побьют – пропадет зазря военное имущество, – простодушно объяснил пожилой боец.
– Почему же нас побьют, а вас нет? – обиженно спросил Борька Хруст.
– Вы в атаку пойдете, а мы в траншее останемся. Вам надо кровью искупать, а нам зачем в огонь лезть? Ну кто будет только ранен, тому будет прощение, убитым тоже – если смертью принят, значит, и люди простят. Слыхал, наверное, раньше, давно, еще в дореволюционные времена, если на виселице веревка обрывалась, второй раз не вешали: значит, смерть не приняла, рано этому человеку помирать…
Бойцы не заметили, как подошел лейтенант Кузьмичев и слушал солдата. Он прервал его упреком:
– Что же ты молодым бойцам все про смерть да про смерть? Даже висельников вспомнил. Ты опытный воин, расскажи им про геройские подвиги. Перед боем это больше полезно.
– Можно, товарищ лейтенант, и про геройство, – виновато улыбаясь, с готовностью согласился красноармеец. – Вот был у нас в роте боец Новодержкин, тот завсегда в атаку первым вскакивал. Не боялся пуль. И они его облетали. Медаль «За боевые заслуги» получил. Но однажды промахнулся – побежал там, где пуля ему в живот летела. Теперь лечится. Прислал письмо – поправлюсь, вернусь в родную роту, опять буду вас в атаку поднимать супротив ненавистных гитлеровцев. Как, товарищ лейтенант, геройское это рассказывание? Внушает молодым бойцам?
Глаза у пожилого солдата лукавые. И лейтенант понимал, что над ним иронизируют, но вида не подал, наставительно поправил:
– Новодержкин храбрый был воин, ты правильно говоришь, и что медаль получил, хорошо. А вот пуля в живот не вдохновляет.
– А куда же ее денешь? Если она в брюхо влетела, я же не скажу, что мимо или, допустим, в ногу.
Прежние обитатели окопа потеснились, уступили штрафникам место в блиндаже для отдыха. Как только ребята отделения, покидав вещмешки к стенке, присели покурить да и подремать после очередного недосыпа, Серый, обращаясь к трем парням не из своей компании, повелительно сказал:
