Вот что было причиной споров между этими двумя Герцогами, и так как Герцог де Бофор командовал Войсками Герцога д'Орлеана, что присоединились, как я уже сказал, к Войскам Принца де Конде, они были готовы во всякий день сами перейти к рукопашной схватке, одни против других, потому что считали себя обязанными разделять интересы их Генералов. Король не мог прибыть к их расположению так скоро, как он бы, разумеется, желал. Затруднение, с каким он столкнулся, заставляя открывать перед собой ворота городов, попадавшихся на его пути, было тому причиной. Он вошел в Блуа лишь после того, как заключил с горожанами договор, что остановило его, по меньшей мере, на два или три дня. Он положил еще больше трудов на убеждение обитателей Орлеана, вовсе не захотевших отворять ворота.
В поисках Росне.
Проезжая по этой стране, я выспрашивал новости о Росне, чье скверное поведение всегда, сильно меня беспокоило. Хотя протекло уже несколько лет с тех пор, как он нанес мне оскорбление, я его еще не забыл. Напротив, я решил отомстить за него, как только смогу, но то, что мне сообщили, никак меня не удовлетворило; я узнал, что он показывался здесь время от времени, и как человек, по чьему следу идут все стражники провинции. Это побудило меня [66] спросить у тех, кто так со мной о нем говорил, не отягощали ли его какие-либо дела. Они мне ответили, что не знают за ним никакого дела, разве что однажды он разругался с одним прохожим; ходит слух, будто именно из-за этого он отсутствовал, потому как этот прохожий, тогда еще совсем молодой человек, остался у него в душе и в памяти всех людей страны, как такой приятель, кто рано или поздно сыграет с ним какую-нибудь дурную шутку. Я признал по этим разглагольствованиям, что прохожим был не кто иной, как я сам, а когда я у них спросил потом новости о Монтигре, они мне поведали о его отъезде в Тулузу, где ему предстояло выдержать процесс против Росне; они сутяжничали друг с другом, уж и не знаю, сколько времени, пока некое постановление Сеньоров Маршалов Франции, вмешавшихся между ними, не смогло положить конец их раздорам; все боялись, как бы Монтигре не проиграл этот процесс, потому что он был честным человеком и будет начисто разорен, если такое с ним случится. Он обязал меня слишком доброй милостью, чтобы я не был чувствителен ко всему, что его касалось. Я ему тотчас же написал с предложением услуг моих друзей в этой стране, так же, как и денег. Я спрашивал его в то же время, не показался ли там Росне, дабы ходатайствовать против него; я решил занять позицию в соответствии с его ответом, немедленно, как только мой долг мне это позволит, но новости, какие я от него получил, не принудили меня утруждаться. Он меня извещал, что не видел больше Росне, словно оборотня, он не мог мне сказать, в какой части света тот обитает, но ему бы очень хотелось, ради его собственного покоя, чтобы я отнял у того желание жаловаться, точно так же, как и желание показываться среди честных людей. Я восхищался силой страха и тем, на что она была способна. Однако, так как я постоянно осведомлялся об этой лесной Сове, любившей исключительно потемки, я узнал пять или шесть месяцев спустя, что он не только выиграл свой процесс, но что Монтигре, [67] приговоренный к возмещению убытков более, чем на десять тысяч экю и к уплате судебных издержек, там же на месте умер от горя.
Я сожалел о нем, как и должен был после всего, что он для меня сделал — но так как не существует лекарства от того, что с ним произошло, я успокоился, помолившись о нем Богу, и заказав по нему несколько Месс. Между тем, за маршем Короля последовали очень значительные события. Месье Принц, настолько же прекрасно зная, как и Его Величество, о разногласии, царившем между Герцогами де Бофор и де Немур, в то же время покинул Гюйенн, чтобы явиться примирить их своим присутствием. Каждый из них хотел командовать, но только при условии отстранения другого, и они были готовы во всякий день пистолетным выстрелом завершить их претензии, то есть, смертью одного из двоих. Маршал де ла Мейере, кого Король оставил в этой стране для сопротивления Принцу де Конде, дал ему о себе знать тотчас же по его отъезде. Хотя он и старался скрыть свой марш, так как он был чрезвычайно долог, он не мог не быть и чрезвычайно опасным. Проворство, какое он должен был проявить, если хотел прибыть достаточно вовремя, дабы устранить угрожавшую ему опасность (поскольку его армия была бы вскоре разбита, если бы эти два Герцога передрались друг с другом); проворство, говорю я, какого требовало это дело, не позволило ему взять с собой особенно много людей. Он шел днем и ночью, пытаясь ускорить свой марш; но, наконец, гонец Маршала его обогнал, Король отправил приказ всем тем, кого Кардинал бросил на Луару, направляясь в Пуатье, настолько хорошо охранять подходы к этой реке, чтобы они смогли его захватить живым или мертвым. Тот же приказ был также отправлен тем, кто командовал после Роана, вплоть до тех мест, где Кардинал не проезжал, но, вопреки всем этим предосторожностям, Принц вывернулся из дела, но не без подозрения, что он купил верность Генерал-Лейтенанта Ниверне, когда-то [68] весьма расположенного к нему. Он был даже Лейтенантом его Стражников; таким образом, припомнив еще о своей прежней привязанности, он, видимо, не захотел дать ему погибнуть. Как бы там ни было, когда Принц устранил своим появлением всякий повод к зависти между двумя конкурентами, по меньшей мере, к командованью, Его Величество противопоставил ему Виконта де Тюренна вместе с Маршалом д'Окенкуром, имевших силы примерно равные его войскам. [69]
Кардинал вернулся
Клевета на Тревиля
Кардинал всегда испытывал желание сделать одного из своих племянников Капитан-Лейтенантом Роты Мушкетеров Короля; он и расформировал-то эту Роту лишь в этих видах, надеясь, что когда ее больше не будет, Тревиль окажется более сговорчивым, чем до сих пор. Он распорядился передать ему тайком и не скрывал от него, что если тот не примирится с ним, он не должен ожидать когда-либо увидеть ее восстановленной. Тревиль, кто был так же горд в дурных оборотах судьбы, как и в добрых, нисколько не испугался этих угроз; он ответил говорившим с ним от имени Кардинала, что пока Королю нравится обходиться без Мушкетеров, он останется при Дворе без должности, но если Его Величество разберет желание снова поставить их в строй, он надеется, что Король воздаст ему по справедливости, вернув ему эту Роту, поскольку он сам не верит, что хоть когда-нибудь пренебрегал своим долгом. Этот ответ обескуражил [70] Кардинала, и так как, когда у него один раз появлялось желание завладеть чем-нибудь, он не сдавался так скоро, он велел сделать ему множество предложений, что казались ему самому весьма соблазнительными, чтобы тот отрекся от своих претензий. Тревиль, не походивший ни на какого другого человека, даже и выслушать их не захотел. Его Преосвященство разгневался на него, а так как он имел наклонности, в каких обвиняют выходцев из его Страны, и он еще не растерял их за время своего пребывания во Франции, а именно, он любил мстить, он сделал все, что мог, лишь бы подвести того к какому-либо ложному шагу. Времена тому весьма способствовали — он имел близкого родственника в Парламенте, и если и не был настолько же любим, чем когда находился на службе Короля, бунтовщики уделили бы ему почетное место, дабы иметь а своих рядах человека его достоинств; но, так как сломить его преданность было не под силу любым дурным обращениям, каким бы его ни подвергали, он оставался нерушимо верен своему долгу. Кардинал не сдался и на сей раз, и зная, как частенько выдают за предателей людей, не менее преданных, чем он, особенно, когда обладают ловкостью приукрасить свои подозрения некой видимостью правды, он захотел внушить Королеве, будто Тревиль замешан в восстании Парламента. Он даже сказал ей, якобы узнал из надежного источника, что тот не только в самое скорое время должен присоединиться к бунтовщикам, но еще и увести с собой часть Полка Гвардейцев при посредстве своего родственника; нельзя было терять ни единого момента, нужно было им помешать, а, значит, немедленно их схватить; поскольку, если они почуют хоть малейшее веяние, один либо другой, что их подозревают, то смогут не только укрыться от должной кары, но еще и принять такие меры, что будут очень вредны для Государства.
Королева не всегда делала то, чего хотел Кардинал; итак, далеко не уподобляясь покойному Королю, кто сослал Тревиля за несколько дней до смерти [72] Кардинала де Ришелье ради удовлетворения этого Министра, и кто, так сказать, не осмеливался вернуть его назад, пока этот Кардинал не закрыл глаза, она заняла позицию против него; она ответила ему, что слишком хорошо знала Тревиля, чтобы когда-либо заподозрить его в неверности; он был горд и даже подчас более, чем полагалось бы, поскольку надо научиться склоняться перед Могуществами, раз уж оказался при Дворе; но, хотя она и знала за ним этот изъян, она никогда не окажет ему несправедливости, поверив, будто бы он виновен в том, в чем обвиняют его в настоящее время. Кардинал, увидев себя как бы обвиненным в клевете, захотел оправдаться, а поскольку он не мог это сделать никаким иным способом, кроме как по-прежнему настаивая на том, что другой был виновен, и известие дошло до него из столь доброго источника, что ему просто невозможно во всем этом сомневаться, Королева не смогла помешать себе возразить ему, что он сам не верит тому, что наговорил, но был бы счастлив, когда бы другие этому поверили, дабы удовлетворить свою страсть; вот уже некоторое время она признает, что он унаследовал это от Кардинала де Ришелье; тот совсем не любил Тревиля; она почти догадалась о причине, какую он мог бы иметь, но эта причина казалась ей совершенно необоснованной, и как бы он ни поступил, она не верит, чтобы когда-либо подобная причина могла ей понравиться.
